– Царь Алексей вызвал британского посла!
– Нота протеста против вторжения в Грецию!
– В Смирне формируется новое греческое правительство! Наши корабли на рейде Смирны!
Никифоров порылся в кармане, извлёк горсть мелочи и свистом подозвал мальчишку с газетами.
– Эй, малой, «Вестник», «Русское знамя» и «Петербургские ведомости».
Отдав пятнадцать копеек, Иван Дмитриевич бросил газеты на заднее сиденье машины. Иногда надо почитывать прессу чтоб потом не ужасаться почем зря очередным решениям власть предержащих.
Совсем некстати вспомнилось, что старший брат давно в эмиграции. В годы оные Леша вляпался по дури в нехорошую историю, бросил семью, бежал из страны. Сейчас во Франции мыкается. Как понимал Иван Дмитриевич, не самое лучшее место для спокойной жизни в ближайшее время. Характер, способность брата влипать в истории тоже вызывали озабоченность. Может ведь выкинуть очередную блажь, влететь так, что в век потом не оправдается.
Глава 7. Франция. Мец
30 ноября 1939 Алексей.
Штаб бригады располагался в особнячке на окраине. Хозяин уехал в Сенегал сразу после начала войны, а дом сдал в аренду агенту Коминтерна. Место хорошее тихое, движение на улице слабое, рядом выезд из города. Вокруг дома высокая ограда и сад. Недалеко Мозельский канал, очень удобно для тайных дел бригадной контрразведки.
Сразу после вселения в особняк штаба интербригады над воротами подняли красный флаг, на входе поставили охрану. От помощи армейского командования в организации работы геноссе Пик вежливо отказался. Это не избавило от присутствия прикомандированных офицеров, но хотя бы меньше народу совало нос в дела Коминтерна.
Рихард уверенно прошел через пост на воротах. Солдаты его знали и ответили ротфронтовским приветствием. В вестибюле пришлось показать пропуск. Общее требование для всех. По слухам, Железный Вильгельм по этому поводу ругался с бригадным комиссаром, но ничего не добился. Комиссара Житникова поддержал сам Вольдемар Ульмер.
Несмотря на разгар трудового дня, коридор второго этажа пустынен. Даже странно как-то. Обычно здесь всегда полно народу. И из кабинетов не слышно привычного стука машинок. Никто не курит у окна в конце коридора.
Рихард толкнул дверь комбрига. Вильгельм Пик обнаружился на месте. Старый штурмовик читал за столом. Рукава рубашки закатаны, ворот расстегнут. Китель небрежно брошен на диванчик. При звуке открывающейся двери, Пик поднял глаза. Увидев Бользена небрежно махнул, приглашая заходить.
– Славный день, геноссе.
– Занимай место, не стой, – комбриг протянул руку.
Несмотря на возраст, рукопожатие у него крепкое мужское. Коротким движением сдвинул в сторону бумаги.
– Что с батальоном?
– Тренируемся. Люди застоялись, рвут жилы.
– Первый месяц всегда так. Смотри, чтоб без фанатизма, не загоняй их.
– Наши сами кого хочешь загоняют. Дисциплина не как в армии. В казарму зайдешь: одни читают, другие у оружейных столиков винтовки чистят, патроны чуть ли не тряпочкой протирают. Добровольцы. – Рихард сделал акцент на последнем слове.
– Дома как?
– Хорошо. Малышка ходит, разговаривает, – спокойный нейтральный ответ. Бользен не любил расспросов о семье. Для батальона и Коминтерна он прежде всего коммунист, а личная жизнь дело частное, если она не мешает общему делу.
– Ольга с ребенком сидит?
– Нет. Давно работу нашла. Она же экономист, трудится при «Вилаго», – речь о крупной торговой конторе. – Для Джулии няньку взяли.
– Денег хватает?
– Не швыряемся, – пожал плечами Рихард. Про себя он гадал, куда и зачем клонит Вильгельм? Это нормальное человеческое беспокойство, или вопрос с подвохом? Время сейчас сложное, все можно ожидать. Некоторые товарищи недовольны, что Бользены могу себе позволить уютную квартиру и семейный автомобиль. Но ведь, Маркс и Люксембург не требовали следовать заветам спартанцев.
О своих прежних приработках Рихард тоже не распространялся. Почему-то профессия коммерческого агента многими считалась постыдной. Люди слабы. Даже среди товарищей по партии встречаются узколобые пещерные адепты всеобщей уравниловки и показушной аскезы. Не все понимают, что любой труд почетен. Мало произвести, надо распределить или продать.
– Налоги растут, ставки урезают, – согласился комбриг. Затем взял со стола и протянул собеседнику портсигар.
– Спасибо.
Бригаду обеспечивали по высшему уровню. Папиросы и табак выдавали всем. Но Пик курил не дешевый самосад с армейских складов. Чувствовался добротный продукт.
– Американские?
– Нет, русские. Я взял ящик, пока их еще продают. Советую пополнить личные запасы. Скоро все русское станет большим дефицитом.
Рихард скосил взгляд на потолок. В ответ на немой вопрос Вилли:
– Нет, конечно. Все новости, как и ты, узнаю из газет. Россия недолго будет оставаться в стороне. Сам знаешь, как они быстро подавили народное восстание в Персии. Царь самый большой капиталист в этой стране, ему нужна большая война. Французы сами провоцируют его своей трусостью и нерешительностью.
– Если бы эти петухи всеми силами атаковали уже в сентябре, все закончилось бы быстро.
– Даже сейчас в ноябре можно было дойти до Рейна и забрать весь немецкий уголь. Эти либералы все совещались, надували щеки и прямо запрещали бомбить Мюнхен и Рур. Слабаки! Раз объявили войну, надо воевать, а не маршировать за укреплениями и размахивать флагами на митингах.
– Не получится, ты должен знать, армия не чета немецкой, штаты еще с той войны, пушек мало, танки устаревшие и экономные, летчики свои машины не знают. Это не та армия, с которой можно Рур брать. Зато нам дали возможность сформировать интербригады. Цени.
Геноссе Пик загасил папиросу в пепельнице, сложил руки перед собой, его глаза смотрели прямо на собеседника. Тот спокойно выдержал пристальный взгляд в упор. Видно было, комбриг не знает с чего начать. Наконец, он глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.
– Я сегодня всех на плац отправил. А то ходить разучились, боевого духа, чувства плеча не чувствовалось. Житников с утра людей гоняет.
Вот и понятно, почему в штабе так тихо. Интересно, а вызвал то зачем? Бользен слишком долго работал в подполье, чтоб понимать, ничего случайно не делается и не происходит. Пик сначала зондировал почву отвлеченными разговорами, проверял реакцию. И явно, старый штурмовик еще не решил, стоит ли переходить к делу.
– Я не зря об Ольге спрашивал. Ей родственники из России давно писали? Что там происходит? Мне не газетная пропаганда и не обжигающая правда в партийной прессе интересна. Как там на самом деле живут? – голос Вильгельма звучал искренне.
– Хорошо, – Рихард машинально расстегнул воротник.
– Тети и дяди иногда пишут. С родителями она давно разругалась. Последнее письмо от сестры было года два назад. Софья вышла замуж, уехала с мужем в Холм. Это недалеко от польской границы. Родственники пишут, у нее все хорошо, муж выкрест работает на фабрике.
– Что хоть там происходит?
– Вилли, все что пишут Ольге, это сплетни о соседях в еврейском квартале Минска, жалобы на домовладельцев и дворников, нудное перечисление всякой родни и их мелочных проблем. Это все можно услышать в любом кафе Меца, от любого таксиста или чистильщика обуви. У мальчика выпал молочный зуб. Племянник шалит в школе, плохо учится, не уважает старших. У мужа сестры дядиного друга неприятности, замела полиция. Но это и не удивительно, он промышлял скупкой.
– Это и интересно. Быт простых людей, жизнь в провинции. О чем они думают? Что их беспокоит?
– Знаешь, они привыкли. Для них давно нормальна неприязнь к евреям, они сами держатся за общину, не выдают своих полиции, обманывают в ответ на несправедливость русского великодержавия. Все говорят о переезде, многие хотят уехать в Палестину, но это только разговоры. Мало кто уезжает, и стараются эмигрировать в Америку. Для переезда нужны деньги, нужно все продать в России, нужна смелость начать все заново, а этого у них нет.
– Очень интересно. Везде так, люди не понимают своих интересов, не готовы отдать малое за справедливость в будущем.
– Я это в Германии видел.
Рихард понимал, уже сказано больше, чем нужно, но не хотел прекращать этот разговор. Ему нужно было выговориться. Пусть даже с Вилли. Нет, друзьями они не были. Но именно Пик поддержал, вернувшегося из Китая, морально раздавленного Рихарда в далеком двадцать пятом. Вилли нужен был лидер Ротфронтовской дружины в Любеке, он и предложил Рихарду это дело. Хорошо получилось. Даже после всех разгромов и поражений, Рихард Бользен сохранил часть людей. Да, сейчас в его батальоне любекских, ростокских и потсдамских боевиков наберется на целый взвод, а то и два. С ними Рихард дрался на баррикадах Берлина в двадцать восьмом, с ними уходил в Чехию после победы штрассеровцев.
– Ты сам знаешь. Мы все были за правду, за справедливость, за реальные права рабочих, мы дрались против капиталистов. Но каждый за свою правду. Правое крыло сотрудничало с нацистами и правительством. Сейчас из них каждый второй, не считая первого перешел в НСДАП. – Рихард презрительно сплюнул сквозь зубы. – Центристы лавировали между теми и этими, в результате их презирали все. Только мы настоящие коммунисты вели реальную работу. А бюргеры голосовали за Штрассера, верили его словам о справедливости и национальном единении угнетенных с угнетателями. Бюргерам хватало подачек от Круппов и Дюпонов, плевать они хотели на справедливость, они сами надеются стать предпринимателями, выжимать соки из рабочих, грабить колонии, евреев и поляков.
Рихард горько усмехнулся.
– Знаешь, в России тоже самое. Те самые народные массы нас терпеть не могут. Многие ненавидят за террор. Они нас используют, чтобы выбить что-то из промышленников, но с нами не пойдут. Вот, за черносотенцев русские рабочие горой. Крестьяне своего царя боготворят, они за право собственности на землю, за школы в каждом селе, за «Доброфлотовские» элеваторы и дешевые кредиты Николашке памятники воздвигают.
– Я так и предполагал, – согласился Вилли. – Спасибо тебе. И знаешь, никогда никому больше этого не говори. Тебе рассказывали, сколько на тебя пришло жалоб за интернациональный батальон? Многим не понравилась идея настоящего интернационализма.
– Понимаю. Розенберг кляузничал?
– Яков тебя поддержал.
– Ты за этим меня вызывал?
– Не только. Скоро придут пушки. Противотанковые «Шкоды». Заранее готовь взвод артиллеристов.
– «Шкоды»? Где нашли?
– Не французы, конечно. Наши постарались, перекупили. От куратора мы максимум могли рассчитывать на старые дюймовые Гочкисы. Сам знаешь.
Штаб Рихард покидал в противоречивых чувствах. Вилли вытянул его на искренность, но и сам многое сказал. Сказал то, что стараются не говорить. Среди товарищей многие теряют связь с реальностью, живут в мире иллюзий. Вилли показал, что он не такой. Настоящий товарищ, всегда подставит плечо, никогда не бросит своих, даже ради общего блага.
Погода стояла паршивая. Теплая слякотная осень, начало зимы Лотарингии. Выпавший ночью снег уже растаял. На асфальте лужи, везде грязь. С неба что-то моросит непонятное. И не разберешь, дождь это, или поднятая ветром водная взвесь. Сырость заползает под шинель. По спине перебирает слизкими лапками холодок. После теплого сухого светлого кабинета комбрига чувствуешь себя бродячей собакой на улице. Мерзопакостно.
– Геноссе, капитан! – рядом остановилась машина. Тот же самый «Ситроен», привезший Бользена из расположения батальона.
– В казарму!
– Так точно!
Домой капитан вернулся только вечером. По заведенному порядку за ужином о работе и службе не говорили. Всему свое время. Нельзя жить одной политикой, тем более Джулия хоть и маленькая, но запоминает все. Никогда не знаешь, что и где ляпнет ребенок. А няне Ольга не доверяла, говорила она Джулию берет только потому, что считает Бользенов немцами.
Ночью Рихарду приснилась Рут. Неукротимая фурия Рут Фишер одна из вождей левого крыла компартии. Только Рихард знал, какая она может быть нежной и страстной в постели. Во сне они ехали по ночному Берлину, взявшись за руки шли по набережной Шпрее, смотрели на город с крыши старого здания. Рут улыбалась, не умолкая рассказывала что-то важное, очень нужное здесь и сейчас. Слова растворялись в шуме ветра, улетали с опавшей листвой, стекали по мостовым со струями дождя.
Открыл глаза. Ночь. Ольга спит, разметавшись по своей половине кровати. За окном темень, фонари погашены, муниципалитет экономит. На душе тревожно, тоскливое противное чувство, липкое мерзкое ощущение подленького страха. Как будто заглянул в чулан, а там разложившаяся крыса.
Только перекурив на кухне, Рихард успокоился. Дурацкий сон. Ничего он не значит. И Рут давно нет. Забита нацистами после неудачного выступления тельмановцев в 28-м. Товарищ Маслов видел, как ее убили. Определенно. Точно. Ошибки быть не может. Рут нет, а жизнь продолжается, и с Ольгой уже не случки после партсобраний, а нормальная семья.
– Призраки, убирайтесь обратно в ад! – он редко вспоминал русский язык. Сегодня пригодилось.
Глава 8. Атлантика.
12 декабря 1939.
– На горизонте дым!
– Приготовиться к погружению! –прокричал в открытый люк лейтенант Генрих Либе.
Волны выше рубки, субмарину болтает как шоколадку в шампанском. Через настилы перекатываются водопады. Вокруг орудия крутятся водовороты, вода не успевает скатываться в шпигаты. На мостике давно все промокли, брызги щедро орошают всех оптом и в розницу, щитки ограждения на спасают, но зато легкие жадно заглатывают чистый свежий, напоенный океанской силой, солью и влагой воздух. Это куда лучше затхлой атмосферы отсеков.
U-38 подрабатывала на "среднем". Хватает чтоб держаться на курсе и волны не слишком сильно захлестывали рубку. Декабрь в Северной Атлантике не самый приятный месяц. Небо затянуто облаками, горизонт темный, сливается с морем. Шторм явление привычное. И холодно, как в аду.
Дым приближается. Неизвестное судно идет встречным курсом. Дистанцию не определить. Сигнальщики наблюдают дым только когда субмарина поднимается на очередной волне. На приборы надежды нет. Оптику заливает при каждом ударе волны.
Командир распорядился убрать всех вниз. На центральном посту уже царило настроение предвкушения. В отсеках оживленно перешептываются. Зря что ли терпели болтанку, от которой нутро выворачивает? В отсеках субмарины отдается каждый удар волны по легкому корпусу. Проклятая продольная качка выматывает. С самого утра такое, и океан пуст, только зря жжем соляр.
Захлопнут тяжелый рубочный люк. В цистерны принят балласт, субмарина идет в атаку в позиционном положении, готовая в любой момент нырнуть под перископы. Торпедисты в нетерпении топчутся у аппаратов. Вся команда на постах. Момент переключения с дизелей на электромоторы лейтенант Либе почувствовал кожей, вдруг исчезла легкая вибрация, стало ощутимо тише.
– Вот он! Первый, третий приготовить к стрельбе!
Пароход удачно вылез прямо под торпедные аппараты, только немного довернуть, задать смешение в приборы торпед. Крупная посудина не меньше десяти тысяч тонн идет в полном грузу. Эскорта не наблюдается. Впрочем, англичане пока так и ходят по одиночке, как до войны. В штабе флотилии говорили, разведка докладывает, что противник еще только обсуждает формирование конвоев как в прошлую войну. Оно и к лучшему. Океан большой, что одно судно, что целый конвой, это только маленькая точка на безбрежных просторах.
Пароход тем временем полностью вылез в прицелы перископа. Курс определен. Торпедный треугольник рассчитывает автомат. Курс. Дистанция. Смещение. Глубина хода.
Вдруг судно поворачивает на два румба.
– Отставить! – лицо командира субмарины исказила горькая усмешка.
– Лево руля. Расходимся.
В оптику сейчас хорошо видны флаги на корме и мачтах купца. Русский коммерческий триколор.
– Нейтрал?
– Попробуем всплыть и возьмём на прицел? Островитяне могут прикрыться чужим флагом.
– Отставить. Уходим. Нет смысла. И шансов мало, – тихо добавил лейтенант Либе.
На мостике "Святой Ольги" так никогда и не узнали, что судно прошло в нескольких кабельтовых от смерти.
А команде U-38 в этот день повезло. Они встретили и торпедировали французский сухогруз.
