– Входи.
Так он и остался. Теперь его красные монастырские тоги были раскиданы на его стороне. Мои спортивные на моей. От каменного шкафа он вежливо отказался (и так слишком воспользовался моей добротой). При вселении угостил меня парой рулонов туалетной бумаги (засунул под кровать их целый мешок, привезя из Тайланда). Я подивился: не я один был привратного мнения об Индии.
Когда Зафар узнал об этом, лицо его перекосилось и он сказал:
– Не, я никого не пущу. Вардан хотел, но я ему… Не, зря ты пустил его. Одному в комнате лучше. Как своя квартира.
Что ж. Общежитие на то и общежитие. Я не мог распоряжаться. Тем более скромный монах был такой, что грех на душу возьмешь, если нагрубишь ему.
8
25 сентября, как только вошли в здание института, нам с Зафаром прилизанный мужичок, помошник Хариша, вручил по конвертику с письмецом от администрации санстхана.
От легкой паники, пока я вскрывал конверт, струйка пота потекла у меня по виску: неужели депортируют?! Обещали же, что в этот раз простят. Неужели передумали? Я взглянул на официальное извещение, но разобрать ничего не смог. Девнагари расплывалось перед глазами. Так плох был мой хинди. Так помутнело в глазах.
– Что там, Зафар? – спросил приятеля.
– Ну что, если в следующий раз повторится, нас выгонят.
Я был ошеломлен, поэтому не поверил зафаровому уровню владения языком и показал девчонкам.
– Что там? – мне не терпелось.
– Если дословно, – сказала грамотная Таня, – то «Узбекский студент шри Саидахмедов Зафар, так же как русский студент шри Долбенко Александр уведомляются, что ими 22 сентября 2006 года ночью в мужском общежитии устроена драка с нагалендскими студентами. Шри Зафар 22 сентября той же ночью вопреки требованиям охраны и правилам института пробрался в женское общежитие в комнату номер 211.
Эти студенты предупреждаются, что если они не прекратят хулиганства, они будут возвращены назад к себе домой. Об их поведении доведено до сведения их посольств.»
Когда я понял, что нам, а особенно мне, повезло несказанно, теперь расхрабрился и мое нутро взбунтовалось:
– А почему же не указали причину, почему мы ходили к девчонкам?! Почему не написали, что нагалендцы сами тоже дрались?!
Меня оскорбило так же, что они не отметили, что именно я чинил трубу, а значит был героичнее Зафара.
Вобщем, жизнь налаживалась. И тревожиться было не о чем.
Решили как-нибудь пойти на природу. Ямуна.
9
После драки, как не осуждали Зафара девчонки за склочность, их гнев поугас, когда узнали о его благородном поступке, вернее даже деятельности по поддержке бедноты: он каждый вечер относил свой ужин. Благородство загорелось и в сердцах остальных. Наша компания специально отправилась на Раджа ки Манди базар. Таня и грузинки напокупали трусиков и маечек для детишек из семьи кузнеца. Вечером я присутствовал при вручении подарков или подаяний. В душе теплилась благодарность отзывчивым девчонкам, я убеждался, что правильно разобрался в новых друзьях.
А эта семья жила позади санстхана, под навесом у дороги. Все время у наковаленки копошится черный голозадый карапуз. Наверно и он примется за ремесло отца, если к тому времени еще кому-нибудь понадобятся подобные услуги. Плетеная кровать прямо на пути машин. Спокойно спит иссушенная старуха. Калачиком. Двое старших детишек в чем-то помогают матери и никто из них никогда не попрошайничает. Наверно поэтому студенты выбрали эту семью для опеки.
В глубине шалаша обычно сидит на корточках, раздувая хилое белое пламя, старик, стукая и плюща раскаленный кусок железа. Иногда его семья спит за неимением горсти пустого риса в желудке. Иногда спит и он, уморенный полуденной жарой.
Я тоже проникся уважением к кузнецу. В нем чувствовалось достоинство. Вид старика говорил: у меня есть ремесло, честный тяжелый труд. Путь, длиной в жизнь, который скорее всего ему достался от отца и деда и так далее. Ремесло, которое он собирается передавать этому карапузу ,когда умрет здесь же в пыли и шуме дороги, оставив семье от силы рупий сто-двести, которые мы, все иностранные студенты, в своих тратах даже не замечаем.
Когда старуха принимала иссушенными руками одежду и еду, в ее глазах я не заметил голодной алчности. В ее взгляде было что-то фатальное, безропотное.
На следующий раз уже Наташа собрала весь свой ужин в пакетик, где все смешалось в кучу: и рис, и подлива, и лепешки. Хотела как лучше, получилось как свиньям. Сикоди девчонок не пустили из ворот. Поздно. Мне пришлось, сгорая от стыда, тащить этот кулек с едой и вручать старухе – жене кузнеца.
Утром на первом уроке у смешного Питамбора с волосатыми ушами, Наташа расхвалила мне Тануджу, ее мягкие касания. Да и Зафар неоднократно с горящими глазищами говорил об этой девушке, что я проникся страстным любопытством разузнать о ней больше и познакомиться ближе.
– Кто такая Тануджа? – спросил я у Зафара.
– О, это такая одна хорошая девушка. Только она замужем.
Я понял, что она нравится моему узбекскому другу, что уже служило для нее рекламой в моих глазах, как женщины, которая привлекает мужчин.
– Только она замужем, – повторил он со вздохом глубочайшего сожаления.
– Ну не велика потеря, – подумалось мне. Ведь я видел ее и как-то не очень она впечатлила.
Но Наташины слова меня жутко заинтриговали. Девушка не может быть плохой и некрасивой, если даже Наташа от нее безума. Так что сразу после этого сообщения я пересмотрел свои взгляды. И хотя по-прежнему не находил ее привлекательной, как я помнил, но все вокруг бросали о ней такие восторженные речи, что мне захотелось узнать, в чем же дело.
Но я не знал, что тоже подпаду под ее чары.
Я просто хотел улучить удобный случай поговорить с ней. И улучил.
В перерыве я шел к Капуру в класс, что на втором этаже. Оттуда я увидел Тануджу внизу. Она направлялась в читальный зал. Во всем темном.
– Привет, Тануджа! – окликнул я ее познакомиться.
Она искренне обрадовалась мне.
– Привет.
– Как поживает твой муж? – спросил я ее.
Она совсем оживилась.
– О, хорошо…
И мы начали странный диалог. Она, задрав голову. Я, сев на корточки и смотря на нее через железные решетки перил. Он служит акаунтером в банке. Готовит китайкую еду, как любит она, ну и вообще замечательный человек… Я постарался показать, что я тоже не лыком шит – почти торгую на бирже. Громкое название брокер, трейдер. Форекс, ценовая волна.
Не знаю сколько мы так разговаривали. Не ведаю на каком языке – я только что приехал из России. С нулевым знанием языков. Думаю, все наши встречи и складное наше общение проистекало от того, что я на нее не расчитывал как на любовницу. Хотя с первого мгновения разговора мне почудилось, что между нами что-то есть…
– Ладно. Я пойду, – сказала она. Видно, затекла шея смотреть вверх.
Мы в приятном состоянии духа распрощались. И так с этих пор я в нее чуть-чуть влюбился.
В сотой группе учились все монголки. С ними четверыми я познакомился через Наташу. Они достаточно дружелюбные, правда немногословные и стеснительные. Даже веселая разговорчивая Цельмех (чтобы нам легче было выговаривать, она попросила называть себя Марьям), высокая, полненькая, миловидная, – я не видел, чтоб она слишком с кем-то общалась, кроме нас.
Как-то мохноухий Питамбар спросил в шутку кто зачем приехал в Индию. Я со смехом ответил: «Жениться». Цельмех обернулась:
– О, правда? Поздравляю, – по-русски.
Так я вошел в их маленькую монгольскую компанию. Одна из них ходила плавным белым призраком.
И вот, проводив взглядом Тануджу, увидел ее. Заинтересовался. Джага, высокая сухопарая, появилась, возвышаясь над головами других студентов. Ее бледно-белое лицо маской сидело на голове. Чуть прищуренные и без того узкие глаза, казалось, насмехаются над миром, но ехидства в них не чувствовалось. Рот едва уловимыми волнами играет в усмешке. В ней есть очарование. Даже язвительная Ия не выдерживает и признается, что считает эту монголку своеобразно красивой.
Джага плывет в толпе по направлению к классу. Ее гладкая кожа, как комбинезон водолаза, надета на каркас и тонкий силуэт напоминает тень. Она словно оживший призрак, созданный для того, чтобы проходить сквозь стены или влезать в дверные щели. От нее трудно отвести глаза. И ты еще долгое время думаешь, понравилась она тебе или нет. А вообще обе, Баярма и Джага – застывшие маски смерти.
10
В этот же день в двери появился низенький прилизанный работник секретариата, что сразу через стенку. Позвал нас троих. А еще желтого смешного буддиста Баджру. Я все удивлялся: молодой широкоплечий парень в тоге. Его бы фотомоделью, а он держится словно урод или увечный.
– Аб Пулис джана хога. Сейчас едем в полицейский участок.
Мы вышли во двор института. Солнце уже палило нещадно. Настоящее пекло. Придется купить очки. Совершенно невозможно не щуриться. А это утомляет.
Прилизанный позвал шофера. Сразу перед санстханом стояли в ряд гаражи. В одном помещался Вестерн Юнион, во втором платный телефон, в остальных институтский транспорт.
Человек в синем старом костюме зашумел заржавленной дверью гаража, запрокинув ее
вверх. Показалась морда недовыкинутого в помойку автобуса. Вскочил в кабину и вывел это древнее чудовище наружу.
Салон был еще хуже, чем наружность. Общарпанные стены и потолок, гаженые стекла, драные сиденья. Некоторые из них провалены. Но мы с шутками и весельем повскакивали в пустую махину. Только лишь для нас царей будут они жечь бензин. К тому ж можно сидеть как хочешь. Места много. А нас мало: мы трое, тайландец и Нюта, только вчера прилетевшая из Онтарио – полупенджабка, полуканадка.
Агрегат затарахтел. Зашумели болты, затрепыхалась обшивка. Надеемся, что доедем и вернемся без приключений.
И вот мы гудим и проносимся по пыльным улицам. Мимо нас город, толпы. На нас глазеют во все глаза. а ты сидишь, высунувши руку, голову и оттуда персоной нон гратой улыбаешься, словно благословляешь, как Папа римский, темному народу. Ты ведь огорожен и в безопасности.
– Да, – подумал я. – Мы здесь важные. Не как там.
И я опять любовался нечистотами города, крикливостью и живостью. Мне он напоминал бурный ток крови в артериях и от того мне становилось необычайно хорошо.
Снова мимо могольского дворца. Кто-то сказал уже, что это Сент-Джон колледж. И почему мы не в нем учимся.
Автобус остановился на неприглядной обочине. Мы вышли. Неужели все?
– Переходим дорогу! – скомандовал прилизанный.
Мы послушались. Опять казалось, что мы идем на страх и риск. Светофоров нет, правил уличного движения нет.
Мы попали в фотосалон. Заняло это довольно долго. Пришлось сидеть вдоль стены на мягком длинном пуфике, рассматривать рекламные фото на стенах. На одном из них -общее фото иностранных студентов санстхана за 2004 год – узнал Катьку и Наташку, наших знакомых. Обрадовался, грудь колесом. Ткнул Юльке на них, а она принялась искать на снимке своих знакомых: нет, значит они в другой год ездили.
Я заметил двух местных парней. Они с обезьяньим любопытством глазели на нас. С одним я долго задержался взглядом. Меня это страшно вывело из себя.
– Кья? (Что тебе?) – рявкнул я.
– Куч нахи, – затрес он головой и отвернулся.
– Неужели я превращаюсь в злобную собаку? – подумал я. – С одной стороны неприятно, а с другой – как-то должен я их урезонивать, – я сидел и размышлял, пока меня не позвали.
Я немного смутился, ибо для документарных фото у меня немного был неприличествующий вид: полосатая черно-серая маечка на брительках, служащая больше для того, чтобы казать волосатую грудь и плечи. Ну и ладно. Махнул рукой. Я все равно тут белый иностранец. Мне все можно.
Вскоре мы покинули салон и еще довольно долго, как мне показалось, куролесили и петляли. Я полностью запутался. И решил, что полицейский участок на краю земли.
Автобус снова остановился у каких-то грязных желтых двухэтажных зданий, ляпанных под одно. Рядом казармы, военная конюшня. У обочины стоял огромный жирный бык, равнодушно жевавший мусор. Мы с гиканьем восторга обошли его. Кто нас сопровождал, лишь снисходительно улыбнулись над нашими европейскими дикими выходками.
Во дворе участка стояло полно конфискованных трехколесных моторикш и мотоциклов. От стоянки некоторые даже погнили. Я подумал, хоть бы продали что ли – вот и деньги госслужащим.
Отделение по делам иностранцев – это длинный одноэтажный барак. Прочие отделения – уголовные, административные, транспортные – были такие же. Сумрачные, с низкими, узкими, закопчеными окошками. Внутри, как в коровнике, только вместо стойлов длинные столы и перед ними старые провалившиеся диваны. Снаружи тоже сарай сараем.
Нас завели как преступников. Усадили в низкий проваленный диван, что искусственно заставляло нас смотреть на трех столоначальников снизу вверх. И это должно было наполнять наши сердца страхом и уважением. А они – молодая тонкая строгая женщина, толстый усатый барбос и какой-то русскообразный наглый насмешливый мент. Все в гражданской одежде. На столе к стопочкам бумаг, прижатых от ветра красивыми разноцветными тяжелыми шариками из стекла, наш прилизанный подложил им и наши дела в папках. По очереди они разбирали каждого, требовали загран, тщательно любовались изображениями. Когда дошла очередь до моего паспорта, наглый русскообразный усмехнулся и передал всем остальным тоже посмеяться.
– Ты что, раньше девочкой был? – спросил он меня, заглядывая глубоко в глаза и прощупывая насквозь.
Для заграна я в то время фоткался длинноволосый по плечи.
Кровь брызнула мне в лицо от гнева. Я сдержался выводиться и натянуто-презрительно улыбнулся врагу.
– Смейся, козел, мне по барабану, – сказал я ему вслух, улыбаясь, по-русски.
Смешки сошли с его лица и он напрягся. Мне, конечно, стало не по себе. Я ведь в ментовке, в чужой стране. Мат и собака понимает.
Казалось, мент затаил злобу.
Досталось под орех и Свами джи. Он скромно уселся в угол и, ни капли не понимая, пробовал улыбаться, когда они оглядывались на него и с издевками говорили о нем:
– Вон бог сидит, да бог? Хе-хе.
Мне стало обидно и за него.
– Менты есть менты, – подумал я. – Везде они одинаковые.
Почудилось, что они и правда русские. Только слегка темней. Я подловил себя на мысли, что уже отношусь ко всем, как просто «гады и нормальные». Цвет кожи людей стал для меня принимать как бы нейтральный оттенок.
Уладив все формальности, мы покинули барбосов оставаться в этом темном затхлом бараке. А Ия обещала, что нас тут чаем угостят… их, наверно, угощали…
До санстхана мы доехали довольно быстро и без поломок.
После обеда снова отправились гулять на Ямуну, желая добраться вдоль берега до Тадж Махала. Увы, нам это не удалось. Мы забрели в такую глухомань, что уже далекие окраинные крестьяне нам кричали:
– Сап, сап! Джанвар! Не ходите, тут кобры и дикие звери!
Внемля голосам и разума и людей, мы повернули назад и полезли вверх по берегу, зарывая ногами змеиные норы. Бродили вдоль огородов, полей, набрели на кинологический центр, граничащий с забором с очаровательными дачками, где на грядках орошались аппетитные огурчики, перчики. Через забор свисал маленький, еще неспелый гранатик. Клумбочки с тюльпанчиками, кустики розочек. Лавочка у калитки. Типичная среднерусская картина. Только степенная матрона в сари и с лейкой говорила об обратном.
Солнце предупредительно тускнело, чтобы внезапно закатиться за горизонт. Мы спохватились. Далековато загулялись и повернули назад. Мимо столбов, где электрики чинили провода. Мимо перекрестка с дремавшими велорикшами. Давайте домчим. Нет, мы гуляем пешком. Дама с болонкой на поводке церемонно кивнула «Хелоу».
Стемнело. Немного страшно.
