– Ты правда их убил?
– Только одного, – я залпом выпил. – Они рвали девочку на части, чуть не перегрызли ей горло. Что мне оставалось делать? Ждать, когда они бросятся на меня?
– А зачем ты оправдываешься? Я тебя не осуждаю.
Я помолчал, задумчиво уставившись на бутылку. Выпитое еще не подействовало, а мне не терпелось поскорее отключиться от своих невеселых мыслей.
– Ты знаешь, я ведь действительно мог его не убивать. Ребенка отбили практически без моего участия. Выстрелив в воздух, я только отпугнул собак. А этот вожак… Он словно знал, что я могу выстрелить в любого из них. Ты бы видел его глаза. Я, наверно, действительно испугался. Я людей так не боялся, как этого пса.
– Так в чем же дело? Ты все сделал правильно.
– Не знаю. Тех нескольких человек, которых я в свое время отправил на тот свет, я не так жалел, как его. Они были подонки, мразь. Я до сих пор ненавижу их. Ненавижу за то, что из-за них был вынужден совершать смертоубийство. Но тогда я наказывал зло, а есть ли это грех?
Клопотов смотрел на меня, как мне казалось, с плохо скрываемым осуждением, словно воспринимал мои попытки реабилитироваться в собственных глазах с изрядной долей скепсиса.
– Я не думаю, что зло есть абсолютно объективное понятие. Нет такого человека, который бы мог сказать сам о себе: «Да, я знаю, что делаю зло, и буду так поступать всегда, потому что я негодяй». Людьми могут двигать самые непредсказуемые мотивы. Обида, спесь, зависть, гордыня. Эти чувства присущи каждому из нас. Каждому! И любой наш поступок можно обратить во зло или благо.
– Да, но только некоторым из нас все же что-то мешает делать гадости.
– Если бы все были одинаковыми, человечество давно бы уже обратилось в тлен.
– Человечество и так себя уничтожит с помощью политиканов и властолюбцев. Будет очередная Грузия, и мир взорвется.
– Я не об этом, – Андрей поморщился. – Война – это всего лишь разновидность саморегуляции биологического вида гомо сапиенс. Я имею ввиду, что одинаковые люди неинтересны друг другу. Отсутствует стимул для размножения.
– Понятно, – я кивнул, чувствуя, что хмелею. – Это один из ответов на вопрос, почему женщинам нравятся мерзавцы.
Я заметил, как напрягся Андрей. Господи! Да не имел я ввиду его Марину!
Возникла пауза, в течение которой мы успели почти полностью опорожнить первую бутылку.
– Знаешь, – я попытался сменить тему, – а ведь животные благополучно здравствуют на протяжении миллионов лет, хоть они и не являются носителями зла.
– Ты уверен? – он внимательно посмотрел на меня. – А сколько исчезло видов за последние сто лет? А сколько их исчезло задолго до того, как появились люди? Да и насчет того, что животные по сравнению с человеком более миролюбивые и незлые создания, я готов поспорить. Это для нас с тобой один зверь неотличим от другого, потому что мы тупые и слепые людишки, которые не в силах разобраться даже друг с другом, не говоря уже о том, чтобы хоть что-нибудь понять во взаимоотношениях животных. Но ведь они на самом деле разные! Возьми двух первых попавшихся кошек, и они будут отличаться не только внешностью, но и характером. Почему ты думаешь, что им чужды ревность, ненависть или любое другое проявление негативной энергии? Ведь мы же признаем за ними право на любовь, преданность и сострадание? Отчего мы наделяем их исключительно теми чертами, которые сами же и придумали? Собаки преданные, дельфины умные, львы благородные. А то, что, например, дельфины склонны к сексуальному насилию, а львы не брезгуют падалью, никого не интересует.
– Ты так договоришься до того, что у них и душа есть!
– А ты думаешь иначе? – он встал, вышел из кухни, некоторое время что-то двигал в гостиной, после чего вернулся с книгой в твердом переплете. Когда он положил ее на стол, на обложке я прочитал название: «История знаменитых животных».
– Сейчас, – он раскрыл книгу. – Здесь есть цитата из писания. Вот! «Участь сынов человеческих и участь животных – участь одна, как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета».
– И что это значит?
– Дыхание, дышать, душа. Все это взаимосвязано. Я где-то читал, что чистилище на самом деле выглядит совсем не так, как мы его себе представляем. На том свете нас будут судить животные, которые при жизни страдали из-за нас или были безмолвными свидетелями наших прегрешений.
– Или были убиты нами, – я потянулся к бутылке.
– Еще раз повторяю, – ты был не виноват, – он с готовностью чокнулся со мной.
– Да я ведь не об этом псе! Ты разве не слышал о той куче собачьих трупов, которую я нашел две недели назад?
Он помотал головой, не отрывая от меня настороженного взгляда. И тогда я рассказал ему все. Рассказал о не покидавшем меня чувстве гадливости и необъяснимого страха, о том, как давят на нас власти и некоторые особо рьяные представители прессы и телевидения, о том, что до сих пор следствие не продвинулось ни на йоту. Многочисленные исследования обнаруженных улик так ничего и не дали, и даже рассылка по всем отделениям фотороботов подозреваемых, которую сделали по моему указанию, результатов не принесла. По большому счету, если бы это дело закрыли, многие бы только вздохнули с облегчением. И лишь Сосновская ноющей занозой сидела где-то у меня под сердцем. Похоже, ее судьба никого не волновала, но факт оставался фактом, – пропал человек. Чем, по сравнению с этим, были полсотни замученных животных?
– Если ты прав, и звериные души тоже отправляются на небеса, то где сейчас души этих несчастных? И где окажутся души их убийц, когда придет время?
Клопотов пожал плечами.
– В аду, наверно. Есть такой фильм, «Смерть среди айсбергов», в котором главный герой случайно убивает самку касатки и ее детеныша. Так вот, когда он спросил у священника, согрешил ли он, убив животное, тот ответил, что грех против всякой твари божьей будет грехом.
Вдруг он рассмеялся.
– Ты что?
– Вспомнил один случай из практики. Когда-то, еще при Союзе, из Москвы пришел приказ с перечнем животных, запрещенных к перевозке в ручной клади. Представляешь, там были даже белые медведи и синий кит! Хотел бы я посмотреть, как кита пытаются пронести в самолет!
Я вежливо улыбнулся. Меня сейчас больше заботили люди, чем киты. Впрочем, не прошло и минуты, как я понял, что недооценил интеллектуальный потенциал Клопотова. Эту старую историю, которая, по моему мнению, сейчас была не к месту, он вспомнил потому, что его мысль, независимо от количества выпитого, уже работала в нужном направлении.
– В таможне я дважды сталкивался с попыткой незаконного перемещения животных через границу, – облокотившись о стол, он усиленно тер виски. – Я имею ввиду не всякую мелочь, когда в багаже пытаются провезти крокодила или черепаху. Это были крупные сделки, подкрепленные солидными внешнеэкономическими контрактами. Один раз фирма, которая занималась разведением страусов и шиншилл, попыталась без оплаты налогов завезти пару десятков страусят.Для этого они предварительно вывезли нескольких самок за границу, якобы для спаривания с элитными самцами в каком-то зоопарке, в торговой палате оформили сертификат, который подтверждал, что новорожденные птенцы имеют российское происхождение, и назад их уже ввозили под видом мамаш со своим потомством.
– Ну и что?
– Это были не птенцы. Точнее птенцы, но совсем другие, которых просто купили за валюту у какой-то иностранной фирмы.
– Как ты догадался?
Он хмыкнул.
– Брэм помог. Я у него вычитал, что период беременности у страусов длится полтора месяца. А эти аферисты не могли ждать так долго. Может сами не знали, может думали, что в таможне нет специалистов, разбирающихся в зоологии, только птенцов они попытались ввезти где-то через месяц после того, как вывезли самок.
Андрей замолчал, пристально меня рассматривая. Потом, отвечая на мой немой вопрос, кивнул на бутылку.
– Наливай!
Я не стал спорить. Поморщившись, он выпил, запил соком, после чего ткнул в мою сторону пальцем.
– А вот второй случай, по-моему, тебя заинтересует. Однажды ко мне на прием пришли двое молодых человек. Английские костюмы, швейцарские часы, кольца с камнями на пальцах. В начале девяностых такая презентабельность дорогого стоила. Работали они только по-крупному, – лес, металл, оттуда аппаратура по бартеру. Я уже несколько раз пересекался с этой фирмой и, в принципе, знал их подноготную. Какие есть выходы на Москву, кто курирует, чьи деньги фактически, а не номинально в уставном фонде. Особой симпатии они у меня не вызывали. Каждая сделка у них была с душком. То составы с прокатом надо вытащить с китайской границы, то срочно груз оформить по звонку из Москвы без наличия необходимых документов. В общем, ничего хорошего от их визита я не ждал. В этот раз они хотели обсудить схему, связанную с экспортом в Северную Корею. Вроде бы все ничего, обычный контракт. Только когда я узнал что именно они хотят экспортировать, мне вдруг стало мерзко и страшно.
Он сделал паузу. В повисшей тишине я услышал звуки музыки из квартиры сверху, визг кота во дворе и голоса из не выключенного в комнате телевизора.
– И что это было?
– Собаки. Мертвые собаки.
Я почувствовал, как по спине побежали мурашки. Клопотов взялся за бутылку. Машинально я отметил, что за последний час он все чаще стал поглядывать на часы и все чаще прикладываться к рюмке. Очевидно, поздние похождения Марины все-таки не давали ему покоя.
– Что ты имеешь ввиду? Они собирались продавать собачьи тушки?
– Что-то вроде этого. Точно не помню. Сколько лет уже прошло. Помню только, что я их прогнал тогда. Пообещал возбудить уголовное дело за жестокое обращение с животными. Они же в ответ грозились пожаловаться в Москву. Не знаю, может и жаловались, только я их после этого не видел.
– Что за фирма?
– Производственно-коммерческая фирма «Возрождение». Если хочешь, могу навести о ней справки. Только вряд ли тебе это поможет. Наверняка за столько лет этих коммерсантов уже и след простыл.
Я ушел через сорок минут. Андрей к тому времени говорил уже больше о жене, чем о более интересных для меня вещах, поэтому оставаться дольше не было никакого смысла. К тому же Мурч с утра был некормленый.
Вернувшись домой, я почувствовал внутри некоторую неудовлетворенность и полез в холодильник. Водки не было, только несколько банок «Балтики». К счастью, моему организму хватило и этого. Через полчаса, стоя перед Мурчем в одних трусах и мешая ему смотреть телевизор, я размахивал банкой пива и тщетно пытался объяснить коту то, что я чувствовал.
– Их души взывают ко мне!
Мурч только лениво зевал и время от времени вздрагивал, когда летевшие во все стороны брызги холодного пива попадали ему на нос.
* * *
Она позвонила во вторник. Я как раз допрашивал Долю, задержанного нами на прошлой неделе авторитета одной из городских группировок. За ним водилось много грехов, но взять нам его удалось только после пьяной драки в бильярдном клубе. К слову, драку спровоцировали мои ребята, но начальству, да и самому Доле, у которого при обыске нашли пистолет, об этом знать было не обязательно. Он сидел передо мной, холеный, румяный, с крашеными седыми волосами, рассматривал свои ухоженные ногти и лениво жаловался на отсутствие в камере полагающихся ему удобств.
Когда раздался звонок, я велел Доле заткнуться и поднял трубку.
– Слушаю.
– Ее убили!
Принадлежавший, судя по всему, молодой женщине голос был на удивление спокойным и ровным. Никаких слез или страха. Просто констатация факта. Я чуть было не ляпнул: «Поздравляю!».
– Кого убили?
– Мою суку.
Она дышала в трубку, а я не знал, что ей сказать. Доля оторвался от своих рук и с любопытством уставился на меня.
– Вы помните меня?
– Да. Почему вы звоните мне?
– Вы же знали, что так случится.
– Да ни черта я не знал! Сказал просто, чтобы вы отстали.
– Вы лжете, – произнесла она с непоколебимой уверенностью в голосе. – Вы специально убили мою собаку!
– Вы соображаете, что говорите? – она начинала меня раздражать. Не каждая женщина на такое способна уже на второй минуте разговора. – Если вам некому излить душу, то вы обратились не по адресу. Позвоните в психушку, там вам окажут более квалифицированную помощь.
Я имел все основания злиться на эту репортершу. Именно с ее подачи меня стали терзать по телевизору и в прессе.
– Я сразу поняла, что вы хам, – она вздохнула. – Да, вы не убийца. Вы просто дурак.
– Спасибо, вы мне открыли глаза.
– Я знаю, что вы расследуете убийства животных, поэтому…
– Я больше не занимаюсь этим, – отрезал я. Сейчас я даже самому себе не мог с уверенностью сказать: вру ли я или говорю правду. Вчера все окончательно было согласовано с прокуратурой, и дело, наконец-то, закрыли.
Разговор был исчерпан, но никто из нас почему-то не вешал трубку. Скорее машинально, чем из любопытства я поинтересовался:
– Ну и кто убил вашу собаку?
– Ваши сотрудники.
– Кто?…
– Ее застрелили милиционеры.
Час от часу не легче!
– Сколько человек она покусала?
– Никого она не кусала! Ее убили специально!
– По-моему, вы ошибаетесь, – вежливым тоном я попытался скрыть охватившее меня раздражение.
– Я, вообще-то, редко ошибаюсь! – безапелляционно заявила она. – Я хотела бы с вами где-нибудь встретиться, чтобы вы мне рассказали о том, что же на самом деле в этом городе творится с животными.
– Вы никогда не задумывались о том, что ваши желания могут не совпадать с желаниями других людей?
– Вы и в самом деле так жестоки, каким хотите казаться?
Я устало прикрыл глаза.
– Ладно. В восемнадцать часов возле управления. Здесь недалеко есть кафе «Белый слоник». Подъедете к госпиталю…
– Я знаю, где находится Главное управление внутренних дел, – перебила она и отключилась.
Я со злостью швырнул трубку на телефон.
– Что, трупы не дают покоя? – со зловещей усмешкой протянул Доля.
– У тебя, я думаю, гораздо больше поводов для беспокойства.
– Не волнуйтесь, Александр Викторович, я сплю крепко.
– Кто бы сомневался.
Мы встретились через час. Она была в зеленом замшевом пиджаке и обтягивающих бедра узких брюках. Раскрытая сумочка лежала прямо на столике рядом с кофейной чашкой. Из-под аккуратно сложенного носового платка выглядывал пластиковый корпус диктофона.
Ее короткие завитые волосы были выкрашены в темно-каштановый цвет. Узкие скулы и слегка раскосые глаза, которыми она пристально рассматривала меня, придавали ей сходство с лисицей.
