– Оформляем все уже сейчас. Мы утверждаем планы для как можно большего числа квартир и как можно быстрее, чтобы свести к минимуму риск для инвесторов. Вот это и есть первый внешний фактор.
– А второй?
– Второй – это развод.
– Не понял?
– Я ни на что не намекаю в вашем конкретном случае, – сказал Бенджамин, широко улыбаясь. – Просто, знаешь, этим кончается пятьдесят процентов всех браков.
– М-м.
– И многие пары сейчас предпочитают не разъезжаться после развода. Ради детей.
– Они живут вместе после того, как расстались?
– Ну да. Многие считают такой вариант идеальным. У них есть собственные изолированные спальни. Так что в случае развода вы сможете продолжать жить там же с минимальными травматическими последствиями для Тоби. И как это было бы удобно для него! Никаких выходных вдали от дома, никаких ночевок в унылой пустой квартирке отца.
Джек посмотрел на жену.
– Ты планируешь развестись? – спросил он.
– Джек, это наш дом на всю жизнь, – ответила она. – Разве мы не должны учитывать все возможности?
– Ты не ответила на вопрос.
– Это не приговор нашему браку. Речь идет просто о здоровом сне.
– Можно вклиниться? – сказал Бенджамин. – Постарайтесь воспринимать это не столько как критику брака, сколько как его страхование. То есть вы страхуете свое судно не потому, что хотите, чтобы оно затонуло, верно? И тут принцип тот же.
– Но это выглядит, я даже не знаю, так неромантично, – сказал Джек. – Так прагматично.
– Разве не ты всегда говоришь, что мы должны быть реалистами? – отозвалась Элизабет.
– Говорю.
– Ну, вот я и пытаюсь быть реалистом.
– И это единственная вещь, в отношении которой ты предпочитаешь быть реалистом? Именно это?
Когда они успели так внезапно, так кардинально поменяться ролями? Теперь Джек стал мечтателем, которому нужно было, чтобы их дом отражал не реальную жизнь, а ее идеализированную версию – ту, в которой они с Элизабет засыпают вместе, просыпаются вместе и во всем друг с другом соглашаются. Он отчаянно хотел вернуть яркость, пылкость, легкость и сплоченность первых лет их совместной жизни. Той зимой, когда они начали встречаться, давным-давно, Джек проводил каждую ночь в ее маленькой квартирке, спал с ней на ее крошечной кровати. Утром у них даже затекали мышцы от того, как крепко они обнимали друг друга.
Джек вспомнил ту зиму, вспомнил переулок, разделявший их в течение многих месяцев. Все, чего они тогда хотели, – сократить это расстояние. А теперь, двадцать лет спустя, они снова его увеличивают.
ДЕТИ ВОСТОРЖЕННО РАСПЕВАЛИ песню, в последнее время ставшую танцевальным хитом, и речь в этой песне шла о женщине, которая напилась в стельку в ночном клубе, переспала с незнакомцем, потом отрубилась и на следующий день ничего не может вспомнить.
Хотя нет, все было не совсем так. На самом деле – если внимательно прислушаться – дети отплясывали перед родителями под куда менее непристойный ремейк этой песни; ее прицельно отредактировали, заменив взрослую героиню на милую девочку-подростка, а самые похабные строчки – на пригодные для семейного прослушивания альтернативные варианты. Теперь это была песня, исполняемая детьми и для детей, один из тех благопристойных поп-каверов, которые всегда звучали во время игровых встреч в большом загородном доме Брэнди в Парк-Шоре. Обычно музыка играла фоном, если только дети не захотят, как сегодня, устроить шоу. И вот восемь человек в возрасте от шести до одиннадцати лет, собравшиеся в гостиной, крутились, прыгали, вскидывали руки в воздух, а иногда приседали и вихлялись в некотором подобии тверка, демонстрируя довольно смутное представление о том, как ведут себя поп-звезды в музыкальных клипах. Родители смотрели, хлопали, кричали – в общем, оказывали им максимальную поддержку, повышающую самооценку.
Элизабет изучала родителей. Наблюдала за тем, как они наблюдают за детьми. Искала проявления дискомфорта или неловкости из-за того, что дети знакомы с этой песней и даже исполняют ее. Она принадлежала к тому поджанру танцевальной музыки, который можно было бы назвать «Зырьте! Я в клубе!» Это были песни, которые слушают в клубе, с текстами о клубе, посвященные пребыванию в клубе, – в основном какой-то пьяный солипсизм, время от времени разбавляемый сексуальными похождениями, и все это в быстром темпе.
– Моим коленям очень больно! – надрывались дети.
В оригинальной версии героиня не могла устоять на ногах, потому что напилась, а возможно, там была и отсылка к минету – в этом смысле текст допускал двоякое толкование. Но родители, казалось, не замечали ничего предосудительного, вероятно, потому что многие ключевые фразы песни были изменены – слово здесь, слово там, – и новые строчки часто означали нечто прямо противоположное, хотя оригинал все еще звучал в ушах Элизабет своего рода эпистемологическим эхом.
– Ты этот день навек запомнишь, – пели дети.
– И эту ночь ты не запомнишь, – пело эхо.
– Танцуй еще, танцуем больше, – пели дети.
– Бармен, еще, налей побольше, – пело эхо.
В новой версии было так много отредактированных и невнятных строчек, что от оригинала мало что осталось. Теперь это была просто бессмыслица, отцензурированная и лишенная контекста. Элизабет задалась вопросом, сколько таких мелких правок можно внести, прежде чем сюжет утратит целостность, сколько слов можно изменить – десять, двадцать? – прежде чем песня станет новой.
Элизабет сидела одна, в стороне от всей компании. Она смотрела, как дети танцуют и поют, смотрела, как родители услужливо потакают им, и смотрела на своего сына Тоби, который тоже сидел один, в стороне от остальных, на кухонном полу. Он прислонился спиной к стене, съежился так, что колени закрывали лицо, и уставился в экран своего планшета, как обычно, игнорируя все происходящее и играя в «Майнкрафт». Он всегда так делал; Элизабет очень хотелось, чтобы он начал общаться с другими детьми, но Тоби предпочитал уединение. Она водила его на эти встречи уже месяц, но ее сын по-прежнему отказывался присоединяться к компании. Вместо этого он строил сложные сооружения – замки, соборы, города – на своем маленьком экране, в своем искусственном цифровом мире, вдали от всех.
Эта ситуация была до боли знакома Элизабет. Восьмилетний Тоби перешел в новую школу, и она очень хорошо знала, каково это. В детстве она столько раз бывала новенькой в школе, что до сих пор ощущала эту тревогу, смятение, нехорошее предчувствие из-за того, что сейчас она попадет в очередное незнакомое место в середине семестра, когда социальные связи уже налажены и тусовки сложились, и автоматически окажется в этой среде изгоем, парией, диковинкой, будет блуждать по коридорам, как идиотка, в поисках своего шкафчика, приходить на урок с большим опозданием и всегда испытывать гнетущее чувство, что ее изучают, оценивают, осуждают. Ощущала этот ужас, с которым сталкивается новичок в столовой, где осталось мало свободных мест. Эту боязнь сделать выбор между одиночеством прокаженного и просьбой присоединиться к какой-нибудь группе – «Можно сесть с вами?» – которая влечет за собой риск быть отвергнутым на публике и обреченным на вечное унижение. Эти чувства – вызвать их в себе было очень легко, они по-прежнему оставались на поверхности – эти чувства были схожи с тем, что испытываешь, когда сидишь в машине, которую заносит на мокрой дороге, теряешь контроль, и все мышцы напрягаются, твердеют и сжимаются, потому что ты готовишься к удару. Вот что значит быть новеньким. И так каждый раз.
Поэтому Элизабет сочувствовала Тоби. Она понимала, почему он хочет сидеть один, подальше от всех. В его возрасте она тоже этого хотела. Она вспомнила книжку с картинками, которую постоянно перечитывала, когда была маленькой, даже младше, чем Тоби сейчас: книжка называлась «Сильвестр и магический кристалл», и в ней рассказывалось о мальчике – на самом деле это был ослик, но неважно, – нашедшем магический кристалл, исполняющий желания. Однажды, с кристаллом в руке, он встречает голодного льва и, испугавшись, что лев его сожрет, восклицает: «Вот бы стать камнем!» И превращается в камень. В большой розовато-серый валун. Дальше все очень печально, потому что, хотя опасность ему больше не грозит, он уже не может поднять кристалл и вернуть себе прежний облик (из-за отсутствия рук), так что остается камнем. Люди долго ищут его, и он молча смотрит, как они проходят мимо. Потом, естественно, он снова превращается в Сильвестра, и все заканчивается хорошо, но Элизабет обычно до этого не дочитывала; она предпочитала фрагмент перед самым финалом, когда все ищут Сильвестра, но не могут найти. Честно говоря, эту часть – где он был камнем, невидимым и незаметным, – она любила больше всего. Лев растерянно посмотрел на камень и не тронул его, а именно об этом, по сути, Элизабет и мечтала, когда оказывалась новенькой. Чтобы ее не трогали. Или, если уж так нельзя, мечтала хотя бы просто быть стойкой, безразличной и бесстрастной, как камень, в те моменты, когда ей становилось неприятно от всеобщего внимания. Достичь такой же внешней твердости и серой отрешенности, чтобы ничто не могло выбить ее из колеи.
И теперь, столько лет спустя, Тоби прятался за своим планшетом и делал то же самое.
Дети продолжали петь и танцевать. Элизабет подошла к Тоби, села рядом с ним и посмотрела через его плечо на экран, где его пальцы выделывали сложные комбинации со скоростью и ловкостью пианиста: одной рукой он вращал камеру игрока, другой рылся в инвентаре, одновременно ухитряясь свободными пальцами перемещать цифровые блоки. Все это происходило с невероятной скоростью, и Элизабет не могла понять, что именно он делает.
– Слушай, – сказала она. – Не хочешь пойти поиграть с другими ребятами?
Она ждала ответа, но он молча водил пальцами по экрану и гонял пиксельные разноцветные кубики с места на место, не обращая на нее внимания.
– Им там явно очень весело.
По-прежнему тишина.
– Что ты такое строишь? – спросила она.
– Тайное убежище, – сказал он. – Под землей.
– Под землей? – переспросила она, изображая энтузиазм. – Вау.
– Да, смотри. – Он увеличил изображение, чтобы показать ей. – Вот потайной вход, под деревом. Потом спускаешься по этим ступенькам к двери. Она сделана из чистого незерита, на ней большой замок, а у порога мины-ловушки.
– Твоя дверь заминирована?
– Я положил на землю нажимные пластины, а под ними динамит. Видишь?
И он вытащил один кубик из обычного, казалось бы, серого пола, чтобы показать нишу внизу, в которой действительно лежал огромный – прямо-таки пугающе огромный, маниакально огромный – запас взрывчатки. Ярко-красные связки динамитных шашек уходили на такую глубину, что Элизабет даже не видела, где они кончаются.
– Солнышко, – сказала она, – зачем тебе это?
– Никто не знает, что они тут, – ответил он. – Так что, если кто-нибудь войдет, все взлетит на воздух.
– Да, но зачем тебе это делать?
Он поднял на нее глаза.
– Чтобы никто не мог войти, – сказал он. – Чтобы меня оставили в покое.
– Но разве в твоем убежище не будет веселее, если пригласить друзей?
Несколько секунд Тоби смотрел на нее в замешательстве. Он очень многое унаследовал от нее – непослушные светлые волосы, сутулость, любовь к уединению, – но когда она вот так встречалась с ним взглядом, невозможно было не признать, что у него глаза Джека – темные, испытующие.
– Как ты думаешь, что лучше, – наконец спросил он, – алмазы или незерит?
– Что такое незерит?
– Металл из другого измерения.
– Что за измерение?
– Темное пространство, где нет солнечного света и не меняется погода.
– Ну тогда, наверное, я бы выбрала алмазы.
– Нет. – Он покачал головой и вернулся к своему экрану. – Незерит лучше.
– Ну ладно.
– Он прочнее и не горит.
С этими словами он продолжил молча что-то строить и снова перестал обращать на нее внимание.
Позволить Тоби играть в «Майнкрафт» казалось таким хорошим, разумным и даже ответственным решением. В конце концов, игра совершенно невинная: там надо просто строить. Цифровое «Лего», цифровой конструктор «Линкольн Логс», цифровые кубики – как это мило, думала Элизабет, как полезно. Кроме того, она читала исследования, доказывающие, что «Майнкрафт» способен помочь детям с тревожностью и нарушениями концентрации внимания – может научить их сосредотачиваться на одной задаче, разбивать проблемы на отдельные составляющие и решать их пошагово, может показать им, как важно уметь терпеть и откладывать получение удовольствия. И хотя в игре Тоби действительно демонстрировал терпение, трудолюбие, изобретательность и сосредоточенность, как и надеялась Элизабет, – он часто неделями кропотливо возводил огромные многоуровневые миры, целые города, где было все, кроме людей, – увы, это терпение и сосредоточенность проявлялись только в мире «Майнкрафта» и нигде больше. Во всех остальных сферах жизни Тоби оставался таким же импульсивным, даже вспыльчивым, каким был всегда. Только теперь у него появился новый повод для еще более громких истерик – когда ему не разрешали (или разрешали, но недолго) играть в «Майнкрафт».
Игра как будто вытеснила все остальные заботы Тоби, полностью погребла под собой реальный мир. Это была его основная, а иногда и единственная тема для разговоров: он описывал то, что сейчас создает в «Майнкрафте», или то, что будет создавать в «Майнкрафте», или то, что создают авторы многочисленных посвященных «Майнкрафту» ютуб-каналов, на которые он подписывается. Он даже сам завел канал, где выкладывал так называемые «реакции». Он смотрел, как другие люди играют в «Майнкрафт», и реагировал на это, зачастую с нарочитой театральностью. Элизабет не могла этого понять: Тоби не играл, а реагировал на то, как играют другие, и это, судя по всему, даже казалось кому-то достойным внимания, что было просто абсурдно. Когда Элизабет была маленькой, считалось, что играть в видеоигры – высшая степень лени. Но потом, несколько лет назад, стало популярным смотреть, как другие люди играют в игры онлайн, вместо того чтобы играть в них самому, и это выглядело еще более вопиющим проявлением лени. А теперь люди смотрели, как другие люди смотрят, как другие люди играют в игры. Это была прямо-таки эволюция лени по Дарвину. Правда, все эти мысли Элизабет держала при себе. Тоби очень гордился тем, что его канал, который он назвал «Тобинатор», недавно набрал тысячу подписчиков, утверждал, что еще немного – и он будет получать доход от рекламы, и это явно очень его радовало, так что Элизабет сопротивлялась иногда охватывавшему ее сильному желанию отобрать у него планшет и выбросить в озеро.
– Еще десять минут, – сказала она Тоби, когда дети закончили свое выступление и начали низко кланяться под щедрые аплодисменты родителей. – Еще десять минут, хорошо? А потом ты поиграешь с другими ребятами, – закончила она, но никакой реакции не последовало.
Весь последний месяц она пыталась объяснить сыну, как заводить друзей. Сначала она наивно предложила ему просто начать общаться с людьми, но была вынуждена отступить и пересмотреть тактику, когда увидела, как Тоби встревает в разговор: он подошел к компании детей с совершенно неуместным, дурацким, не относящимся к теме беседы, зато связанным с «Майнкрафтом» предложением – «Хотите посмотреть, как я взорву корову?» – и дети растерянно уставились на него, потом сомкнули ряды и вернулись к тому, на чем он их прервал. Поэтому Элизабет внесла изменения в свою инструкцию и предложила Тоби, прежде чем начать общаться с людьми, выяснить, о чем они говорят, чтобы присоединиться к беседе, а не грубо прерывать ее или уводить в сторону. Но и эту тактику пришлось подкорректировать, когда Элизабет увидела, как Тоби остановился на расстоянии вытянутой руки от группы детей и уставился на них пугающе пристальным взглядом; они быстро его заметили и, даже не пытаясь скрыть, что им это неприятно, отошли подальше от странного новенького, который на них пялится.
Тогда Элизабет поняла, что если сама она, когда бывала новенькой, справлялась с процессом вступления в беседу интуитивно, то для Тоби его придется разбить на понятные и легко выполнимые этапы (честно говоря, это было даже увлекательно – бихевиористы, как правило, любят алгоритмы). Шаг 1: «Смотреть, наблюдать, изучать и подслушивать». Она сказала Тоби, что, прежде чем присоединяться к компании, надо сначала убедиться, что это та компания, к которой хочется присоединиться, приятные в общении и добрые люди, которые не травят и не дразнят никого как внутри своей группы, так и за ее пределами. (Она знала, что Тоби не очень общительный, а значит, вероятно, будет легкой мишенью для любителей травить и дразнить других, и у нее сердце разрывалось, когда она представляла, что ему придется так же несладко, как и ей самой в детстве, когда она пыталась влиться в неподходящее ей общество.)
Итак, сначала надо понаблюдать за ребятами и послушать их разговор, чтобы убедиться, что они не ведут себя жестоко или невоспитанно и не делают ничего плохого, – но, быстро добавила Элизабет, существует еще и Шаг 2: «Не привлекать к себе внимания», который, по сути, надо объединить с первым. Она сказала Тоби, что большинству людей не нравится, когда их разглядывают, и им от этого неловко, а иногда даже тревожно. Поэтому она предложила использовать реквизит – планшет вполне подойдет, – то есть какой-нибудь предмет, на который Тоби может смотреть, когда подслушивает, чтобы сделать вид, что его внимание занято чем-то другим.
Из этого вполне логичным образом вытекает Шаг 3: «Определить тему разговора». Его смысл, сказала Элизабет, заключается в том, чтобы выяснить, о чем говорят ребята, и оценить, может ли Тоби поддержать эту беседу; следовательно, если вдруг окажется, что они обсуждают «Майнкрафт», то, конечно, будет уместно предложить им посмотреть на взрывание коровы, но это буквально единственная ситуация, в которой стоит упоминать «Майнкрафт», а в любых других ситуациях надо вступать в разговор так, чтобы привнести в него что-нибудь ценное.
Но сначала Шаг 4: «Найти лидера».
Элизабет по опыту знала, что во всех группах – какими бы эгалитарными они ни казались на первый взгляд – есть человек, который в каждый конкретный момент на каком-то глубинном и, возможно, даже бессознательном уровне выступает за главного. Своего рода социальный дирижер, негласно назначенный на эту роль. Элизабет начала понимать это во время тех унизительных обедов в столовой, когда она сидела одна, притворяясь, что ей все равно, притворяясь равнодушным серым камнем. Она изучала окружающих объективным, беспристрастным взглядом ученого, которым ей предстояло стать, и подметила закономерность: если в какой-то момент один из группы друзей уходил или в туалет, или купить десерт, или еще куда-нибудь, а разговор продолжался свободно и без заминок, Элизабет понимала, что ушедший не был лидером. Но если группа испытывала трудности, если разговор начинал разваливаться, если люди молча смотрели друг на друга, заполняя паузы словами-паразитами – «Так, гм, да, ну, в любом случае…» – как игла, которая никак не может попасть в канавку виниловой пластинки, Элизабет догадывалась, что группа лишилась своего капитана и теперь ищет нового.
Годы спустя это наблюдение было подтверждено результатами ее исследований в «Велнесс»: выяснилось, что если люди воспринимают некую личность как более выдающуюся, сильную или незаурядную, чем они сами, то в ее присутствии они выдают себя всевозможными бессознательными реакциями: по-другому держат спину, имитируют язык тела собеседника, повышают частоту голоса на несколько герц, склоняют голову на пару градусов – жесты почтения, которые практически, но все же не полностью незаметны.
О людях можно узнать очень многое, если наблюдать за ними внимательно. Элизабет научилась делать это еще в детстве во время многочисленных обедов в одиночестве, перерывов, занятий в читальных залах и танцев без партнера на школьных балах: люди раскрывают себя постоянно, но неосознанно и в самых незначительных мелочах.
Она стала объяснять все это Тоби и еще даже не дошла до Шагов 5, 6 и 7, – которые, соответственно, назывались так: «Дождаться паузы в разговоре», «Сказать что-нибудь уместное» и, наконец, «Соврать, если потребуется», причем о последнем она рассказала бы Тоби, но, пожалуй, не стала бы говорить Джеку, а то он всегда был таким неподдельно искренним и чистосердечным, что не одобрил бы стратегическую нечестность, к которой она с успехом прибегала в трудные годы своей юности, – как Тоби заявил, что это все слишком сложно и он не справится. С тех пор он сидел поодаль, играя в «Майнкрафт» и даже не пытаясь ни с кем общаться, так что Элизабет вынуждена была признать: ее план возымел обратный эффект. Уже не в первый раз ее методы воспитания в конечном итоге приводили к результату, прямо противоположному тому, которого она так усердно пыталась добиться.
– Ну тогда смотри, как делаю я, – сказала Элизабет. Раз Тоби не собирается следовать ее надежной схеме из семи шагов, она возьмет и проверит эту схему на себе. Она, собственно, уже начала это делать, когда вернулась в гостиную после выступления детей.
Шаг 1: «Смотреть, наблюдать, изучать и подслушивать».
Родители, которые приходили на эти встречи, жили тут же, а следовательно, говорили в основном о том, что у них было общего: о детях, школе или городских проблемах. Из предыдущих бесед Элизабет поняла, что сейчас они предпринимают усилия по расширению программы утилизации отходов и проводят кампанию с целью заставить городской совет принять символическую резолюцию в поддержку беженцев по всему миру. До этого месяца Элизабет ни разу не бывала в Парк-Шоре, штат Иллинойс, и когда впервые спросила Бенджамина, что это за город, он ответил, что его можно описать «сочетанием трех волшебных „т“».
– Что за три волшебные «т»? – спросила она.
– Толерантный, тенистый, толстосумный.
Это был район роскошных старых особняков, где в огромных панорамных окнах теперь часто красовались радужные флаги, показывающие, что здесь рады всем. Это был район похожих на танки внедорожников со стикерами Coexist[6 - Эмблема Coexist, придуманная польским графическим дизайнером Петром Млодоженецом, призывает к веротерпимости и содержит в себе зашифрованные символы различных мировых религий: C – исламский полумесяц, X – иудейская шестиконечная звезда, T – христианский крест.] на бамперах. Район лужаек, мягких и густых, как ворс ковра, где были высажены исключительно местные растения, которые принципиально не удобряли опасными для пчел химикатами. В городе был самобытный старый центр, с уютными магазинчиками и ресторанами, по выходным работал фермерский рынок, до Чикаго ходил экспресс, а в рамках программы компостирования скошенная трава и опавшие листья летом и осенью свозились в специально отведенное место, весной превращались в полезный и питательный перегной, и им бесплатно пользовались садоводы-любители. Когда Элизабет узнала об этом, она подумала, что, пожалуй, впервые в жизни могла бы заняться огородом. Пожалуй, они с Тоби могли бы вместе развести маленький огород на крыше «Судоверфи». Могли бы там что-нибудь сеять, выращивать помидоры, собирать зелень и все такое, заниматься реальной жизнью – реальной, цветущей жизнью – а не цифровой, на которой Тоби просто помешался, не этими пиксельными растениями и животными из «Майнкрафта», служившими только средством («Зачем тебе взрывать корову?» – как-то спросила она. «Чтобы получить мясо и кожу», – просто ответил он.)
Как неожиданно и приятно после стольких лет, проведенных в большом городе, наконец переехать в пригород и обрести здесь сплоченное и либерально настроенное общество, комфорт, легкость, оптимизм.
В Чикаго Элизабет стало тесно, и не только физически – люди врезались в нее на тротуаре, толкали ее в поезде, – но и в некотором смысле психологически. Ей начало казаться, что присутствие Джека и Тоби в их маленькой квартирке на нее давит. Как бы тихо они себя ни вели, рядом с ними она была не в силах ни на чем сосредоточиться – с тем же успехом они могли бы играть на бонго. Дома Элизабет чувствовала себя под постоянным наблюдением, пусть оно и велось с благими намерениями; ей казалось, что Джек замечает все – она даже не могла принести домой маринованные огурцы какой-нибудь другой марки, чтобы он не подверг ее нудному допросу: ей что, разонравились предыдущие? Что именно ей в них не нравится? А что заинтересовало ее в этой марке? Не хочет ли она попробовать другие виды огурцов, чтобы выяснить, какие ей нравятся больше всего? И так далее, и тому подобное – все это невероятно, убийственно утомляло.
В последнее время Джек стал особенно, почти маниакально, вездесущим; он всюду следовал за ней, прижимался к ней вплотную, когда она читала, спрашивал, что она смотрит, когда она смотрела в телефон, не брался за домашние дела сам, а перехватывал у нее инициативу всякий раз, когда за них бралась она, и говорил ей пойти отдохнуть, полежать на диване, или в постели, или, может, даже в ванне с пеной, которую он, конечно же, с радостью наберет для нее. К тому же он целыми днями посылал ей слащавые любовные сообщения, иногда даже прятал в ее сумочке бумажную записку со словами: «Просто хотел сказать, как сильно я тебя люблю», а потом спрашивал об этом после работы («Ты получила мою записку?»), глядя выжидательно и умоляюще. Или, бывало, они вместе читают в гостиной, она поднимает глаза от книги, видит, что он смотрит на нее, спрашивает: «Что?», а он улыбается, как жертвенный ягненок, и говорит: «Люблю тебя!» Это просто сводило ее с ума. Наверное, в другом контексте подобное могло бы показаться милым – в начале их отношений романтические жесты Джека действительно поражали ее своей спонтанностью и широтой, – но теперь его упорные усилия все больше смахивали на отчаяние. Остынь, хотела сказать она. Успокойся уже. Но никакой возможности сказать это, не ранив глубокие чувства своего заботливого мужа, у нее не было, поэтому она улыбалась, говорила: «Спасибо за записку» и меняла тему, мечтая, чтобы у нее было больше места, больше возможностей уединиться – о просторной квартире в «Судоверфи», о собственной отдельной спальне, о деревьях и бескрайних лужайках Парк-Шора.
Когда им было чуть за двадцать, они всегда говорили себе, что жизнь в пригороде подавляет и вгоняет в тоску, но сейчас Элизабет видела все в другом свете. Сейчас она видела в этой жизни освобождение.
Вернувшись в гостиную, Элизабет прислушалась к разговорам других родителей и, согласно Шагу 2: «Не привлекать к себе внимания», стала лениво просматривать в телефоне новостные заголовки, в каждом из которых ощущался какой-то глубинный ужас: «Вспышка Эболы за границей… перерастет ли она в пандемию?»; «Гражданская война на Ближнем Востоке… распространится ли она дальше?»; «Падение фондового рынка… приведет ли это к рецессии?». Элизабет расфокусировала взгляд, смотрела мимо заголовков, а не на них, и слушала.
Шаг 3: «Определить тему разговора».
Говорила Брэнди: она бурно расхвалила пение детей, спросила, не хотят ли они создать карты желаний, посвященные их интересу к музыке, потому что лучший способ однажды претворить в реальность мечты о пении и танцах – это визуализировать их с помощью вдохновляющих коллажей, и добавила, что у нее как раз есть большая коллекция журналов о поп-культуре, которые она припрятала именно для этой цели, плюс, конечно, фломастеры, наклейки, ножницы и клей-карандаши, так что на всех хватит.
Брэнди часто отмечала интерес детей к какому-нибудь предмету и укрепляла его. Именно она организовывала эти игровые встречи в своем большом доме и придумывала веселые и оригинальные занятия для детей, поэтому Элизабет не нужно было тратить время на Шаг 4: «Найти лидера» – лидером, несомненно, была Брэнди. Элизабет заметила это сразу: когда говорили другие родители, даже если компания собиралась большая, они, как правило, обращались к Брэнди, имели в виду Брэнди и поглядывали в ее сторону, когда заканчивали, – признак того, что они ждут ее одобрения, который Элизабет давно научилась распознавать. Если Брэнди скрещивала руки на груди, остальные, как правило, тоже их скрещивали, неосознанно подражая ей. Если Брэнди чему-то улыбалась, улыбались и остальные, причем их улыбки были искренними, поскольку задействовали мышцы вокруг глаз, и значит, люди не притворялись перед Брэнди, а на самом деле испытывали те же позитивные эмоции, что и их лидер.
Брэнди много лет занималась корпоративными продажами и маркетингом, но ушла, когда у нее появились дети, чтобы родительствовать на полную ставку. Она сама так сказала. Не «Я родитель на полную ставку», а «Я родительствую на полную ставку». Теперь она входила во все школьные комитеты, какие только существовали, организовывала все кампании по сбору средств, присутствовала на всех экскурсиях, выступала представителем родителей на всех заседаниях школьного совета и даже руководила уборкой местных пляжей. В маленьком мирке пригородного Парк-Шора Брэнди была так же вездесуща, как враги Джеймса Бонда, если бы эти враги были сострадательными, великодушными и добросердечными.
Она казалась религиозной, но выражалось это в неопределенной и ненавязчивой манере, скорее просто сводилось к тому, что она, по ее словам, посылала добрые мысли тем, кто в них нуждается. Ее дом, спроектированный на рубеже веков каким-то вошедшим в историю архитектором в стиле французского шато с американским колоритом, был большим, но не помпезным, эффектным, но не безвкусным, элегантным, но сдержанным, и был обставлен в том особом неоскандинавском стиле, который умудрялся казаться одновременно строгим и уютным: много светлого дерева, приглушенные нейтральные цвета, пушистые пледы ручной вязки, призывно наброшенные на спинки диванов и кресел. Здесь была целая стена, отведенная под детские рисунки и поделки. Была и большая кухня с длинными открытыми полками.
Брэнди всегда одевалась так, чтобы это выглядело прежде всего соответствующе: сезону, случаю, возрасту. Сегодня на ней была хлопковая белая футболка, заправленная в узкие белые джинсы – наряд такой девственной белизны, будто он ни разу не был задействован в грязной работе по воспитанию детей, – а довершали этот образ золотые наручные часики и соломенная сумка. Складывалось такое ощущение, что у Брэнди всегда с собой дизайнерская соломенная сумка, причем всегда новая; у нее, видимо, была большая коллекция дорогих сумок, из которых она, как фокусник, доставала необходимые любой матери вещи: влажные салфетки, пластыри, набор для шитья, пинцет, карандаш для удаления пятен, бинт. Элизабет слушала беседу Брэнди и других родителей и – в соответствии с Шагом 5: «Дождаться паузы в разговоре» – готовилась заговорить, когда представится возможность, но тут Брэнди взглянула на нее и избавила ее от необходимости выжидать.
– О, Элизабет! – сказала она. – У меня для тебя кое-что есть.
Брэнди подошла к ней, сунула руку в свою сумку и вытащила аккуратно сложенный маленький пакет из коричневой бумаги, на одной из сторон которого каллиграфическим почерком было написано имя Тоби.
– Что это? – спросила Элизабет, беря пакет.
– Слойки с яблоками, – торжественно отозвалась Брэнди.
– Да? – Элизабет заглянула внутрь и теперь рассматривала треугольные золотисто-коричневые пирожки, слегка присыпанные сахаром.
– Это для Тоби, – сказала Брэнди. – Считай это подарком в честь знакомства. Прости, что мы так долго. Уже целый месяц прошел, это никуда не годится!
