– Да нет же. Брэнди, похоже, увлекается позитивным мышлением. Что-то там про силу разума. И это, знаешь, не совсем лишено здравого смысла.
– Не совсем лишено?
– Если ты позитивный человек, люди, как правило, реагируют на тебя положительно, а это повышает уверенность в себе и уменьшает стресс. Своего рода самосбывающееся пророчество.
– Ага, только главное, чтобы она не давала Тоби читать какие-нибудь странные брошюры.
– Она не опасна.
– Хорошо.
– Джек, извини, я сегодня не готова.
– Все в порядке, правда, – сказал он. Потом убрал вибратор обратно в ящик тумбочки, надел спортивные штаны и футболку, поцеловал Элизабет и пожелал ей спокойной ночи, а когда выходил за дверь, оглянулся и тихонько сказал нараспев: – Люблю тебя.
Она изобразила улыбку.
– Я тоже тебя люблю.
Он закрыл дверь и ушел в кабинет, чтобы заняться тем, чем он там занимался у себя за компьютером после работы.
В ту ночь Элизабет, как обычно, быстро заснула, а потом, тоже как обычно, в какой-то момент проснулась, то ли поздно ночью, то ли рано утром. На улице было еще темно. Она была в постели одна. Джек, видимо, снова остался в кабинете на диване. Сейчас мог быть час ночи, или три, или пять утра – она не проверяла телефон, потому что не хотела знать. Теперь это повторялось все время: она больше не могла нормально спать. Она постоянно просыпалась в какой-нибудь безумно ранний час, и в голове у нее лихорадочно крутились мысли о работе, о Джеке, о Тоби, о новой школе Тоби и его новых друзьях, о переезде в пригород, а иногда и просто о какой-то ерунде – в холодильнике лежала упаковка курицы, срок годности которой подходил к концу, и поэтому ей нужно было не забыть что-то сделать с этой курицей, и она не знала, встать ли и написать себе записку про курицу или она вспомнит утром сама, без записки, и потом все известные ей рецепты из курицы вдруг разворачивались у нее в голове, и она начинала думать о том, какие блюда из курицы они недавно ели, и какие Тоби отказывался есть, и какие из них самые полезные, и так далее, и тому подобное. И вот такие вещи, вроде этой дурацкой курицы, в три часа ночи могли мучить ее очень долго.
Но она вывела для себя алгоритм действий, который позволял избегать этих тревог и огорчений. Она обнаружила, что сочетание бензодиазепина и физической разрядки, как правило, позволяет опять заснуть. Поэтому она выпила немного воды, проглотила ксанакс и потянулась к тумбочке за вибратором «Мадагаскар» – несмотря на нелепые географические фантазии его дизайнеров, он на самом деле был очень даже неплохой вещицей. Она сунула его под одеяло и включила свой любимый режим под названием «Тектонический сдвиг», который, как обычно, довел ее до финала за считаные минуты.
ШЕСТИЧАСОВОЙ СЕМИНАР, на который Джек был вынужден ходить в начале каждого нового семестра, сначала назывался «Ориентация», пока несколько лет назад университет не переименовал его в «Адаптацию». Смена названия совпала с модернизацией самой программы семинара; теперь это кошмарное мероприятие длилось целый день, и все это время менеджеры по персоналу немилосердно долго пытались, как они сами выразились, «транслировать сотрудникам содержание декларации ценностей». Они имели в виду ту сложносоставную декларацию, на разработку которой университет направил усилия всего кампуса, потратил два года и бесчисленное количество выплаченных консультантам денег. Идея состояла в том, чтобы обобщить все, чем занимается университет, в одном предложении, а принадлежала она новому финансовому директору, который на полном серьезе заявил, что разработка декларации, отражающей всю деятельность университета в одном предложении, – это своего рода «запуск ракеты на Луну», и ему нужна помощь в этом начинании «не потому, что это легко, а потому, что это трудно». Зачем университету понадобилось задействовать ум, креативность и энергию всего своего коллектива, чтобы выразить то, что он делает, в одном предложении, для большинства преподавателей осталось загадкой, но это не помешало начальству с энтузиазмом распределить их в «рабочие группы по созданию декларации», чтобы они могли внести свою лепту (неоплачиваемую) в придумывание этого волшебного предложения, этой формулировки, которая объединила бы все в одну фразу, которая в идеале должна была поместиться на официальном бланке.
– Эта организация отчаянно нуждается в том, чтобы все одинаково понимали ее цели и задачи, – заявил финансовый директор на собрании преподавательского состава. – Конечно, можно надеяться, что мы с вами на одной волне, но, скажу откровенно, надежда – это не стратегия.
То, что в университете вместо традиционного декана появился финансовый директор, тоже было нововведением, но преподаватели по большей части никак на это не отреагировали, потому что их внимание отвлекла куда более серьезная опасность: если университет обзаведется «декларацией ценностей», он сможет увольнять тех, кто не продвигает эти ценности. Это представляло большую угрозу для слабо вовлеченных в жизнь университета профессоров, которые в течение многих лет пользовались свободами и поблажками, связанными с тем, что их взяли на постоянную должность. И действительно, Джек никогда не видел, чтобы иные из его коллег развивали такую бурную деятельность, как после вхождения в рабочие группы по созданию декларации, где их главной и единственной целью стала защита собственной территории. Например, один преподаватель с географического факультета, работавший в университете с семидесятых годов, чьим единственным вкладом в науку за последнее десятилетие была проведенная в одиночку кампания с целью заставить Чикаго перейти на метрическую систему (из-за постоянного нытья, жалоб и ходатайств его район стал единственным в городе, где на дорожных знаках начали указывать ограничение скорости 48 км/ч – настолько он достал своего олдермена), этот преподаватель, который за четыре года не посетил ни одного заседания кафедры и с начала двадцать первого века не поучаствовал в работе ни одного комитета, теперь с неистовой яростью боролся за то, чтобы в декларации ценностей упоминалась метрическая система. Он был единственным человеком в кампусе, кого волновал этот вопрос, и тем не менее пытался сделать это руководящим принципом для всех.
И что бы вы думали? Он добился своего. Он успешно пролоббировал включение в один из разделов декларации формулировки о «соответствии мировым стандартам» – формулировки, которая, по его мнению, была достаточно конкретной, чтобы представлять его личные интересы, – после чего снова исчез.
И такое происходило повсюду, в каждой рабочей группе: преподаватели с крайне специфическими интересами с двух десятков факультетов боролись за то, чтобы их деятельность была представлена в декларации. Нетрудно догадаться, почему в итоге декларация получилась именно такой, какой получилась: сложносоставной грамматический монстр с многообразными ответвлениями и многочисленными точками с запятой, и когда ученый совет его одобрил, факультет филологии в знак протеста был вынужден коллективно отказаться от участия в этой затее.
С тех пор все новые сотрудники проходили эту «адаптацию», и менеджеры по персоналу кропотливо разъясняли все многочисленные разделы, пункты и подпункты декларации ценностей, что в общей сложности занимало около шести часов. А возмутительнее всего было то, что для Джека это повторялось в девятый раз – в девятый раз его «адаптировали». Виной всему была ошибка в программе. Как преподавателя, работающего на полставки, формально Джека – согласно показаниям компьютера – «увольняли» в конце каждого семестра. В начале следующего семестра его «принимали на работу» заново. Это делалось для того, чтобы обойти коллективный договор, который предусматривал, что любой сотрудник, нанятый более чем на определенное количество недель в году, должен получать медицинскую страховку и пенсию. Поэтому всех адъюнктов без церемоний увольняли два, а иногда и три раза в год, чтобы университет мог избежать затрат на предоставление им льгот. Сбой возникал, когда их нанимали на следующий семестр: они возвращались на работу, но в системе фигурировали как «новые сотрудники». А все новые сотрудники должны были пройти адаптацию.
Итак, Джек сидел за столом для совещаний в роскошном конференц-зале, где обычно проводили мероприятия по сбору средств, и проходил адаптацию в девятый раз. Вокруг него были знакомые лица, другие адъюнкты, которых он запомнил за годы адаптаций, и вид у них сейчас был такой же скучающий и безразличный, как у студентов, на которых они иногда жаловались. Только один из десяти человек, сидевших за большим круглым столом, был по-настоящему новеньким, – это был сосед Джека, на чьем бейджике значилось: «Карл / Старший преподаватель / Инженерное дело», – и Джек, кажется, на секунду нахмурился, увидев словосочетание «старший преподаватель», поскольку это подразумевало занятость на полный рабочий день, постоянную должность, гарантии, успех, признание. Университет теперь редко нанимал преподавателей в штат, но когда все-таки открывал вакансии, они почти всегда были в сфере математики, естественных наук или технологий – в основном на тех факультетах, которые исправно приносили деньги от исследовательских грантов, а значит, по словам финансового директора, «отрабатывали свое содержание». Карл, скорее всего, только что защитил диссертацию, и скорее всего, ему было под тридцать или тридцать с небольшим, – это был молодой человек с короткими взъерошенными волосами и едва заметными усиками, в идеально отглаженной рубашке цвета летнего неба. Забавно было видеть, как в течение первого часа адаптации он делал подробный конспект, но потом перестал и просто ждал окончания, как и все остальные. Они только что прошли третий раздел декларации ценностей, пункт четвертый, подпункт девятый, посвященный «безопасной среде в кампусе», и команда отдела по работе с персоналом проводила тренинг по вопросу сексуальных домогательств. Тренинг начинался с подробного объяснения юридического определения сексуального домогательства, а потом все получали «возможность продемонстрировать свои знания», как выражались ребята из команды: участникам семинара показывали серию видеороликов, где два актера демонстрировали поведение, которое могло быть сексуальным домогательством, а могло и не быть. Смысл заключался в том, что все сидящие в зале новички должны были решить между собой, соответствует ли поведение, заснятое на видео, критериям, позволяющим считать его сексуальным домогательством. И ответ был: да. Соответствует. Всегда. Все видео совершенно однозначно демонстрировали сексуальные домогательства. Но каждый раз, на каждом новом адаптационном семинаре, этот придурок с философского факультета обязательно начинал занудно рассуждать, является ли то или иное поведение домогательством с формальной, юридической, официальной точки зрения, пытаясь оправдать и защитить нарушителей в пограничных случаях, «выявить серые зоны», как он любил повторять. Этот человек был из тех, кто регулярно вступает в споры в «Твиттере», ввязываясь в любые актуальные холивары вне зависимости от темы, из тех, кто чаще всего отправляет свое очень ценное мнение по всем адресам из списка рассылки. Менеджеры, не меняясь в лице, терпеливо выслушали его, а потом напомнили, что нет, на самом деле видео существуют не для того, чтобы занудствовать. Видео – это просто инструмент. И все откинулись на спинки стульев и закатили глаза, когда гребаный Джерри с философского опять начал строить из себя Сократа, оттягивая обед.
На обед были сэндвичи, которые состояли из белой булки примерно на 95 %, с серой прослойкой индейки или ветчины для мясоедов, с американским сыром для вегетарианцев или с одним-единственным прозрачным листиком мокрого салата для веганов. Во время обеда полагалось разыгрывать знакомство: каждый должен был описать «дело своей жизни», причем описать теми словами, какими описал бы его обычному, не имеющему отношения к академической среде «человеку с улицы», – так это объяснил финансовый директор, обладатель ученой степени «в сфере бизнеса» (да-да, серьезно, просто бизнеса), который считал, что ученые должны выходить из своих башен из слоновой кости и общаться не с элитой, а с народом, с нормальными людьми.
– Я фотограф, – сказал Джек, когда подошла его очередь, стараясь не вдаваться в конкретику и говорить просто.
Соседи Джека по столу, помнившие его натужные разъяснения с предыдущих семинаров, больше вопросов не задавали – кроме инженера Карла, который, конечно, не слышал этого раньше и потому искренне полюбопытствовал:
– А что вы фотографируете?
– Вообще-то ничего, – сказал Джек. – Я не фотографирую объекты. У меня нет сюжетов, во всяком случае, в традиционном смысле.
Как обычно, брови собеседника поползли вверх, лоб наморщился – это выражение Джек наблюдал у любого, кому рассказывал про свое творчество.
– Я запутался, – сказал Карл.
– Я фотограф, но фотоаппаратом не пользуюсь.
– То есть как?
– Я занимаюсь тем, что лью химикаты на светочувствительную фотобумагу, чтобы добиться интересных результатов.
– А-а.
– Использую эмульсии, проявители, закрепители, различные реагенты, а иногда и свет так, как художник мог бы использовать краску.
– Ага.
– И вместо холста у меня светочувствительная бромсеребряная бумага.
– Ага.
– Таким образом, можно сказать, что моя работа находится как бы на пересечении фотографии, живописи и, возможно, алхимии, с добавлением некоторых техник печатной графики. Я называю это фотохимограммой.
– Ясно, – сказал Карл, пристально глядя на Джека и рассеянно постукивая пальцами по столу. – И что это… значит?
– Я не понимаю.
– В чем глубинный смысл? О чем ваше творчество?
– А, ну, если надо именно дать определение, я бы сказал, что предметом моей фотографии является сам фотографический процесс. Как бы его химия.
– Ага.
– Но сами по себе изображения, строго говоря, ничего не значат. На них ничего нет. Они нефигуративны, необъективны и абсолютно абстрактны.
– Я всегда думал, что искусство должно иметь глубинный смысл.
– Мое творчество – это форма, баланс и текстура. Думаю, можно сказать, что это чистый образ. Отделенный от смысла.
– Ясно. – Наступила пауза: инженер Карл обдумывал его слова. – А можно небольшой вопрос?
– Вы хотите знать зачем.
– Есть такое.
– Какого хрена я выбрал это делом всей своей жизни?
– Я бы сформулировал это помягче.
– Давайте так: некоторые из моих работ правда выглядят круто.
– А как они выглядят?
– Ну, там есть большие такие области тени и цвета, что-то вроде широкой полосы внизу, а еще посередине темные штучки, можно, наверное, назвать их каплями или кляксами, ну и все эти выразительные черные прожилки.
– Ага.
– Конечно, это трудно описать.
– Конечно.
– Пожалуй, вы должны увидеть это сами.
– Пожалуй.
– Вот, смотрите.
Джек вытащил телефон, открыл скан своей последней работы – действительно удачной, по его мнению, с неровным пятном по центру, в котором хорошо получились все эти удивительно интересные детали, похожие на вьющиеся усики растений, – и начал объяснять, как было сделано центральное пятно: сначала он поместил не обработанную закрепителем светочувствительную фотобумагу в кювету, налил туда воды, а потом пипеткой капнул немного проявителя, который расплылся и растворился в воде так, что, когда он наконец попал на бумагу, лежащую на дне кюветы, в результате получились вот эти крутые узоры, дымчатые, подвижные, изысканные, напоминающие облака, – и тут Карл внезапно перебил его:
– Это похоже на птицу.
– Может быть, – сказал Джек. – Ну, это не птица.
– Но оно действительно похоже на птицу.
– Оно ни на что не должно быть похоже. Это абстракция.
– Я вижу птицу, – сказал Карл. – Разве вы не видите птицу? – Он передал телефон своему соседу, тот кивнул, а потом телефон медленно пропутешествовал вокруг стола, и все согласились, что да, немного похоже на птицу.
– А вы в какой области работаете? – спросил Джек, наконец получив свой телефон обратно и отчаянно желая сменить тему.
– Инженерное дело, – сказал Карл.
– Да, это я уже понял. – Джек указал на бейджик.
– Материаловедение.
– Понятно.
Карл сидел и смотрел на него, как будто это был исчерпывающий ответ на вопрос.
– И с каким именно материалом вы работаете? – спросил Джек.
– С пластмассами, – сказал Карл.
– А. – Джек кивнул. – Хорошо, что вы выбрали такую профессию.
Остаток обеда они провели, жуя сухие сэндвичи и глядя в телефоны.
«Система» прислала Джеку уведомление – похоже, прошлой ночью он опять храпел. Он прослушал сделанную браслетом короткую запись, которая звучала так, будто он ритмично издавал дребезжащее «У-у-у, у-у-у», даже не дыша, что было довольно странно.
Ему пришло еще и письмо от Бенджамина (в теме значилось: «Кажется, у нас проблема») с несколькими прикрепленными фотографиями – судя по всему, на них было строительное ограждение вокруг «Судоверфи». Несколько дней назад это была голая стена из фанеры, но теперь ее всю покрывал один и тот же многократно повторяющийся призыв, нанесенный с помощью аэрозольной краски и трафарета:
СПАСИТЕ ИСТОРИЧЕСКИЙ ПАРК-ШОР!
НЕТ «СУДОВЕРФИ»!
Но у Джека не было времени размышлять над этим письмом, потому что финансовый директор вышел на трибуну и объявил о введении новой многообещающей политики оценивания преподавательского состава.
– Это позволит нам принимать более осознанные решения о том, кого нанимать, кого увольнять и кого продвигать по службе.
Что, безусловно, привлекло всеобщее внимание.
– Прошли те времена, когда профессора могли запираться в башне из слоновой кости, – сказал финансовый директор, вставив одно из двух своих любимых выражений – «башня из слоновой кости», – которое он употреблял в пренебрежительном контексте по меньшей мере трижды за выступление. Другим своим любимым выражением, «скажу откровенно», он обычно предварял какую-нибудь грубость, вот как сейчас: – Скажу откровенно, преподаватели оторвались от реальной жизни реальных людей.
В других обстоятельствах это бы развеселило всех собравшихся в зале куда больше: они шутили, что надо выпивать каждый раз, когда слышишь «башня из слоновой кости» и «скажу откровенно». Но сейчас они слишком переживали из-за того, к чему клонит финансовый директор, чтобы сардонически переглядываться.
– Слишком долго ученые публиковались в малоизвестных журналах, которые, скажу откровенно, никто не читает, – продолжал финансовый директор. – Слишком долго университеты выделяли средства на стипендии, которые важны лишь для горстки элиты. И, скажу абсолютно откровенно, это должно измениться.
Менеджеры начали раздавать каждому сотруднику запечатанные конверты. На лицевой стороне конверта Джека были написаны его имя и должность, а поверх печати красовался штамп «Конфиденциально».
Финансовый директор продолжал:
– Современные отделы маркетинга знают, как разумно расходовать деньги, как добиться отдачи от своих инвестиций, как привлечь внимание, чтобы максимизировать свою эффективность. И, скажу откровенно, пришло время привнести эти здравые идеи и в нашу башню из слоновой кости.
Он что-то нажал на своей трибуне, и позади него на большом телевизионном экране высветилась стоковая фотография смеющихся бизнесменов в элегантных костюмах. Фотография имела очень мало общего с крупными словами над ней – Алгоритм Эффективности, – написанными уродливым, аляповатым шрифтом, который, видимо, должен был произвести эффект.
– Алгоритм эффективности – это инструмент, который точно определяет ценность вклада каждого сотрудника в развитие мира. – И финансовый директор переключил презентацию на следующий слайд, где был представлен список достижений в социальных сетях и стоимость каждого из этих достижений:
Репост в «Фейсбуке»: 4 доллара
Лайк в «Фейсбуке»: 19 центов
Подписка в «Инстаграме»: 2 цента
Упоминание в «Твиттере»: 30 центов
Обычный ретвит: 7 долларов
Ретвит знаменитости (например, Кардашьян): 4650 долларов
– Алгоритм эффективности может дать количественную оценку важности вашей работы, основываясь на том, сколько раз ее упоминали другие люди, – сказал финансовый директор. – Например, вас разрекламировали на «Тудей-шоу»? Высокая эффективность. Вас процитировали только малоизвестные академические журналы? Низкая эффективность. Алгоритм позволяет нам быть абсолютно прозрачными при принятии решений о найме. Мы просто сравниваем вашу зарплату с вашей эффективностью и делаем вывод, получаем ли мы отдачу от своих инвестиций. Вот и все. А теперь, пожалуйста, откройте конверты.
Конференц-зал наполнил треск яростно разрываемой бумаги, что вызвало некоторые ассоциации с тем, как нетерпеливые дети открывают подарки рождественским утром.
