Элизабет сидела на кровати, уставившись в экран, и ждала. Она намеревалась воспользоваться краткой возможностью побыть в одиночестве, чтобы поработать, но вместо этого полезла в «Инстаграм» смотреть страничку Брэнди. Элизабет нашла ее почти сразу после их знакомства месяц назад и с тех пор не слишком пристально, но постоянно наблюдала за Брэнди, следила, подглядывала. В ее профиле уже появилась фотография с сегодняшней игровой встречи. Справа от нее была вчерашняя фотография, на которой дети Брэнди в большой белой солнечной кухне резали яблоки, раскладывали слоеное тесто и широко улыбались – идиллическая картина любящей семьи. На следующей фотографии Брэнди медитировала у себя в саду, а поверх был наложен текст: «Измени угол зрения – измени свою жизнь». Дальше селфи с мужем: оба нарядно одеты для свидания и стоят обнявшись. Муж у нее был каким-то банкиром. Его звали Майк. Он носил рубашки поло, которые плотно облегали его внушительную мускулистую грудь и руки. «Очень-очень люблю этого мужчину», – написала Брэнди и сопроводила это тремя смайликами с глазами-сердечками.
От внезапного сигнала таймера Элизабет вздрогнула – и осознала, что с головой ушла в онлайн-грезы, прошло больше времени, чем ей казалось, и она смотрит на мужа Брэнди (который был в отличной физической форме) так долго, что это, наверное, уже неприлично.
Она вернулась в кухню и не особенно удивилась, обнаружив, что и ее сын, и слойка исчезли.
Он был у себя в комнате, смотрел «Ютуб». Элизабет привела его обратно в кухню и сказала, что он должен попробовать еще раз. Теперь она подняла ставки: если он подождет пятнадцать минут, то получит еще две слойки и сможет подольше посидеть в планшете. Но если он не справится, если не выдержит и съест ту слойку, которую она ему сейчас предлагает, тогда никакого планшета, и спать он ляжет рано.
– Ты понимаешь последствия своих действий? – спросила она. Он кивнул. – Все, что тебе нужно сделать, – потерпеть пятнадцать минут. – Он снова кивнул.
Она вернулась в свою комнату, установила таймер и стала ждать.
Особенность тех детей, которые сумели устоять перед маршмеллоу, заключалась в том, что они нашли способ отвлечься и отделить себя от своих желаний, притвориться, что их желания – это что-то обособленное от них самих, представить себя в будущем и отождествиться с людьми, которыми они станут через пятнадцать минут, а это удивительно сложная задача. Последние исследования в области нейровизуализации показали, что, когда люди представляют себя в настоящем, они задействуют одну область мозга, а когда в будущем – другую. Эту же область мозга они задействуют, представляя, скажем, внутренний мир известной личности или мысли персонажа книги. Иными словами, отказаться от маршмеллоу сейчас, чтобы съесть его в будущем, в этот конкретный момент для определенной области мозга значит буквально отдать маршмеллоу кому-то другому.
Элизабет знала: секрет в том, чтобы уметь глубже погружаться в свое воображение. Уменьшать ментальный разрыв между вами и тем человеком, которым вы скоро станете. Рассказывать такую историю о будущем, которая будет убедительнее, чем настоящее, и вот к этому у Элизабет, по всей видимости, был особый талант. Это была одна из ее суперспособностей. И не только в последнее время, когда она выстраивала их предстоящую жизнь в «Судоверфи», планируя квартиру так, чтобы максимизировать их удовлетворенность в будущем, – нет, такое отношение стало основой ее существования, пока она росла, переезжала с места на место, переходила из школы в школу, постоянно начинала все сначала, без друзей, в одиночестве; этот навык был ей необходим просто для того, чтобы выжить, чтобы вытерпеть. Элизабет приходилось выдумывать истории о себе и своем будущем, более сносные, чем настоящее, и более обнадеживающие, чем прошлое, а потом просто ждать, ждать и ждать.
По сути, Элизабет всю жизнь прожила в этих продуманных до мелочей оптимистичных сценариях. В собственном воображении. В своей голове. Это был ее единственный постоянный адрес.
Но с Тоби все было не так. Тоби самозабвенно и опрометчиво жил моментом. Он был – как бы неприятно ни было это признавать – из тех, кто съест маршмеллоу прямо сейчас. А мальчики, которые не могли сдержать свои минутные порывы, как правило, вырастали в мужчин, которых нужно избегать. И она не хотела, чтобы та же участь постигла Тоби.
Сработал таймер. Она вернулась в кухню, и ее сына там не было. И слойки тоже.
– Я сейчас научу тебя маленькому фокусу, – сказала она, застав его за планшетом и приводя обратно в кухню. – Попробуй притвориться, что это не настоящая еда.
Тоби явно растерялся.
– Представь, что эта еда нарисована на бумаге, – продолжала она. – Ты же не захочешь есть бумагу, правда?
Тоби покачал головой.
– Вот гадость, скажи? – Она старалась, чтобы ее слова звучали шутливо и весело. – Есть бумажку с нарисованной слойкой? Фу!
Мальчик рассмеялся.
– Представь, что это лист бумаги, и если ты не съешь его через пятнадцать минут, тогда я дам тебе столько слоек, сколько захочешь! – Она дурашливо разинула рот и склонила голову набок, как будто восторженно восклицала: «Ну ничего себе!»
– Сколько захочу? – переспросил Тоби, с сомнением глядя на нее прищуренными глазами. Они оба знали, что в этой семье употребление сладкого строго регламентировано и дозволено в минимальных количествах.
– Сколько захочешь, – заверила его Элизабет. – И представь, каково это будет. Подумай о том, каким счастливым ты станешь через пятнадцать минут, когда сможешь съесть столько слоек, сколько захочешь. Представил?
Он закрыл глаза и запрокинул голову, словно погружаясь в приятные грезы.
– Да, – сказал он.
– И в воображении ты счастлив?
– Да.
– Отлично. Теперь думай только о том, насколько счастливым станешь в будущем. Помни об этом чувстве, и если сможешь подождать пятнадцать минут, то почувствуешь то же самое в реальности. Хорошо?
– Хорошо!
– Вот и прекрасно. Отсчет пошел.
И она вышла из кухни, но на этот раз оставила небольшую щелочку, чтобы наблюдать за ним, и увидела, что, как только Тоби подумал, что дверь закрыта, – в тот самый момент, когда он решил, что остался один, – он потянулся через стол, схватил слойку и целиком запихнул ее в рот.
Она ворвалась обратно в кухню.
– Ты что творишь?
Ее появление и внезапный гнев напугали Тоби. Он перестал жевать, с его губ посыпались крошки.
– Зачем ты ешь слойку?
– Ты же сказала, что можно!
– Ты должен был подождать!
– Ты сказала, что я могу съесть ее, если захочу!
– Но ты не должен был хотеть!
Элизабет уже собиралась открыть мусорное ведро и театрально выбросить туда все остальные слойки, когда услышала, как открылась входная дверь, услышала радостный голос Джека: «Я дома!» – и вот ее муж, в спортивной одежде, заряженный энергией после тренировки, вплыл в кухню, воскликнул: «Боже, как здесь вкусно пахнет!», поцеловал Элизабет в щеку, подошел к кухонной стойке, взял две слойки, поспешно – можно даже сказать, импульсивно – отправил их в рот, закрыл глаза и пробормотал: «М-м-м», пока Элизабет и Тоби молча смотрели на него.
Иногда, особенно в самые тяжелые дни, ей казалось, что способность Джека довольствоваться малым и наслаждаться жизнью – не испытывая ни затруднений, ни чувства вины, – была придумана исключительно в насмешку над ней.
– В общем, – сказал Джек, покончив со слойками и слегка хлопнув ладонями по столешнице для пущей выразительности, – я тут узнал кое-что интересное о цветной капусте.
Позже тем же вечером, после ужина, после того как посуда была вымыта, обеды на завтра приготовлены, мусор, перерабатываемый и неперерабатываемый, вынесен, а уроки Тоби совместными усилиями сделаны, Джек и Элизабет приступили к сложному ритуалу отхода ко сну. Джек с полчаса почитал Тоби книгу – сейчас они путешествовали по Нарнии, – а потом настала очередь Элизабет, чьей основной задачей было успокоить Тоби, потому что чуть ли не каждую ночь он очень боялся засыпать.
Элизабет понимала, что если Тоби не в состоянии подождать пятнадцать минут и не съедать сладкое сразу, то это вовсе не потому, что он не может представить себя в будущем: в эти вечера, когда она его укладывала, он очень ярко описывал будущее, полное самых ужасных вещей, которые могут произойти, пока он спит. Он боялся, что в комнату ворвутся грабители или по его лицу будут ползать жуки. Он боялся, что ему приснятся плохие сны, боялся, что утром не проснется. Засыпание было для Тоби чем-то вроде трудного упражнения на веру. Веру в то, что мир не будет к нему жесток, пока он беззащитен. В эти вечера он становился таким уязвимым, его охватывали такие мучительные сомнения и страхи, что как бы некрасиво и несдержанно он ни вел себя днем, сколько бы истерик ни закатывал, Элизабет немедленно его прощала – важнее всего было унять ужас в его сердце.
– Мама? – сказал на этот раз Тоби. – Как я узнаю, что вы с папой будете здесь, когда я проснусь?
– Солнышко, мы всегда здесь, когда ты просыпаешься.
– Но как я узнаю, что завтра будет то же самое? Может, завтра вас не будет.
– Тоби, я обещаю, мы будем здесь, когда ты проснешься.
– Вы оба?
– Ну, кто-то из нас может быть на работе, или уйдет по делам, или будет еще чем-нибудь занят. Но мы вернемся.
– Нет, я не про то, что вас не будет в этом смысле. А что вообще не будет. Совсем.
– Милый, этого никогда не случится.
– Но что, если ты ничего не сможешь с этим поделать? Что, если ты исчезнешь во сне?
Элизабет кивнула. Он, наверное, увидел нечто подобное по телевизору, или в интернете, или в комиксах, или, может быть, сегодня вечером в «Нарнии» было что-то о людях, которые исчезают в мгновение ока. Таков был парадокс мышления Тоби в этом возрасте – или, если уж на то пошло, людей в любом возрасте: они могли быть рациональными и уравновешенными в одной области, но при этом неадекватными параноиками в другой. И из собственных исследований в «Велнесс» она знала, что самый эффективный способ найти подход к людям с иррациональными убеждениями – это опровергнуть их убеждения как изнутри, так и извне.
Сначала извне:
– Солнышко, люди в реальной жизни не исчезают. Это просто выдумка. Просто сказка. Не нужно об этом беспокоиться.
Тоби вяло и неуверенно кивнул, и тогда Элизабет перешла ко второму этапу: опровержение изнутри.
– Но даже если мы исчезнем, – сказала она, – ты знаешь, что случится дальше?
– Что? – спросил Тоби, и его глаза загорелись внезапным интересом.
– Мы вернемся.
– Вернетесь?
– Мы будем очень стараться вернуться. А знаешь почему?
– Почему?
– Потому что мы будем очень сильно скучать по тебе, – сказала она, легонько касаясь пальцем его груди.
– Правда?
– Мы будем так сильно скучать по тебе, что появимся снова. Вот как мы тебя любим. Так сильно любим, что сразу же вернемся. Хорошо?
– Хорошо, – сказал он, теперь удовлетворившись ответом.
Элизабет обняла его, он положил голову ей на плечо, и она не выпускала его из рук, пока его дыхание не стало размеренным; тогда она встала, накрыла его одеялом, поцеловала в лоб и сказала их традиционную прощальную фразу – но не «спокойной ночи», не «сладких снов» и не что-нибудь еще в этом роде. Такие пожелания, как правило, вызывали у Тоби тревогу, потому что для него ночь была пугающей и коварной. Нет, она каждый вечер прощалась с ним теми же словами, какими прощались все авторы ютуб-каналов, на которые Тоби был подписан, и это, как ни странно, его успокаивало.
– Не забудьте подписаться, – прошептала она ему на ухо.
– Не забудьте подписаться, – отозвался он, уткнувшись лицом в подушку, и его слова прозвучали невнятно.
Она закрыла дверь и прошла в спальню, где Джек уже разделся и приглушил свет. Освещение, создающее определенный настрой. Освещение, намекающее на секс. Джек купил и развесил по всей комнате специальные светодиодные лампочки, которыми можно было управлять с телефона по вайфаю. Они были разноцветные, так что он мог в течение дня менять цветовую температуру квартиры в соответствии с оттенком солнечного света: холодный голубовато-белый в полдень, кремовый после обеда, теплый янтарный ранним вечером. Столько разновидностей белого света, и все они как-то там описывались в градусах Кельвина. Для Джека это было очень важно; он говорил, что обучение фотографии развило в нем чувствительность к цветовой температуре. Но то, как он настроил лампочки в спальне на этот раз, не имело ничего общего с естественным освещением. Комната больше напоминала бордель. Квартал красных фонарей. Стриптиз-клуб. Сплошь алые, бордовые, пурпурные оттенки.
Джек сидел на кровати и ждал. Он снял рубашку, брюки, ботинки, носки, даже ту дурацкую оранжевую штуку на запястье, которую называл фитнес-браслетом и которую сейчас небрежно бросил на прикроватную тумбочку. На нем не было ничего, кроме трусов, и когда он повернулся, она увидела, что в руке он держит подаренный ей вибратор. Он слегка покрутил игрушкой в воздухе и сказал:
– Я подумал, может, мы…
Это заставило ее почувствовать внутри резкий толчок вины, той вины, которую она всегда испытывала, когда он был в настроении, а она – нет. Она терпеть не могла быть замотанной, задолбанной женой, которая отказывает мужу. Такая пошлость.
– Тебе не придется ничего делать, – сказал он, почувствовав ее нерешительность. – Можешь просто лежать и получать удовольствие. Работать буду я.
– Работать? – передразнила она.
– Ты понимаешь, о чем я. Я все сделаю сам. Твоя единственная задача – лежать и наслаждаться. И никаких других обязанностей.
Джек был таким, даже когда они еще только познакомились: всегда внимателен, всегда готов выслушать и сделать приятное. Он не был похож на парней, с которыми она встречалась раньше и которые чаще всего действовали наугад, вытворяя странные вещи, почему-то думая, что ей понравится, – обычно это означало, что различные части ее тела хватали, скручивали, теребили, стискивали, растирали – а потом винили ее, когда это не вызывало у нее восторга. Нет, Джек говорил совершенно откровенно: она сама должна научить его прикасаться к ней так, как ей хочется. Она могла руководить им, она могла поправлять его, она могла давать ему указания, и это его не принижало и не злило, что поначалу казалось ей просто чудом. Но теперь она гадала, почему это произвело на нее такое впечатление: если парень делает то, о чем его просят, разве это не должно быть нормой? Обычным порядком вещей? Ничем не примечательным явлением? Насколько же низкими были ее ожидания в восемнадцать лет, раз Джек, задавший простой вопрос: «Что тебе нравится?», стал в ее глазах героем?
Сейчас это уже не имело никакого значения. Просто она оглянулась на прошлую себя и увидела, что та Элизабет стала для нее нынешней мучительно чужой.
Все эти годы Джек оставался чутким и заботливым любовником. Их сексуальная жизнь была стабильной и приятной, пусть и не такой насыщенной, как раньше, но, с другой стороны, было бы странно ожидать иного. У одних супружеских пар было больше секса, у других – меньше. Она не высчитывала точные цифры, не гналась за количеством, не думала об этом в категориях x раз в неделю или что-то в таком духе, потому что это было бы грубо и некорректно. Они занимались сексом, когда хотели и когда могли, иногда часто, иногда нечасто, в зависимости от множества переменных, главные из которых заключались в том, насколько трудно в этот день было справляться с родительскими обязанностями, насколько мысли о материнских заботах отвлекали ее от мыслей о сексе, сколько стрессовых пунктов было в списке текущих дел у нее в голове и насколько были истощены ее внутренние эмоциональные ресурсы.
Она села рядом с Джеком, прижалась к нему.
– Спасибо, – сказала она, – но, понимаешь, я просто…
– Не в том настроении.
– Даже близко не в том, – сказала она. – За миллиарды световых лет от него. Прости.
– Все нормально.
– Просто день был долгий и тяжелый.
– Все правда нормально.
– Я бы хотела, чтобы ты доставил мне удовольствие, – сказала она, – но, может, как-нибудь позже на неделе.
Джек рассмеялся.
– Я свяжусь с твоим секретарем, пусть внесет это в твое расписание.
– Да, – сказала она. – Прости.
Она знала, что Джек предпочитал страстный и спонтанный секс, но после рождения Тоби с этим стало трудно: работа и родительские обязанности уничтожили большую часть спонтанности. Раньше они друг друга соблазняли. Теперь чаще всего они просто друг друга спрашивали. В их сексуальной жизни появился элемент планирования, и Элизабет понимала, что Джека это наверняка расстраивает. Такому романтику, как он, это наверняка казалось немного прозаическим. Приземленным. Унылым.
Он встал, взял телефон, потыкал в него, и освещение в комнате сменило цвет с чувственного густо-красного на анемичный галогеновый.
– У Тоби экзистенциальный кризис, – сказала Элизабет.
– Что?
– Он думает, что кто-нибудь из нас перестанет существовать.
– В смысле, умрет?
– Нет. Не умрет. Просто внезапно перестанет быть. Исчезнет.
– Ого, – сказал Джек. – Эта твоя религиозная знакомая из пригорода рассказала ему что-то о вознесении?
– Брэнди не в этом смысле религиозная. Я думаю, она скорее нью-эйджер, занимается духовными практиками. И, кроме того, она бы так не поступила. Она правда приятная. Приготовила нам слойки с яблоками.
– Религиозные всегда с этого и начинают. С еды. Чтобы завоевать твое доверие.
– Ой, перестань.
– Сначала они дают тебе еду. Потом приходят за твоей душой.
