– Да, пожалуйста, – разрешила я и победоносно посмотрела на обидчицу. Затем она перестала для меня существовать, потому что теперь со мной был мой принц. Он заглянул мне в лицо и, указав пальцем в сторону, молвил:
– Север – там! – и расплылся в улыбке, как дурачок. Знакомьтесь – это мой Игорь.
Я пожалела, что кофе давно остыл – так и хотелось плеснуть этому принцу в рожу, а он тем временем обратился к вахтёрше:
– Тёть Лен, это наша девочка, своя. – Игорь положил руку мне на плечо, откуда я её тут же свирепо стряхнула. – Давайте её пропустим. Под мою ответственность. Она исправится.
«Чего это я исправлюсь?» – Этот вопрос я готовила, пока Игорь мягко толкал меня вдоль по коридору. Я молчала, потому что мы договаривались не палиться в школе, что живём вместе и вообще знакомы. Когда же этот скот начал щипать меня за задницу, я поняла, что уже можно говорить без свидетелей, но не успела начать.
– Это мине? – С этими словами Игорь отобрал у меня кофе. – Спасибое! Фу, холодное!
Тут уж я ему всё высказала – и про мокрый сапог, и про его дурацкую выходку, и про то, что он одним глотком выжрал половину моего кофе…
– И это вместо благодарности? – удивился он, вернув мне пустой стакан. – Любовь моя, я же только что помог тебе пройти первого босса! Ты готова ко встрече со вторым, или снова придётся выручать?
Прогнуться под изменчивый мир
Никогда ещё от меня не требовали совершить такого гнусного предательства, можно даже сказать, вероотступничества. Но обо всём по порядку. Представ перед завучем Еленой Дмитриевной Потешкиной, я бодро отрекомендовалась и изъявила готовность немедленно приступить к практике.
Потешкина смотрела на меня как-то по-куриному – боком, и это обескураживало. Вообще в ней было что-то такое шальное-полоумное, будто она готовится выкинуть какой-нибудь сюрприз. Говорят же: «бог метит», и Потешкиной оставалось лишь заговорить, чтобы подтвердить мои догадки. Для начала она кивнула мой на стаканчик:
– А это ещё что такое?! – и с отвращением, словно я выбрасываю дохлую крысу, проводила его взглядом в мусорку.
Затем Потешкина зачем-то усадила меня писать заявление, чтобы через минуту его забраковать:
– А почему с ошибкой-то? Перепиши! Кем? Чем? Зависимое слово.
Тут она ни с того ни с сего бросилась поливать цветы амплитудными нервическими движениями, а я вдруг застопорилась. С самого детства я страдаю очень тяжёлой болезнью. Когда я вижу чужую ошибку, то не могу успокоиться, пока не докажу свою грамотность и правоту, чего бы это мне ни стоило. Однако я уже взрослая, должна понимать насчёт своего устава в чужом монастыре и поэтому, вместо того чтобы закричать «па-а-азвольте!», решила осторожно спросить:
– А разве…
Закончить мне не удалось.
– Не учили тебя документы заполнять? – Потешкина обрадовалась и, подмигнув обоими глазами, дала подсказку: – Прохождение практики – кем? Обло-о-омовой.
Я собиралась с духом, чтобы перенести этот ужас на бумагу, а Потешкина задорно цокнула языком и пошла поливать фикус, приговаривая:
– Грамоте учиться – всегда пригодится. Что напишешь пером, то не вырубишь топором. Так-то! А то вдруг проверка, прокуратура?
Тут я напрочь позабыла, что решила пока помалкивать, и ляпнула:
– А прокуратура-то здесь при чём?
Потешкина снова хорошенько присмотрелась боком, будто почувствовала во мне врага.
– Прокуратура у нас при всём.
Я поняла, что больше не смогу ничего возразить.
То, что произошло потом, можно расценивать и как предательство идеалов, но можно и как победу. Лучше как победу. Я переступила через себя и переписала заявление. Ничего страшного. Я же пришла сюда детей учить, а не завуча. Надо перетерпеть. Стиснув зубы, я вывела под диктовку: «Прошу разрешить прохождение практики мне, Обломовой Тамарой Андреевной».
– Теперь правильно, в родительном падеже! – одобрила Потешкина, заглядывая мне через плечо.
Итак, моя официальная стажировка началась. Мне назначили руководителя, дали целый класс детей (седьмой, как я хотела!), до моего первого в жизни урока осталось всего лишь пять минут переменки, а ещё, слава богу, мой сапог уже почти высох.
Иду к детям. Кем я стану для них? Какой запомнюсь? Буду ли я благородной Лидией Михайловной из «Уроков французского» или чопорной Минервой МакГонагалл из «Гарри Поттера», или же сказочной Мэри Поппинс? Накануне я поделилась своими чаяниями с Игорем. Он сказал, что, по его мнению, я однозначно Поппинс, причём безо всякой Мэри, но целесообразней было бы провести голосование по этому вопросу, как бы странно это ни звучало. Я догадывалась, что он что-то задумал, но отвертеться не смогла. Сначала он заставил меня согласиться на голосование и поклясться, что я не отступлю, а потом, сияя, объяснил, что в его понимании обозначает это слово, образованное корнями «голый» и «совать».
После голосования Игорь сказал, что я сама его спровоцировала, потому что он никакой Поппинс не читал и жил до этого спокойно. Ужас. Ходячее пособие «Как развести девушку с филологического». В следующий раз надо быть осторожней, ни шагу без словаря. Хотя чего это я разворчалась, если мне понравилось?
Но я отвлеклась. Если серьёзно, то наш декан Дмитрий Сергеевич, благословляя нас на практику, призывал идти туда, где сложнее: в сельские школы, в классы трудных подростков или даже в колонии для несовершеннолетних. Этот совет он заимствовал у самого Макаренко. Где ещё, как не в самых суровых условиях молодой педагог выкует себе железный характер и приобретёт незаменимый опыт? Наверное, я смалодушничала, пойдя в обычную школу, хотя Игорь уверенно обещал мне, что я тут такого насмотрюсь, о чём и не мечтала. Ну, не знаю.
Меня посадили на заднюю парту. Разрешили «присутствовать», то есть тихонько смотреть, как свершается таинство настоящей педагогики, и не отсвечивать. Хочется поставить десяток грустных скобок, но нельзя. Решила в художественную литературу – изволь: «Обида разрывала моё сердце… Слёзы застыли в глазах, а в горле застрял горький ком несбыточных надежд. Как мне прожить два урока – сначала русский, а потом литературу – в плену боли и разочарования?» Или типа того.
Итак, меня до обидного скупо представили, и не успела я раскрыть рта, как ощутила дружеский хлопок по загривку, направивший меня в самый конец класса.
– Начинаем урок!
Дальше сработали рефлексы. Как в тумане я плюхнулась за парту и машинально принялась шарить в поиске учебников и тетради. У детей даже не было шансов меня рассмотреть. Я решила написать о своей досаде Игорю и тут же спохватилась. Какой пример я подам? Ещё бы селфиться начала прямо на уроке!
Тем временем мои уже испорченные дети вовсе не нуждались в образце для подражания. С задней парты мне было прекрасно видно, как они чатятся. Но, с другой стороны, что в этом такого? Это ведь тоже русский язык! Если вы спросите моего экспертного мнения, то я вам вот что скажу. Лично я училась в седьмом классе восемь лет назад (как время бежит), и у меня тоже был смартфон. И вот честно, в тот период моей жизни это была единственная регулярная практика в чтении и письме для меня и всех моих подружек.
Лучше бы книжки читали, скажете вы? Ха. Заставить меня читать что-то серьёзное было совершенно нереально. Я готова была сжечь все книжки мира, как Гай Монтэг. До десятого класса я ежегодно теряла список летней литературы! А потом всё резко поменялось, потому что Обломов.
Сначала меня зацепило совпадение наших фамилий, а потом до крайности возмутил сам Илья Ильич. Безвольный тюфяк: проспал жизнь, имение, упустил умницу и красавицу Ольгу Ильинскую – таким он увиделся бескомпромиссной пятнадцатилетней мне. «…Роман великого русского писателя Ивана Александровича Гончарова живо откликнулся в моей душе, а главный герой показал мне печальный пример, как низко может опуститься человек в своей лени и безделии…» И я твёрдо решила не быть таким, как он. А с чего он начал свой печальный путь падения? Правильно. Книжек не хотел читать.
Расправившись с Обломовым, я сразу замахнулась на «Преступление и наказание», затем резко вышла за рамки школьной программы, и к концу школы уже читала всё, что не приколочено.
Вдруг мне стало невыносимо стыдно. Я напрочь забыла, как зовут мою руководительницу. Фамилию запомнила легко – Хомякова, а вот имя и отчество? И что мне было делать? Не учеников же спрашивать. Вспомнила, у меня в школе был случай. Физику у нас вела учительница по имени Мария Ивановна, по фамилии Зиновьева, ну а мы её за глаза называли Зиной. И вот однажды к нам в класс пришёл новый мальчик. Где-то на третий день ему что-то понадобилось от Зины, и он спросил у одноклассника:
«А как у Зины отчество?»
Одноклассник без всякой задней мысли на конкретный вопрос дал конкретный ответ:
«Ивановна».
В следующий же миг новичок поднял руку:
«Зинаида Ивановна»!
Интересно, а какое прозвище ждёт меня?
– Тишина в классе! – Хомякова вдруг так рявкнула, что я аж содрогнулась. Вообще-то и так было очень тихо, если не сказать тухло. Слышно, как ручки скрипят. И, опять же, если вы спросите моего мнения, то я такой порядок осуждаю. Это глубокое заблуждение, что в тишине учиться лучше. Как ты вникнешь, как запомнишь материал, если будешь молчать? Нет, у меня всё будет по-другому: дискуссии, споры, общение. Ребёнок в учёбе должен раскрываться, а для этого ему хорошо бы сначала перестать бояться. Эти же, по ходу, уже зашуганы в край. В смысле, не исключён риск того, что дети являются жертвами психологического насилия педагога. Ещё бы! Так орать… Да, много вопросов у меня будет к руководительнице.
За своим любимым занятием – развешиванием ярлыков – я считала ворон и ждала звонка, как Хома Брут – петуха.
– Алёна, встань!
Я рефлекторно дёрнулась, хоть я и не Алёна, а из-за первой парты поднялась девочка и оглянулась на класс. И улыбнулась. Её улыбка никак не вязалась с приказным тоном Хомяковой, и я растерялась от этого контраста.
– У Алёны сегодня день рождения, она всех угощает, – объявила Хомякова, и всё встало на свои места. Искренне радуясь за девочку, я захлопала в ладоши и через пару секунд поняла, что аплодирую в одиночестве.
Ученики посмотрели на меня, готовую провалиться сквозь землю, потом посмотрели на Хомякову, которой, кажется, было всё равно, а потом всё внимание переключилось на именинницу, которая понесла по рядам гостинцы. Поднялся нормальный детский галдёж, и все мигом забыли о моём конфузе. Слава богу.
Мне достался милый пряничный голубь, правда, расколотый пополам. Отдельно голова, отдельно хвост. Я шепнула имениннице «спасибо», а на класс тем временем снизошло новое откровение педагогики.
– Эх ты, кулёма! – С этими словами Хомякова отобрала у кого-то пакетик с пряником и предъявила его имениннице. – Что же они у тебя поломанные-то? Донести нормально не могла?
Алёна наморщила лоб, как на докучливую нелепицу, и пожала плечами:
– Бывает.
Дети засмеялись, и я не сдержала улыбки.
– Ты вот что, – Хомякова назидательно вернула Алёне пряник. – Себе возьми ломаный, а товарищу целый дай.
Что же это творится? Меня переполняло возмущение, замешанное на испанском стыде, а Алёна лишь по-детски закатила глаза, дескать, не в первой, и продолжила путь.
Цветы жизни
Когда прозвенел звонок на большую перемену, Хомяковой в классе уже не было. Как это я её упустила? Она просто ушла? И теперь мне как бы что? Я встала, собираясь с мыслями, как вдруг ко мне подошли девочки, грызущие пряники.
– Здра-а-авствуйте!
Всё-таки они мной заинтересовались, и это замечательно. Неравнодушные, живые дети. Любопытство – вот что должен поощрять чуткий педагог.
– Здравствуйте, девочки.
Посыпались вопросы, на которые я отвечала, стараясь быть приветливой и не слишком важной, но при этом не скатиться в панибратство.
– Буду вас учить, и сама учиться. Русский язык и литературу. Мне двадцать лет. Зовите меня Тамарой. Просто Тамара, без отчества.
Называть меня без отчества я планировала разрешить во вступительной речи, если бы Хомякова меня не заткнула. Я считаю, что в двадцать первом веке человек вправе сам выбирать, как к нему обращаться. Мне комфортнее быть просто Тамарой, чем Тамарой Андреевной или – на международный манер – мисс Обломовой. Рассказав об этом девочкам, я поняла по их глазам, что они ценят моё новаторство. Самое время закрепить установившееся доверие.
– У меня к вам серьёзный вопрос, девочки! – Я перешла на шёпот и поманила их к себе.
Мои ученицы с готовностью приблизились.
– Я напрочь забыла, как зовут Хомякову.
Девочки в удивлении разинули рты. Одна хмыкнула, другая экнула, а третья воскликнула:
– Морфэма!
– МорфЕма? – на всякий случай уточнила я.
– МорфЭма, морфЭма! – наперебой закричали они.
Мне не удалось узнать, откуда у Хомяковой такое прозвище, потому что мальчикам тоже хотелось и познакомиться, и прощупать границы – всё, как нас учили на педагогике. Один сорванец (буду пока называть его так, хотя одноклассники обращались к нему иначе) запустил бумажный самолётик прямо в спину кому-то из девочек и стоял довольный в ожидании реакции.
Дети – удивительные существа. Только в книжках они говорят по одному и на удивление высоким слогом, например:
«Лёнька, как тебе не стыдно позорить наш дружный класс?»
Или:
«Друзья, давайте простим его! Ведь он больше так не будет, правда, Лёнька?»
В жизни же их речь – вовсе не гладкая реченька, но кипучая Ниагара:
– Вообще оборзел, урод! Кринж! Конч! Поставьте кол этому козлу! Поставите?
И это я ещё сделала вид, что не услышала половины слов.
Когда вы в очередной раз встретите в сети заголовок «Дети довели до слёз учительницу» – подумайте, каким смягчающим буфером служит профессия педагога и кто на самом деле не даёт детям довести до слёз, например, сапожника, арматурщика или дембеля.
– Покажи ей!
Надо будет рассказать ребятам, что невежливо говорить о человеке в третьем лице в его присутствии, подумала я, а тем временем с этой репликой мне под нос сунули экран. Видео. Уже знакомый нам сорванец ухитрился при помощи полиэтиленового пакета поставить на подоконник в столовой полный стакан компота верх дном. Дело оставалось за малым – аккуратно вытащить этот самый пакет из-под стакана. За исполнителя фокуса болел весь класс.
«Что же ты делаешь, негодный мальчик?» – спросила подоспевшая уборщица, и дети разразились дружным хохотом, потому что уборщица не скромничала, как я сейчас, а выразилась экспрессивно и метко, как на заборах пишут.
Тут я поняла, что попалась в ловушку для молоденьких учительниц. Видео кончилось, и теперь весь класс, и особенно главный герой ролика с нетерпением ждали моей реакции. Проверочка «свой-чужой» – нет права на ошибку. И ругаться нельзя, и смеяться нельзя, и отмолчаться нельзя.
Слава Игорю, у меня была при себе подходящая заготовочка. Я ведь и сама, каюсь, владею русским языком изрядно за рамками школьной программы, а Игорь, моя непрошеная совесть, любит ткнуть меня носом в несоответствие его ожиданиям. Мне оставалось лишь вспомнить одну из его прибауток.
Итак, я как могла изобразила осуждение, покачала головой и вздохнула:
– Ну, теперь я поняла, у кого вы этих слов нахватались.
Детишечки восприняли мой ответ более чем благосклонно. Кажется, я прошла испытание.
