– А как же Осипка? – быстро спросил я, чтобы успеть перед очередной порцией капитанской ругани.
Весь гнев вытек из хозяина ушкуя, словно вода из дырявого горшка. Он мгновенно посмурнел и тяжело вздохнул:
– Нету боле тваво Осипки, забудь.
– Как «нету»?! А может, ещё можно его спасти? – невольно вырвалось из меня.
– Ты дурак, что ли? Хотя да, дурак. Его русалка утащила. Видишь где над водой Осипку? Нет? Значит, он уже на дне. Я за ним нырять не буду. А ты? – Последнее капитан произнёс почему-то с угрозой, и я сразу же представил, как он выбрасывает меня за борт.
Знакомиться с русалками так близко у меня не было ни малейшего желания. Да и вообще гибель кузена почему-то не вызывала особой печали. Казалось, будто какая-то мысль, затёртая более наглыми и сильными товарками, пыталась пробиться наверх, но у неё никак не получалось. Зато было предчувствие, что именно она может объяснить моё странное отношение к гибели Осипки.
Не знаю, что там прочитал на моём лице дядька Захар, но положил руку мне на плечо и легонько сжал.
– Соболезную, Степан. – Потом, явно тяготясь этим разговором, повернулся к племяннику и продолжил пенять ему, но уже намного спокойнее.
Тут и дураку ясно, что в тесной рубке ушкуя я лишний, так что вышел на палубу. Капитан не любит, когда кто-то торчит на носу, мозоля ему глаза, но мне не хотелось идти на корму и тем более спускаться в тесный, пропитанный не всегда приятными запахами трюм. Так что решил, что капитан немножко потерпит.
Хотелось подумать, отрешившись от всего и всё-таки выловить ту странную мысль, не дававшую мне покоя. Впрочем, сейчас для меня любая мысль странная. Не особо заморачиваясь, я уселся на станину якорной катапульты. Ещё вчера это словосочетание для меня ничего не значило, теперь же, отвлекая от важного, в голову полезли мысли о Древней Греции и каком-то Архимеде, но понять, кто это такой и к чему вспомнился, так и не удалось.
Пробравшись сквозь путаницу мыслей, я всё же сумел ухватить скользкую догадку и понять, почему гибель Осипки меня совершенно не взволновала. Конечно, это всё домыслы, но штука со странным именем логика не давала отмахнуться от очевидных фактов. Чудные слова уже перестали удивлять, поэтому лишь отмечал их необычность, а порой и красоту. Тут же подумалось о том, что факты – вещь упрямая. Как тут отмахнёшься от уверенности, что именно Осипка стукнул меня по голове чем-то тяжёлым?!
Зачем он это сделал, совершенно непонятно. Да, оба кузена явно не любили меня – постоянно шпыняли и оскорбляли, но убийство – это уже перебор. Или нет? Теперь, переосмыслив своё прошлое, я на многое посмотрел иначе. Воспоминания оказались тяжелее, чем даже странные, какие-то чужие мысли. Они давили угрюмостью и своей неправильностью. Откуда-то возникла уверенность, что нельзя кормить близкого родственника из отдельной посуды и в уголке на лавке, а не за общим столом. Нельзя стирать его вещи намного реже, чем одёжку остальных. И спать сын родного, пусть и покойного, брата должен не на чердаке. Да, кузены жили в тесной комнате на двоих, но там не было столько пыли, а зимой намного теплее, чем на продуваемом чердаке, где нельзя нормально встать в полный рост.
В голову полезли совсем уж какие-то непонятные вещи. Вот кто такой Гарри Поттер и почему я о нём сейчас подумал? Как ни силился, так и не смог уразуметь, что за непонятный немчура.
Несмотря на ясность в голове и шустрость мыслей, к которым я уже начал привыкать, понять, почему Осип хотел меня убить, так и не получилось. Лишь появилась догадка, что и на ушкуй он меня устроил лишь для того, чтобы при случае спихнуть за борт, на поживу тем же русалкам. Кстати, а жрут ли эти твари человеческое мясо, или питаются как-то по-другому? Вёрткие мысли опять увели куда-то в сторону. Ни о чём подобном я раньше не задумывался. Нежить, и нежить страшная, губит люд православный, а ест ли она свои жертвы, или как-то по-другому пользует, совершенно непонятно.
Не знаю, долго бы я думал о странностях мироздания, но тут палуба подо мной легонько вздрогнула.
– Всё, сели! – как-то даже весело и задорно заявил Данила, но его оптимизм был тут же разрушен ворчливым приказом капитана.
– Иди помогай, а то без Осипки им тяжко будет. Чухоня! – ещё громче заорал дядька Захар, но без особой надобности.
Старый матрос уже спешил на нос корабля, чтобы помочь ему слезть с мели, на которую мы только что взгромоздились. Вообще-то «Селезень» мог протиснуться там, где другим ушкуям и делать нечего, но в таких маленьких реках и ему было тяжко. Впрочем, тяготы эти вот-вот закончатся, потому что мы уже преодолели широкий, заросший водорослями затон. Сейчас перевалим через песчаную банку и выйдем на вольные просторы Погост-озера.
Возникшая в голове информация в этот раз пришла не из непонятного ниоткуда, а из моей внезапно просветлевшей памяти. Всё это вчера пояснил словоохотливый Данила, когда ему стало скучно, а других свободных ушей рядом не нашлось. Подолгу он молчать неспособен, но это не такой уж большой недостаток. Тогда я пропустил всё сказанное мимо ушей, а сейчас вот вспомнилось. Как и то, что идём мы в деревню язычников под настораживающим названием Крачай.
В памяти я копался, одновременно вскакивая со станины, на которой до времени покоился наш якорь. Скоро ему придётся немножко полетать, но для этого нам нужно постараться. Без Осипки это действительно будет сложновато. Чухоня хоть и шустрый да цепкий, как репей, но силушки у него в руках не так уж много, так что помощь Данилы точно не помешает. Считавший себя выше по чину всех остальных на ушкуе, конечно, кроме дяди, парень не любил работать, но приказ есть приказ, и придётся подчиниться.
Не дожидаясь понукания, я выдвинул из станины железную загогулину и ухватился за её рукоять. Опять в голове возник странный термин «кривой стартер».
За такую же загогулину с другой стороны станины ухватился Данила, и мы начали вращать набор шестерёнок, натягивая четыре мощные пружины. Пришлось попотеть, и, когда послышался щелчок стопора, у меня вырвался облегчённый вздох. Данила посмотрел в сторону рубки и, дождавшись кивка дяди, дёрнул за спусковой рычаг. Пружины тут же распрямились, запуская тяжеленный якорь в полёт. Улетел он, конечно, недалеко – саженей на семь, которые я зачем-то тут же пересчитал в без малого пятнадцать метров. Оказывается, сейчас считать получается куда лучше, чем прежде. Вот батюшка Никодим обрадуется… а может, вызовет бесогонов, и придёт конец болтливому Стёпке-дурачку.
И опять я застыл соляным столбом, пытаясь разобраться в себе. Хорошо хоть, дальше моя помощь не требовалась. Якорь утащил за собой свёрнутый кольцами стальной трос, и сейчас Чухоня заправлял его в барабан.
Через минуту зарокотал шестернями передач паровик, начав наматывать трос на барабан. Благодаря его усилиям и цепкости вгрызшегося в дно озера якоря плоскодонный ушкуй без особых проблем перевалил через мель и закачался на глубокой воде. Дальше работы стало ещё больше – якорь нужно достать из воды и вернуть на станину, а также аккуратно уложить трос в специальный короб. Пока мы всё это делали, дядька Захар уверенно вёл ушкуй по радовавшему глаз простору озера. Я на секунду замешкался, уставившись на водную гладь, местами украшенную зарослями камышей.
– Чего застыл, дармоед? Работай давай, – пихнул меня кулаком под ребро Чухоня.
Работы осталось всего ничего, мог бы и сам закончить. Всё равно ему пришлось делать это в одиночку, потому что я на тычки никак не отреагировал. В голове словно колокольчиком прозвенело слово «дармоед», оно разбудило в памяти случайно подслушанный и давно забытый разговор тётушки с батюшкой Никодимом. Тётушка тогда обозвала меня этим самым дармоедом, обжорой и ленивым неряхой. Пожаловалась, что моё содержание скоро разорит её. Высказала она это, потому что батюшка упрекнул мою родственницу в плохом отношении к племяннику, находящемуся на её попечении. На вопли тётушки священник никак не отреагировал, лишь сказал, что на моё содержание банк выделяет не так уж мало денег, да и терпеть осталось недолго – всего-то год, до моего совершеннолетия. А ведь разговор этот состоялся как раз почти год назад.
Это что же получается, мне скоро стукнет семнадцать? И что тогда будет? Банк перестанет выделять деньги тётушке, а она выпнет меня под зад из своего дома? Где же я буду жить и что есть?! Сознание затопила паника ребёнка, от которого вот-вот откажутся единственные родственники, но затем снова завертелись непрошено-назойливые мысли, вырисовывая совсем иную картину.
Очень сомневаюсь, что банк занимается благотворительностью, значит, кто-то оставил там деньги на моё содержание до совершеннолетия. Скорее всего, этот кто-то – мой отец. Значит, голодранцем он, как любила поговаривать тётушка, не был и вполне возможно, что в этом самом банке до срока ждёт некая сумма, которую я получу после своего семнадцатого дня рождения. А если не дождётся? Если сгину в этом походе? Кому всё достанется? Скорее всего, деньги получит тётушка как единственная родственница.
Вот теперь поведение кузена совсем не кажется странным. Верить в это очень не хотелось, но факты вырисовывались действительно крайне упрямые. Ох, как же легко мне жилось раньше, когда я всего такого попросту не замечал, а внимание привлекали лишь яркие птички, по праздникам достававшиеся конфеты и игры с малышнёй на улице. Сейчас-то я понимаю, как нелепо смотрелся в компании десятилетних пацанов. Мне вдруг захотелось вернуться в то благостное состояние и спрятаться от реальности под одеялом глупости, но в то же время новый я себе очень нравился. Особенно радовала просто волшебная способность видеть то, что не всякий заметит, и решать ранее неподъёмные умственные задачи. Но при этом пугала причина этих изменений. Неужели в меня действительно что-то вселилось и исподволь подстёгивает… как там это называется? Во, мозговую активность!
Опять стало страшно, правда куда меньше, чем раньше, да и вообще, немного подумав, я решил, что коль уж с этим ничего не поделаешь, то чего дёргаться? Если почую что-то неладное, сам подойду к батюшке Никодиму. Он умный и добрый – разберётся.
– Ты что, оглох, дуралей? Не слышишь, что тебе сказано? – закончив с укладкой троса самостоятельно, Чухоня не удержался от того, чтобы не высказать своё недовольство.
Тут же захотелось огрызнуться. Ведь теперь я точно не дурнее его, но понял, что если сделаю это, то действительно окажусь дурнем. На тесном ушкуе скрыть что-либо очень трудно, и, если не буду острожен, ушкуйники точно заподозрят неладное, и к бесогонам я отправлюсь уже не по собственной воле. А может, вообще не станут заморачиваться и решат дело простым отрезанием головы. Так что поменьше слов и побольше глупости во взгляде. Уподоблюсь-ка я хитрому Кусаке. Эта псина на базаре порой умудрялась получать даже пирожки, когда подползала к залётным торговцам, жалобно скуля и волоча за собой якобы перебитые задние лапы. Старожилы его закидоны знали, и поэтому от них он удирал на всех четырёх конечностях, да с такой скоростью, что не всякий догонит.
Вспомнив хитрого пса, я улыбнулся, чуть подумал и добавил в улыбку придурковатости, а затем посмотрел в глаза Чухони.
– Тьфу ты, – изобразил он плевок, но, как настоящий ушкуйник, не посмел осквернить палубу, тем более плюнуть за борт. – Одно слово – убогий. И как только атаман взял тебя на ушкуй?
Продолжая ворчать, недовольный и мной, и собой, мужик ушёл куда-то на корму. Я же остался стоять на носу, глядя на просторы большого озера. Похоже, у меня появилось новое хобби… не, слово получается какое-то неуклюжее и явно нерусское. Во! Увлечение, страсть! Да, так правильнее будет назвать то, что теперь мне нравится больше всего. Думать и смотреть, смотреть и думать. Говорить тоже очень хочется, чтобы поделиться новыми словами со всем миром, но тут лучше знать меру, а то и вовсе уподобиться тому же Гордею. Немой механик даже во время нападения водяного не удосужился выбраться из железного брюха «Селезня». Он вообще оттуда редко вылезал, потому что свою паровую машину любит куда больше людей, а духота металлической утробы ему милее открытых просторов и свежего воздуха.
Вот уж в чём уподобляться ему я точно не собираюсь. Так что просто стоял на носу ушкуя, который резво двигался вперёд под быстрые хлопки лопастей водяных колёс, и смотрел на окружающее великолепие. И так до самого обеда, благо капитан то ли из жалости, то ли по какой другой причине не погнал меня на корму. Стоял, думал и смотрел. Смотрел и думал обо всём на свете – о Солнце, звёздах и Земле, в смысле планете. Впервые поверил в то, что говорил нам на уроках в церковной школе батюшка Никодим. Раньше как-то не верилось, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Да и как она могла быть круглой? Мы же попадали бы с неё! Более правдивым казалось то, что говорил блаженный Никитка о тверди земной, трёх слонах и ките. Теперь же с необычайной ясностью представил не только Солнечную систему, но и галактику Млечный Путь, о которой нам батюшка, кстати, никогда не рассказывал.
Всё было настолько необъятно-пугающим, что даже закружилась голова. Помог перезвон обеденного колокола, да и желудок так заурчал, что распугал все досужие размышления.
Чухоня хоть и не был семи пядей во лбу, но на ушкуе заменить его было бы очень сложно. За штурвал не становился и в машинное отделение не совался, но всё, что нужно делать на палубе, делал очень быстро и качественно. И, что самое главное, неплохо кашеварил. Места под палубой и так было очень мало, поэтому кухня с железной печкой находилась на корме. Уже на подходе я почувствовал очень приятные запахи. Обычно первым туда прибегал Осип, а сейчас, получается, я. Чухоня, всё ещё недовольный моим странным поведением, шмякнул в глубокую жестяную миску изрядное количество каши с салом и протянул мне. От залётной и совершенно непонятной мысли, что это, конечно, не мишленовский уровень, я отмахнулся даже с каким-то раздражением.
Не едали мы ваших мышиленов, мне и чухонская кашка очень даже в радость. Дома кормили куда хуже и в основном остывшими да подсохшими остатками того, что подавали в тётушкином трактире. Впрочем, кузены ели то же самое. А учитывая, что тётушкин трактир – ещё тот клоповник, переход на ушкуй в плане питания был оценён мною по достоинству.
Я взял протянутую тарелку и тут словно получил первое реальное подтверждение, что в меня действительно кто-то вселился. Прямо бешеный бес какой-то! А всё потому, что я начал заглатывать кашу с невероятной скоростью, практически не пережёвывая. Словно боров какой. Видел однажды, как они жрут. И только замерев с не донесённой до цели ложкой и полным ртом каши, осознал, что я всегда так ел, точнее жрал. Почему же теперь мне это кажется странным и неестественным? Возможно, потому, что вспомнил, как чинно и не спеша едят те же дядька Захар и Данила?
С трудом проглотив кашу, я почувствовал на себя насторожённый взгляд Чухони, так что пришлось продолжить в прежнем духе. Впрочем, это было не так уж сложно – едва расслабился, как снова проснулся прожорливый зверь, причём не вселившийся, а тот, который жил во мне с рождения. Тарелка быстро опустела. К этому времени как раз подошёл капитан и, получив свою порцию, уселся за столиком у борта. Он как-то странно посмотрел на меня, и я осознал, что моя компания явно не улучшает ему и без того не очень хороший аппетит. Проблему решил Чухоня. Он заполнил ещё одну миску, воткнул в кашу ложку и протянул мне. Обрадоваться я не успел, потому что старый ушкуйник строго сказал:
– Отнеси Гордею и не вздумай приложиться к чужому. Вернёшься, и я отдам тебе порцию Осипки.
В первый момент я хотел возмутиться, затем понял, что не поймут. Даже простое «хорошо» показалось мне лишним, поэтому просто кивнул.
В тёмное Гордеево царство спускался с некоей опаской, при этом костеря себя за необоснованные опасения. Раньше я здесь не бывал. Гордею, который на палубу выбирался крайне редко, еду относил Осипка. Да и вообще, кузен являлся эдаким поводырём для туповатого родственника. Практически все приказы от капитана ко мне приходили через двоюродного братца, который чуть ли не на пальцах объяснял, что нужно брать и куда тащить. Теперь понятно, почему так напряглись ушкуйники. Они просто не знали, как теперь вести себя со мной. Надеюсь, успешный эксперимент с переносом тарелки каши немного их успокоит. Обдумывая это, я ещё больше уверился в том, что не нужно показывать, насколько поумнел. Ничем хорошим это не закончится.
Несмотря на все мои опасения, внизу оказалось не только не страшно, но даже не очень темно. Правда, тесновато для меня, а вот невысокий и кряжистый Гордей, казалось, сидел тут как влитой. Сидел в прямом смысле, потому что он как раз плюхнулся на низенький табурет, перед этим закрыв массивную дверку топки.
Привыкнув к искусственному освещению тускловатых лампочек, я понял, что был не прав в ещё одном предположении, причём ошибались и старый я, и новый. В машинном отделении, которое, если прикинуть, вместе с дровяным бункером занимало как минимум треть корпуса ушкуя, было необычайно чисто. Нигде ни копоти, ни потёков мазута, лишь лёгкий и не такой уж неприятный запах. Иногда прорывались тоненькие струйки пара да натужно ухали какие-то механизмы за тонкой переборкой.
Гордей с удивлением уставился на меня и вдруг поднял руку к груди. Чуть провернув кисть, он изобразил какой-то знак большим и указательным пальцем. Затем сделал ещё пару жестов, но тут же прервал себя и обречённо махнул рукой. Удивительно, но первый знак я понял. Его можно было перевести как вопрос «где?». Остальное разобрать не получилось, но и так всё ясно. Гордей спрашивал, где Осипка.
Как ответить глухонемому, я понятия не имел, поэтому показательно ухватил себя левой рукой за горло, затем махнул в сторону борта и, старательно открывая рот как можно шире, сказал чуть ли не по буквам:
– Утащили. Русалки.
Гордей поражённо охнул и перекрестился. Я тут же последовал его примеру, едва успев переложить тарелку в левую руку, при этом чуть её не выронив. Закончив крестное знамение, тут же от греха подальше сунул подношение механику.
Гордей принял тарелку, а я ещё раз осмотрелся вокруг. Всё здесь мне было очень интересно, и хотелось поглядеть поближе, особенно на то, что творится за тонкой переборкой. Взгляд, переходящий с одного механизма на другой, вдруг наткнулся на недовольное лицо Гордея, который так и не начал есть свою кашу. Похоже, мне здесь не рады. Ну что же, вернусь на корму, хотя и там моему появлению никто обрадуется.
Внезапно интересная мысль заставила меня замереть, едва я выбрался на палубу. А ведь Гордей раньше со мной почти не общался, и некоторые изменения не покажутся ему странными. По крайней мере, удивится он меньше остальных. К тому же, после того как я узнал один из жестов языка глухонемых, во мне возникло жгучее желание выучить его полностью. Судя по тому, что помню, даже капитан общался с механиком в основном с помощью надписей на специальной дощечке.
Что же, это похоже на простенький план, имея который даже как-то дышать стало легче. Нужно вплотную заняться построением новых планов. Они явно облегчают жизнь и придают уверенности. То, что я довольно быстро справился с заданием, явно приободрило и капитана, и Чухоню. Когда я доел вторую тарелку каши, они снова отправили меня в машинный отсек, но теперь уже с большой кружкой чая и печатным медовым пряником. Вот тут, чтобы сдержаться и не откусить половину, пришлось приложить изрядное усилие воли. Похоже, даже когда то, что могло вселиться в меня, проявит себя по полной, бороться с ним будет легче, чем с собственной прожорливостью.
Ускорившись, я чуть не расплескал чай, но донёс всё в целости и сохранности. А ещё через минуту понял, что если бы позарился на чужое, то последствия были бы печальными. Гордей аккуратно взял в руки кружку, снял с неё пряник и с наслаждением вдохнул его запах. Затем, в предвкушении прикрыв глаза, откусил кусок. Похоже, наш механик ещё тот сладкоежка. У меня тут же зародился ещё один план, и в этот раз всё моё нутро чуть не взбунтовалось. Пойти на такие жертвы внутренний проглот был не готов.
Поздно, дружок, это раньше ты мог мной управлять, а сейчас я думаю не желудком, а головой. Десерт мне выдали только в одном экземпляре. Очень хотелось потребовать ещё один пряник, но по угрюмой физиономии Чухони понял – не даст. Печально, учитывая то, что я запланировал сделать через пару минут.
Я не стал пить чай на корме и отправился к Гордею. Механик, когда увидел, что спускаюсь к нему в третий раз, наградил меня раздражённым взглядом, который тут же сменился на удивлённый, потому что я без лишних затей протянул ему свой печатный, медовый и очень вкусный… да успокойся ты уже!
Свой десерт Гордей уже доел. Знак, который он мне показал, я не понял, но догадался, что немого интересуют причины, по которым я пошёл на такие жертвы. Старательно… как же это называется? Во! Старательно артикулируя губами, я произнёс:
– Научи.
Для убедительности начал показывать кистями рук всякие кракозябры, чем вызвал недовольную гримасу на лице Гордея. Он с минуту думал, затем неожиданно для своей вечной суровости улыбнулся, взял пряник и, разломив его, половину протянул мне.
После того как мы молча закончили обедать, он достал кусок чёрной фанеры и особый, похожий на карандаш мелок. Повесив эту штуку на переборку, за которой продолжали ухать работающие механизмы, механик написал мелком «я». Затем ткнул пальцем себе в грудь.
Первые знаки оказались предельно простыми, но сложность стремительно нарастала. Через десять минут встала проблема даже не в запоминании, а в недостаточной ловкости моих пальцев.
– Стёпка! – вдруг заорал над головой Чухоня, заглянувший в люк моторного отсека.
Я даже подумал, что на нас опять кто-то напал, и пулей выскочил на палубу, но всё оказалось не так страшно.
– Ищу тебя, дурака, ищу. Думал уже, что ты обожрался и за борт упал. Ты чего это к Гордею полез? – непонятно почему ярился старый ушкуйник. – Раньше боялся его как чёрта, а теперь словно мёдом намазано. Что, нашёл себе новую няньку? А работать за тебя, дармоеда, кто будет? Хватай Машку за ляжку и смывай грязюку, что нанесли русалки.
Это изречение я слышал не первый раз, но раньше пояснений Осипа так толком и не понял. Теперь дошло окончательно. Так что быстро нашёл ведро вместе с названной женским именем шваброй и принялся драить палубу. При этом пытался задавить в себе разгорающуюся злобу на Чухоню. После недавнего копания в памяти слово «дармоед» мне очень не нравилось. Но злость – это не непонятно откуда взявшиеся новые слова и знания. Её в себе нужно гасить всеми силами и даже бояться, так как это верный признак того, что в меня всё же кто-то вселился.
То, что я всё ещё продолжаю меняться, было понятно по тому, что тяжёлая работа теперь совершенно не отвлекала от роящихся мыслей. Это приносило настоящее наслаждение. Я специально выстраивал мысленные фразы в как можно более длинные предложения, используя максимально сложные слова. Когда сильно увлекался, даже начинала болеть голова, но эта боль была приятной. Чудно! Словно мазохист какой-то. О, ещё одно диковинное слово, но почему-то с каким-то неприятным привкусом. Почему так, пока непонятно.
А ещё я заметил, что за отвлечёнными размышлениями нудная работа протекала плавно и как-то даже незаметно. Поэтому даже удивился, когда понял, что вымыл всю палубу. Больше наблюдавший за мной, чем работавший, Чухоня явно надумал выдать ещё какое-нибудь совершенно бесполезное задание, но, наткнувшись на мой угрюмый взгляд, решил, что не стоит.
Эта его робость точно ненадолго, так что лучше куда-то спрятаться. Наш «Селезень», конечно, слишком маленький для игры в прятки, но я уже нашёл место, где можно отсидеться, так что вернулся к Гордею, и мы продолжили наши уроки.
Глава 2
Где-то через час занятия снова прервали. Лампочка над головой вдруг мигнула, и я даже испугался, что произошла какая-то поломка, но, как оказалось, это всего лишь сигнал, которым капитан привлекал внимание глухого механика. После двойного мигания стрелка на странной половинке часов с надписями, указывавшая на «полный ход», перескочила на «средний ход».
Гордей засуетился, прокручивая какие-то вентили и переводя здоровенные рычаги из одного положения в другое. Мне было безумно интересно наблюдать за происходящим, но я понимал, что снаружи точно творится нечто более увлекательное. Разобраться в работе этой чудесной машины я всегда успею. Так что тут же выскочил на палубу и не прогадал. Поражавшие своей дикой красотой просторы озера не особо изменились, но как-то очеловечились, что ли. Я заметил две маленькие лодки, тянувшие за собой сеть. На берегу из кустов выглядывала любопытная детвора, а прямо по курсу движения нашего ушкуя виднелась расположившаяся у самой воды деревня. Рассмотреть можно было лишь часть её, остальное скрывал густой лес. Так что непонятно, насколько она большая.
Бревенчатой конструкции, расположенной на берегу озера, в плане надёжности было очень далеко до каменных пирсов речного порта Пинска, но под уверенной рукой капитана «Селезень» встал как влитой. Мне вообще показалось, что строилось всё это специально под наш ушкуй.
Вид раскинувшейся на берегу деревушки вызывал у меня двоякие эмоции. С одной стороны, для меня, как городского жителя, всё было в диковинку, особенно обилие дерева. У нас весь город был построен в лучшем случае из кирпича, а в худшем вообще из самана. Здесь же кирпичными были только печные трубы. При этом деревня казалась вполне обычной, будто я уже видел множество таких же, разве что жители одеты слегка несовременно. Даже я на их фоне смотрелся настоящим модником. Мои картуз и куртка хоть и были сильно потрёпанными, и донашивал я их после того же Осипки, но пошиты на фабрике, а у местных большая часть нарядов явно смётана своими руками. Взрослые смотрели в сторону корабля насторожённо, а вот вездесущая детвора стесняться не собиралась, хоть и подходить слишком близко не спешила.
– Проклятые язычники, – прошипел стоящий неподалёку Чухоня.
Я с удивлением повернулся и увидел, что вышедший из двери рубки Данила тоже смотрел на берег как-то слушком уж враждебно. Честно говоря, их реакция меня слегка удивила. С чего такая злоба? Но затем где-то из глубин моей души поднялась какая-то мутная волна, а в памяти всплыло всё то, что о язычниках рассказывали в тётушкином кабаке. А ещё страшные сказки, гулявшие среди детворы. Удивительно, но, когда я снова посмотрел на деревню, она словно изменилась. Будто кто-то то ли стёр с неё радужный флёр, то ли накрыл омрачающим покрывалом. Казавшиеся минуту назад светло-серыми бока бревенчатых изб стали угрюмо-грязными, а стоящие там люди из любопытных и чуточку недоверчивых превратились в откровенно озлобленных и явно желающих зла чужакам.
От удивления я даже закрыл глаза и потряс головой, пытаясь настроиться на то, первое впечатление и абстрагироваться… во какое красивое слово… от своих суеверий. Открыв глаза, понял, что помогло. Обычная деревня, обычные люди, за исключением того, что под рубахами носят не кресты, а свои языческие знаки. Если отбросить всё наносное и подумать о том, что они сами лишают себя защиты и благодати Господа, то деревенских можно даже пожалеть.
От этих явно лишних в данный момент размышлений меня отвлёк крик капитана, после которого Данила с Чухоней спрыгнули на бревенчатый причал и начали наматывать стянутые с корабля канаты на торчащие над настилом верхушки опорных свай. Я почему-то подумал, что нужно запомнить, как именно закрепляются эти самые канаты. Раньше Чухоня делал всё на пару с Осипкой. В следующий раз лучше самому проявить инициативу, а то вон как Данилка зыркает на меня.
Закончив с работой, племянник капитана так шустро запрыгнул обратно на борт судна, словно на причале его мог кто-то укусить. А вот капитан не проявил ни малейшего беспокойства и, сохраняя солидный вид, перебрался на пристань. Затем он перешёл на берег и уверенно зашагал по ведущей в центр селения дороге. Причём я подметил, что оружия у него с собой не было. Не прихватил даже револьвер, который дядька Захар не снимал и во сне. Мне дико захотелось пойти вместе с ним, но, так как никто не звал, пришлось умерить свои желания.
Как ни пытался сохранить объективную оценку, но воцарившееся на «Селезне» напряжение потихоньку захватывало и меня. Стало даже жаль, что под рукой нет хоть какого-то оружия. Это тоже странно, потому что раньше я ничем опаснее кухонного ножа не пользовался, да и то после того, как порезался, пытаясь чистить картошку, на кухню трактира меня больше не пускали. Напряжённое ожидание угнетало, и даже захотелось спрятаться в машинном отделении Гордея, но я пересилил себя и остался на палубе.
Минут через пятнадцать на дороге наконец-то появился наш капитан. Шёл он достаточно быстро, но при этом сохраняя достоинство и стараясь не показывать поспешности. А ещё, когда дядька Захар подошёл ближе, я увидел на его лице крайнюю озабоченность.
– Ох, чую, недобро всё пошло. Что-то атаман смурной совсем. Как бы не пришлось удирать отсюда несолоно хлебавши, – проворчал Чухоня, на что оставшийся как бы за старшего Данилка злобно зашипел:
– Хватит каркать, ворона старая.
Опытный ушкуйник не показал свою обиду, ведь понимал, что имеет дело с племянником капитана, да и парень был куда крупнее его. Впрочем, случись драка на ножах, я бы поставил как раз на Чухоню. Поговаривали, что в этом деле он мастер.
Наконец-то капитан забрался на борт и почему-то тут же уставился на меня. Даже стало как-то неуютно.
– Что? – не выдержал я этих странных гляделок, и мой голос словно вырвал капитана из какого-то транса.
– Пойдёшь со мной, – буркнул он и вновь вернулся на пристань.
Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Мой так и невысказанный вопрос произнёс Данилка:
– Дядь, а куда ты его тащишь?
– Рот закрой, – почему-то вызверился на племянника капитан и нарочито уверенным шагом двинулся по дороге.
Я какое-то время плёлся сзади, потом догнал и пошёл рядом, за что получил угрюмый взгляд капитана. Очень хотелось всё-таки узнать, куда он меня ведёт, но что-то подсказывало, что ответа я не получу. Максимум такой же рык, которым капитан наградил Данилку. Оставалось лишь идти вперёд и насторожённо осматриваться по сторонам. Настроение стремительно ухудшалось, и мрачно-суеверное впечатление от деревни начинало заполнять меня без остатка. Язычники больше не казались такими уж безобидными. Такое впечатление, что мы идём не по деревне, где живут обычные люди, а попали в логово оборотней и вурдалаков.
В центре деревни возвышалась парочка бревенчатых домов, которые так и хотелось назвать теремами. Могло показаться странным, что чужаки, к тому же православные, вот так свободно гуляют по поселению язычников без сопровождения, но вид словно случайно отиравшихся то тут, то там угрюмых мужиков с ружьями и даже револьверами на поясах намекал на то, что пара шагов не туда может закончиться для нас крайне плачевно.
Капитан смотрел не по сторонам, а только вперёд. Наконец-то мои нервы не выдержали, и я тихонько позвал:
– Дядька Захар…
– Заткнись, – ожидаемо зашипел на меня мой работодатель, но тут же добавил: – Говори, только когда спросят. Старайся отвечать только «да» или «нет». Первым рот не открывай, а если будет невмоготу, лучше откуси себе язык.
Говорил он всё это, не глядя на меня, и точно не шутил.
Наконец-то стало понятно, что мы направляемся к большому дому, стоявшему практически на окраине деревни у самой кромки дремучего леса. Он был не таким, как терема в центре, и тем более не походил на более скромные приземистые избы. Это строение поражало своей приземистой мощью. Сруб был собран из брёвен чуть ли не в два обхвата и покрыт не черепицей или соломой, а потемневшим от времени дубовым тёсом.
Внутрь здания можно было попасть через невысокое крыльцо под массивным навесом с тяжёлой, обитой металлом дверью, но мы почему-то двинулись к боковому спуску в полуподвал.
Все эти архитектурные изыски я отметил краем сознания, а основное внимание привлёк сидящий на завалинке персонаж. На первый взгляд это был обычный, хоть и крупный, мужик в расшитой красными узорами тускло-зелёной домотканой рубахе и серых портках. На этом всё – больше из одежды он ничего не носил. Обуви тоже не было. Имелось ли бельё, я не знаю и знать не хочу. Впрочем, даже не босые ноги и нарочито скромная одежда настораживали больше всего. Было в его чертах что-то звериное, причём настолько явно выраженное, что делало лицо незнакомца не совсем человеческим, а может, и совсем не человеческим.
