Как и все Касильясы, он отлично умел переводить стрелки.
– Серьезно, в чем дело? – не сдалась я, потому что настойчивость тоже у нашей семьи в крови.
– Nada[11 - Ни в чем (исп.)].
Ну что он за человек. Так и хотелось хорошенько его встряхнуть.
– Расскажешь потом? Пожалуйста!
Похлопав меня по макушке, он снова помотал головой.
– Все хорошо. Я рад тебя видеть и рад, что через пару недель мы увидим открытие сезона.
Он врал напропалую, но спорить с ним сейчас бесполезно, и я это понимала.
Несколько минут спустя родители ушли, попрощавшись до вечера. Мама с Сеси хотели пройтись по магазинам, раз подвернулась такая возможность, и мы договорились встретиться после моей работы. Фанаты постепенно начинали расходиться, но кое-где пока попадались; игроки тоже бродили по полю, собирая вещи. Я как раз пила воду, когда ко мне подошла Харлоу. Вид у нее, как и у папы, был мрачным. Так, это уже слишком.
– Да что такое? – спросила я, засунув бутылку под мышку.
По ее скулам заходили желваки.
– Я ничего не сказала, решила, что ты предпочтешь разобраться с ним лично.
– С кем? – заморгала я.
Харлоу заложила руки за спину. Было видно, что она изо всех сил сдерживает раздражение.
– Мистер Касильяс тебе ничего не сказал?
Я подозрительно прищурилась.
– Нет. На тему?
Она кашлянула – еще один признак злости, но в ее случае это мало о чем говорило. Она славилась взрывным характером и не отличалась терпением.
– По-моему, он подошел к сама-знаешь-кому и попросил автограф. – Она еще раз прочистила горло. – Не знаю, что там случилось, Сэлли. Но твой папа уходил так, будто ему по яйцам врезали.
«Спокойствие, Сэл. Только спокойствие».
Я глубоко вздохнула.
– Хочешь сказать… – Мне приходилось произносить по слову в минуту, чтобы от напряжения в глазах не полопались капилляры. – Он нагрубил папе?
Моему папе?
– Кажется, да, – ответила она медленно. – Ни разу не видела твоего отца настолько расстроенным. Он к нему шел чуть ли не с сердечками в глазах, а уходил…
«С-п-о-к-о-й-с-т-в-и-е. Не нервничай. Досчитай до десяти».
Я пошевелила челюстью, пытаясь ее расслабить, но это не помогло. Руки затряслись, стоило только вспомнить взгляд папы.
К черту.
Я пыталась. Честно, я пыталась взять себя в руки. Изо всех сил. Но я редко так быстро слетала с катушек. Обычно я оставалась спокойной и понимала, когда гневу есть место, а когда нет.
Но не сейчас.
Я шагнула вперед.
– Я его…
Как настоящий друг, Харлоу не стала меня останавливать – понимала, что толку от этого мало. Она сама всегда была готова броситься на защиту родных и близких, потому что знала: их нельзя обижать. Уже потом, оглядываясь на этот момент, я вспоминала, что она специально дала мне возможность разобраться с ситуацией самостоятельно, хотя у нее тоже имелось желание вступиться за папину гордость.
– Только не бей его у всех на глазах! – крикнула Харлоу, когда я решительно направилась к… я сама не знала куда. Только понимала, что мне нужно найти это немецкое шайзе.
К тому времени, как я заметила его и стремительно подошла, я достаточно успокоилась и вспомнила, что его нельзя бить. Еще я вспомнила, что нельзя называть его Фюрером и прочими подобными словами, которые потенциально могли бы навлечь на меня неприятности. К счастью, на ногах я хорошо соображала.
Новая цель: натянуть ему глаз на жопу, не нарвавшись на неприятности.
Мысленно «стянув с себя ползунки», я швырнула их на пол. Пошел бы этот урод на хрен. Были бы у меня серьги, я бы тоже сняла их и отдала Харлоу.
Колотящееся сердце и трясущиеся руки только подливали масла в огонь.
Я нашла Култи.
Он просто стоял в стороне, никого не трогал и листал папку с заметками. Высокий и мрачный, он даже не заметил, что оскорбил самого важного для меня человека.
Я даже не задумывалась, кто нас увидит: в данный момент мне абсолютно насрать.
«Не наезжай на него напрямую».
«Не оскорбляй и тем более не называй Фюрером».
Но в эту секунду мне было плевать на титулы стоящего передо мной человека. В первую очередь он был мудаком с мерзотным характером, который совершил немыслимое. Ладно, когда он гнал на меня и моих сокомандниц. Это одно. Но он обидел моего папу, а это я терпеть не намерена.
– Эй, – рявкнула я, как только подошла достаточно близко.
Он даже бровью не повел.
– Эй, сарделька немецкая! – Я что, сказала это вслух?
Когда немецкая сарделька все же поднял голову, я поняла: да, сказала. Ну, могло быть и хуже, конечно, но теперь отступать уже поздно.
– Ты это мне? – переспросил он.
Я сосредоточилась на дрожащих от напряжения руках, на гневе, горящем в груди, и ответила:
– Да, тебе. Я все понимаю, тебе плевать на успехи команды, ты не собираешься нам помогать. Хрен с тобой, здоровяк. Хочешь вякать на нас, хотя не имеешь никакого права говорить, кому что можно и нельзя делать? – Я красноречиво взглянула на него, как бы напоминая о том, что я для него сделала. Лицемер сраный. – Пожалуйста. Груби нам сколько угодно, переживем. Уж я точно по ночам плакать не буду. Но не смей так обращаться с фанатами. Уж не знаю, какие порядки в твоих командах, но мы здесь относимся к людям с уважением и благодарностью. Неважно, попросят у тебя расписаться на фотке или на заднице, – берешь и выполняешь их просьбу с улыбкой. И уж тем более никто не давал тебе права грубить моему отцу. Он был готов землю за тобой целовать, настолько от тебя фанател, и ты посмел ему нагрубить? Боже! Все знают, что противник из тебя отвратительный, но вот уж не думала, что ты такой урод даже с людьми, которые поддерживают твою карьеру.
Рядом кто-то задыхался. Подозреваю, что я.
– Он просто хотел с тобой встретиться и, не знаю, сфотографироваться, чтобы потом хвастаться перед друзьями. Мой папа – лучший человек на планете, и он несколько недель только и мечтал о том, чтобы с тобой познакомиться. А в итоге ушел расстроенным и разочарованным, так что спасибо тебе большое, слышишь, ты, просроченнный тортик «Шварцвальд»![12 - Шварцвальдский вишневый торт – немецкий десерт, торт со взбитыми сливками и вишней. Появился в Германии в начале 1930-х годов.]Надеюсь, когда к тебе подойдут в следующий раз, ты уделишь человеку две минуты своего драгоценного времени, которые он потом будет целый год вспоминать.
Профессор кислых щей, черт тебя дери.
Ладно, последнее я вслух не сказала, но подумала.
Еще подумала ткнуть ему под нос средними пальцами с обеих рук, но сдержалась.
Руки сами собой сжались в кулаки, и я стиснула зубы, глядя на него в гробовом молчании.
Я думала, что выговорилась, но потом он моргнул, и его глаза вдруг напомнили мне позднюю осень в Нью-Гемпшире, где я однажды играла, и внутри ожила тринадцатилетняя девочка – та самая, что боготворила этого человека и считала его самым лучшим на свете.
Она ожила – и умерла, не прошло и секунды. А из ее пепла восстала Сэл, которая понимала, что с годами люди меняются. Взрослая женщина, которой насрать на Райнера Култи. Не он сидел на моих тренировках и играх. Не он переживал из-за моих травм, и не он дразнил меня, пока я восстанавливалась. В своем сердце я хранила людей, которых любила и уважала, которые заслужили мою заботу и преданность.
Райнер Култи ничего для меня не значил. Когда-то давно он вдохновил меня, это правда; но не он помог воплотить мою мечту в жизнь.
– Я понимаю, на этом поле никто не сравнится с вашим величием, мистер Култи, – с максимальным сарказмом сказала я. – Но для меня папа – это святое. И когда ты в следующий раз расстроишь кого-нибудь своим наплевательским отношением – это будет чей-то отец, или мать, или брат, или сестра, или дочь, или сын. Подумай об этом.
Гребаный братвурст[13 - Колбаски для жарки на гриле, одно из самых распространенных в Германии блюд.].
Ответа не было, – к счастью, я его и не ожидала. И хорошо: все равно я сильно сомневалась, что от этого равнодушного пофигиста можно добиться хоть каких-нибудь искренних извинений.
Я не успокоилась даже несколько часов спустя, когда я таскала тачку с камнями и чуть ли не надрывалась от боли в плечах. Все равно бесилась, и если бы не сорвала плакаты с Култи еще десять лет назад, то посрывала бы их сегодня с воплем, которому позавидовала бы Зена – королева воинов[14 - Героиня одноименного американского сериала про отважную воительницу Зену с Люси Лоулесс в главной роли.]. Никто меня не останавливал, когда я ушла с тренировки, на ходу собрав вещи. Даже Гарднер просто стоял и смотрел, впечатленный моей тирадой.
Ну, уже что-то. Раз Гарднер не злился – из команды меня не выгонят.
По крайней мере, я на это надеялась, но в любом случае ни о чем не жалела. Если не вступаться за то, во что веришь, то можно ли считать себя истинным?
* * *
Тем же вечером, пока я была на пробежке перед встречей с родителями, на автоответчик мне пришло три голосовых сообщения.
Первое было от Дженни:
– Сэл, я до сих пор не верю, что ты ему это сказала, но слушать тебя было одно удовольствие. Люблю тебя и горжусь.
Второе – от защитницы, с которой мы практически не общались. Она хохотала, практически умирая от смеха:
– Просроченный «Шварцвальд»! Господи, я там чуть не обоссалась!
Третье – от Харлоу:
– Сэл, я всегда знала, что в твоем тщедушном тельце стальные яйца, но я тебе клянусь, я чуть не расплакалась. Дай знать, когда решишь отпраздновать. Култи ты отодрала дай боже.
В целом я осталась довольна собой.
Отцу я ничего не сказала, но, когда мы выбрались в город поужинать, обняла вдвое крепче обычного, пока у него не перехватило дыхание.
Все тревоги, что администрация на меня обозлится, оказались напрасной тратой душевных сил. На следующий день пара новеньких девочек тайком дали мне пять, но только уверенный хлопок Гарднера по спине помог окончательно успокоиться. Никакое наказание мне не грозило.
Всю тренировку я провела с высоко поднятой головой и даже не притворялась, будто игнорирую Култи. Когда я замечала его, то открыто смотрела. Один раз наши взгляды пересеклись, и я отвернулась не сразу. Говорят, нельзя смотреть в глаза опасным животным, чтобы они не восприняли это как вызов, но мне было плевать. Я не собиралась стелиться под Култи, как какая-то шавка.
Я ничего плохого не сделала и точно не собиралась стоять в стороне, пока этот «панцеркампфваген-тигр»[15 - Panzerkampfwagen VI Tiger – немецкий танк времен Второй мировой войны.] расстраивает моего папу. За ужином в ресторане отеля папа вел себя как обычно, но… Я нутром чуяла, как ему обидно, и не собиралась это терпеть.
Когда во время очередного пятиминутного матча мы с девочками слегка разошлись и я упала прямо к ногам Култи, то сразу же поднялась. Отряхнула колени, глядя ему прямо в глаза, а потом спокойно вернулась на поле.
Стоило ли так делать?
Может, и нет, но потом я вспоминала о папе и понимала, что поступила правильно. Да и не было других вариантов. Пусть мы с Грейс не обсуждали, что тогда сказал ей Култи, по ее взгляду в тот день становилось понятно: она сделала ему выговор за тон, которым он общался с девочками. Вступиться за них я тогда не решилась, зато отстояла отца – и, пожалуй, в какой-то мере всех, от кого Култи отмахивался.
То есть, по сути, всех нас. Разве что решалась я на это дольше, чем Грейс. Не знаю, были бы на месте тех девочек Дженни и Харлоу – может, я повела бы себя по-другому. Но такого отношения не заслуживал никто.
Его поведение ни капли не изменилось. Так и приходилось ходить на цыпочках и следить за собой и своими словами. Полный отстой? Безусловно. Но у нас и без него хватало забот.
Приближалась первая игра предсезонки, за которой в течение двух недель должно последовать еще пять, и мне стоило сосредоточиться на футболе, а не на тупом мужике, которого люди прозвали Королем. Да, он король, вот уж точно. «Король» всех мудаков на планете.
Глава 8
– …У кого-нибудь есть вопросы?
Напряжение в конференц-зале стояло такое, что хоть топор вешай. За последние два часа никто, кроме Грейс, не произнес ни единого слова. Мы все просто неловко сидели, слушали, как тренерский состав освещает последние детали грядущего сезона, и неуверенно кивали. Никому не нравилось тратить время на разговоры, когда хотелось играть.
Виновник странного поведения команды стоял в углу у проектора, скрестив на груди руки. Никто не сказал этого вслух, но все прекрасно все понимали.
Виноват он.
Поскольку на вопрос Гарднера так никто и не отреагировал, я покачала головой и ответила:
– Не-а.
Нахмурившись, главный тренер обвел нас взглядом, ожидая, пока кто-нибудь еще подключится к обсуждению.
Но все молчали, и судя по тому, как Гарднер напрягся, он явно не понимал почему. Во-первых, мы в целом не страдали от неуверенности в себе. Во-вторых, если у кого-то и возникали проблемы, обычно их не боялись озвучивать. Только теперь наша проблема обретала форму.
Та-да-дам.
Никто не собирался ничего объяснять.
– Что, нет вопросов? – недоверчиво переспросил Гарднер.
Тишина.
