К сожалению, не все знали, что к нему лучше не лезть. Не прошло и пары минут, как за спиной раздался голос одной из девушек:
– Не подскажете, который час?
Любой, кто хоть краем уха слышал о Култи, знал, что он рекламирует часы. И носит их не снимая.
По просьбе фотографов телефоны мы оставили в сумках, так что я не удивилась, что ни у кого нет часов. Когда-то давно я с ними играла, но побоялась, что разобью.
– Никто не знает, который час? – снова спросила та девушка.
Тишина.
Человек, которому платили за ношение часов, не повел даже бровью.
Господи.
Не выдержав, я обернулась:
– Я без часов, Вивьен, извини. – Потому что я терпеть не могла, когда вопрос повисал без ответа. Сразу становилось неловко от чужой грубости.
Особенно когда человек, который мог бы спокойно ответить, вместо этого решил промолчать. И судя по выражению лица Вивьен, она это понимала.
Супер. Класс.
Больше я не оборачивалась. Просто смотрела в камеру и улыбалась, когда это требовалось.
* * *
Два дня спустя на тренировку заявились видеооператоры, и все повторилось. Шина тут же настойчиво мне замахала, кивая в сторону тренерского состава.
– Иди к ним, – прошептала она. – Нам нужна всего пара кадров.
Пара кадров с человеком, который за месяц сказал мне три предложения.
М-да.
Подняв с земли свою гордость, я отряхнула ее, накинула на плечи и поплелась к тренерам. А когда подошла, подчеркнуто завязала разговор с Гарднером, хотя Култи стоял совсем рядом, скрестив на груди восхитительно мускулистые руки и глядя куда-то в сторону. Из-за короткой стрижки и отсутствующего выражения лица он с каждым разом все больше и больше напоминал мне солдата. Мысленно я продемонстрировала ему средние пальцы обеих рук одновременно. Да, я очень зрелая женщина, знаю.
Нет.
Но я делала то, что от меня требовалось. Всегда. Поэтому, натянув улыбку, я немного поговорила с приятными мне людьми, пока вокруг бродили операторы. Для съемок этого должно хватить.
На немца, игнорирующего саму жизнь, я решила не обращать внимания. Гарднер завел разговор с кем-то еще, а я тем временем прислушалась к стоящим неподалеку девушкам.
– Поскорее бы это закончилось. Кто-нибудь знает, что мы делаем завтра? – спросила Женевьева.
– Вроде нужно подъехать в офис за оставшейся формой, да? – отозвалась ее собеседница.
Да, но я не хотела быть всезнайкой, которая вечно лезет в чужие разговоры.
– Ага, – согласилась третья девушка. – Никто не хочет завтра пройтись по барам?
Пройтись по барам перед игрой? Я поморщилась, но продолжила молча смотреть прямо перед собой, хотя прислушиваться не перестала. Две девушки согласились, третья – нет.
И вообще, меня не приглашали и мнения не спрашивали. Я сама виновата: вечно отказывалась, и в какой-то момент меня перестали звать. Но я была занята. Иногда складывалось впечатление, что даже в туалет приходится ходить по расписанию. Так что пусть они гуляют по барам, а мы с Марком наконец-то займемся новым проектом, который нам заказали, – «Юго-западным оазисом», как мы ласково его прозвали. Пятнадцать лет назад мне бы даже в голову не пришло, что я буду радоваться специальной поставке кактусов и камней.
Можно ли назвать такую жизнь гламурной? Нет. Но мне она нравилась, а чужое мнение меня волновало мало.
– Поскорее бы, – сказала другая девушка. – Неделька выдалась – ж-е-с-т-ь. Парочка «маргарит» точно не помешает.
«Парочка»? Я поморщилась.
– Да уж, и не говори…
– Лучше бы вы занялись своей дисциплиной, а не выпивали накануне игры.
Честное слово, у меня чуть сердце не остановилось при звуке этого голоса. Даже оборачиваться не пришлось, чтобы понять, кто это был, – только идиот бы не догадался.
Вот надо же: столько молчал, а тут вдруг решил вмешаться…
– Но это же просто предсезонка…
Уж не знаю, насколько нужно быть глупой, чтобы оправдываться «просто предсезонкой». Я понимаю, конечно, что она не пойдет в зачет, но все же. Кому нравится проигрывать? Уж точно не мне. Я даже в аэрохоккей проигрывать не любила.
Неважно.
Уж кто бы говорил, лицемер.
– Не бывает «просто» игр, – прозвучал резкий ответ профессора кислых берлинских щей.
– Так, давайте-ка… – быстро вклинился Гарднер, уводя разговор в новое русло.
Я, конечно, не собиралась оборачиваться к Култи, хотя мне не понравился ни высокомерный тон, ни двуличное ханжество. Может, я бы восприняла это по-другому, не тащи я пару дней назад его пьяную жопу в отель.
Но все, уже поздно.
Хотя даже мне от его слов стало неприятно, никто ничего не сказал. Но стоило нам с Дженни переглянуться, она одними губами произнесла: «Это что было?»
Я выпучила глаза и точно так же безмолвно ответила: «Вот уж не знаю».
* * *
Некоторое время спустя к нему подошла Грейс. Они поговорили, наверное, минуты три, не больше, и все эти минуты все взгляды на поле были прикованы к ним. Полным составом мы наблюдали, как Грейс решительно подходит к Култи, что-то говорит привычным нам капитанским тоном, а он коротко ей отвечает. Две минуты спустя одна из самых собранных профессиональных девушек в спорте буквально дымилась от гнева.
Он довел Грейс. Грейс! Человека, который никогда не опускался до перебранок. За пять лет совместной игры, даже когда мы были в составе сборной, я ни разу не видела от нее грязных приемов. Спокойная, напористая и умная, Грейс была воплощением профессионализма.
Она умела держать себя в руках.
А сейчас она явно вышла из себя. Я понятия не имела почему, но мне было до смерти любопытно.
Может, сделала замечание Култи за то, как он наехал на девочек? Зная, как Грейс серьезно относится к капитанской роли, – наверняка. До этого они с Култи общались нормально, даже по-дружески. Ну, относительно.
Но теперь я начала волноваться.
Что у них такое случилось?
– Сэл, а твой братец притащит свою аппетитную попку на открытие сезона?
Я высунула язык и изобразила рвотные позывы, чем вызвала смех пары девчонок. Они всегда дразнили меня пошлостями в сторону брата, когда тот приходил, хотя знали, как я это ненавидела. Шлюшки несчастные. Ухмыльнувшись, я помотала головой.
– Нет, зато свои попки притащат сестренка с родителями. Они, кстати, и сегодня здесь.
– О, серьезно?
В груди разлилось радостное тепло. Мало кто мог похвастаться семьей, которая жила достаточно близко, чтобы периодически появляться на играх… или которая в целом захотела бы приходить. Зато мое семейство, наоборот, на домашние матчи приезжало в полном составе, чтобы поддержать меня и провести весь следующий день вместе. Я понимала, что мне повезло, и была очень им благодарна.
И пусть Сесилия всю игру переписывается с друзьями и листает ленту соцсетей. Какая разница? Даже когда мы ссорились и она обзывала меня и выдумывала себе всякие ужасы о моем якобы плохом отношении, она все равно приходила. Мама бы тоже предпочла, чтобы я посвятила жизнь чему-то другому, но появлялась на трибунах вместе со всеми и болела за меня, несмотря ни на что. Что это, если не любовь?
Сегодня у нас открытая тренировка, после которой начинались предсезонные матчи против местных университетских команд. По сути, эта тренировка была кивком Лиги в сторону владельцев сезонных абонементов, друзей и семей игроков и победителей разных конкурсов. После тренировки мы обычно гуляли и фотографировались, а если приходили дети – немного гоняли с ними мяч.
– Ага. Не уверена, что в этом году Эрик сможет приехать, он ведь до сих пор за границей. – И хорошо. А то сидел бы он на трибунах и сверлил бы взглядом тренерский состав в виде Райнера Култи.
– Если что, предупреди заранее, чтобы я успела навести марафет, – рассмеялась моя собеседница.
Фыркнув, я отмахнулась от нее и натянула гетры поверх щитков. Разминка закончилась; выпрямившись, я оглядела примерно сто человек, занимавших небольшую секцию трибун, отведенную специально для просмотра тренировки. Не прошло и пары минут, как я заметила редеющую шевелюру отца, мамины рыжие крашеные волосы и ковбойскую шляпу Сеси. Вскинув руки, я помахала семье и всем остальным, кто принял мой жест на свой счет, и широко улыбнулась. Мама с папой тут же замахали в ответ, и к ним присоединились еще несколько посторонних.
– Не задерживаемся, дамы. Если все готовы, давайте начнем, – позвал Гарднер.
Следующие два часа пролетели без тени неловкости, которая преследовала команду с тех пор, как Култи решил выйти на новый уровень сволочизма. Как будто мы все разом забыли об этом, по крайней мере, на время. Всю тренировку я украдкой поглядывала на трибуны. Я с самого детства любила играть перед семьей. Некоторых это смущало, но не меня. С ними на трибунах я сразу начинала играть лучше, а относиться к матчу даже серьезнее, чем обычно, если такое вообще возможно. Родители знали о футболе достаточно, чтобы все замечать и при этом подсказывать, над чем еще можно поработать.
Солнце палило над головой, лодыжка практически не беспокоила, и в целом все прошло хорошо. Только каждый раз, когда я оглядывалась на папу, тот пялился на Култи, как какой-то маньяк. Он совершенно не разбирался в мужчинах, но это не мешало его любить.
Не будем вспоминать, что много лет назад я была точно такой же.
Дав нам время остыть и размяться, сотрудники мужской части клуба, – наша команда принадлежала тем же организаторам, – вывели зрителей с трибун на поле. Я не видела семью больше месяца и очень по ней соскучилась. Папа, едва оказавшись внизу, тут же заозирался, выглядывая главную любовь своей жизни. Уж точно не меня, ха.
– Ма. – Я подала руку маме, и та, быстро оглядев мою потную футболку, скорчилась, но все равно меня обняла.
– Mija, – сказала она, крепко сжимая меня в объятиях.
Отпустив ее, я схватила сестру за козырек шляпы и подтащила к себе, не обращая внимания на ее визги.
– Не надо, Сэл! Ты вся мокрая! Сэл, я серьезно. Сэл! Да блин!
Знала ли я, что она не любит потных объятий? О да. Волновало ли это меня? О нет. Я еще не забыла, как в последнюю встречу она назвала меня овцой, даже если сейчас она делала вид, что ничего подобного не было. Я прижала ее к себе только крепче, а Сеси заколотила меня по спине.
– Hija de tu madre[7 - Дословно «дочь своей матери», аналог ругательств «сукина дочь», «засранка» (исп.)], попридержи язык, – сказала ей мама, но сестра оставила ее слова без внимания.
– Я скучала, Сеси, – сказала я, осыпая сестренку поцелуями, от которых та уворачивалась и ныла, что я размажу ей макияж.
Ничего, ей семнадцать, переживет. Мы примерно одного роста, со светло-карими глазами и каштановыми волосами, как у нашей аргентинской бабушки, хотя у меня они немного светлее. Но на этом сходство заканчивалось. Физически я весила килограммов на десять больше, а по характеру мы были полными противоположностями. К пятнадцати она уже вовсю щеголяла на каблуках, а я считала спортивный топик пиком моды, и это только верхушка айсберга. Но я любила ее до смерти, даже когда она ныла и жаловалась… а иногда и немного грубила.
Наконец отпустив ее, я посмотрела на папу и фыркнула: он стоял к нам спиной и до сих пор озирался.
– Эй, пап? Обними меня, пока он тебе руку не пожал, а то ты ее после этого никогда мыть не будешь.
Вздрогнув от неожиданности, он обернулся и широко улыбнулся. Сколько себя помню, у него всегда были редеющие волосы, легкая щетина и яркие зеленые глаза, унаследованные от испанской бабушки.
– Я искал тебя!
– Да-да, ври больше, – рассмеялась я. Мы обнялись, и тут же он начал комментировать мои «ножницы», которые я практиковала на тренировке. «Ножницами» называли удар через себя в падении – надо прыгнуть и пнуть мяч так, чтобы он пролетел над головой или улетел в сторону, в зависимости от ситуации.
– Я так тобой горжусь, – сказал он, так и не выпустив меня из объятий. – Ты с каждым разом играешь все лучше и лучше.
– Мне кажется, у тебя просто зрение портится.
Он помотал головой и все-таки отстранился, положив руки мне на плечи. Он был не особо высоким мужчиной – метр семьдесят пять, если верить его правам, но на вид не больше метра семидесяти.
– Alomejor[8 - Вполне возможно (исп.)].
По ноге вдруг постучали; опустив взгляд, я увидела двух малышей: мальчика и девочку, держащих в руках мои прошлогодние снимки.
Немного поговорив с ними, я подписала фотографии, потом сфотографировалась по просьбе их мамы, и тут же ко мне подошли еще три семьи. В основном мамы с дочерями, и в перерывах между фотографиями я обязательно находила время пообщаться с ними и пообниматься, ведь это самая дешевая и эффективная валюта в мире. Да, я ненавидела интервью, потому что нервничала и не знала, как вести себя с прессой. Но эти незнакомые люди приносили мне только радость, особенно когда получалось осчастливить ребенка. Родители успели куда-то уйти, но я за них не волновалась: они знали, как проходят подобные тренировки.
Где-то полчаса спустя, подписав мяч какой-то относительно взрослой девочке и заверив ее, что идти в профессиональный футбол никогда не поздно, я огляделась в поисках родного семейства. Родители нашлись у ворот, которые мы использовали во время тренировок: они разговаривали с Гарднером и Грейс, нашим капитаном. Они знали друг друга и на протяжении многих лет неоднократно виделись.
Добравшись до этой компании, я приобняла папу за плечи и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, но мрачно и с едва заметной грустью, которую явно пытался скрыть. Я тут же насторожилась.
– Que tienes?[9 - Что случилось? (исп.)] – шепнула я.
– Estoy bien[10 - Все хорошо (исп.).], – прошептал он, целуя меня в щеку. Но он не походил на человека, у которого все хорошо. – Тренер как раз говорил, как хорошо вы сыгрались.
Я внимательно вгляделась в его лицо, отмечая извечный загар и возрастные морщинки – результат многих лет работы под солнцем, иногда в шляпе, иногда без. Я видела, что он расстроен, просто упрямится и не хочет говорить, в конце концов, я сама точно такая же. Но я не собиралась давить на него. Кашлянув, я попыталась перехватить взгляд мамы, но ту явно ничего не тревожило.
– Очень на это надеюсь. Мне тоже так кажется, согласись, Грейс?
Наш капитан, которой в этом году исполнялось тридцать пять, радостно улыбнулась. Полная противоположность злости, которая была написана на ее лице после общения с Култи.
– Определенно.
Как только Гарднер с Грейс отошли, оставив нас с родителями наедине – Сеси зачем-то убежала болтать с Харлоу, – я ткнула папу локтем и спросила:
– Ну правда, что случилось?
Тот, разумеется, помотал головой.
– Да все хорошо, Сэл. Что с тобой такое?
