– Так отправили к тебе, воевода, посыльного. А эти пришли со стороны Москвы, к нам шли, – растерялся служивый. – Главная у них баб… матушка-монахиня.
– Воевода! – закричал дьячок, один из трех, которые служили теперь при отце Спиридоне.
На меня все сразу обратили внимание. Вперед вышла женщина, явно в годах, если судить по морщинам на лице, рядом с ней были три монаха, на которых ряса смотрелась, как могла бы и балетная пачка, то есть, несуразно. Это были воины. Рослые, с волчьими внимательными взглядами. Они, казалось, во всех видят угрозу для этой женщины, то есть ведут себя ровно так, как должны действовать телохранители.
Я пошел навстречу делегации, стараясь демонстрировать свободные руки, мол, без умысла. Поймал себя на мысли, что ситуация забавляла. Я – хозяин всех этих земель, глава всех людей в округе более чем на пятьдесят верст у себя же дома действую будто чужой человек. И, как только разберусь в ситуации, поспешу изменить положение дел. Если я не покажу, что хозяин, то имею ли право так называться?
Но кто эта женщина? У митрополита Климента также есть охрана, вот в таких же рясах ходит, что и сопровождение старухи, а под этими одеяниями у митрополичьих псов панцири с пластинами, да мечи булатные. Кстати, бойцы знатнейшие, просил даже митрополита, чтобы парочку таких прибыли ко мне для, так сказать, обмена опытом.
– Не признал ты меня, воин? – с усмешкой спросила…
Кто? Кого я должен был узнать? Если какая княгиня, так одежда на ней была бы иной. А еще крест… Женщине передали полуметровый крест, он был в золоте, с драгоценными камнями, наверняка тяжелый, но в руках на вид хрупкой женщины, тяжесть предмета стиралась.
– Не признал, матушка, – сказал я, теряясь, как именно обращаться к этой даме в монашеском одеянии.
– Аль не слыхал ты обо мне, вьюнош? – спросила женщина, все же настаивая на том, чтобы я назвал ее имя.
И как относиться к тому, что меня назвали юношей? От мужика такое обращение терпеть нельзя, я, как-никак, но глава могущественной организации. Да я уже отец!
– Не серчай, воевода, для меня ты вьюнош ибо не ты так уж сильно молод, но я сильно стара, – женщина улыбнулась.
И от этой улыбки повеяло какой-то теплотой, я бы даже сказал… святостью, прости Господи. Так и было, будто от матери шла любовь.
– Матушка, так кто ты? – спросил я после некоторой паузы.
– Ефросинья я, порой Полоцкой матушкой кличут, – представилась женщина.
Я поклонился в пояс. И этот поклон никак не мог быть расценен, как-то, что я роняю честь. Ефросинья Полоцкая была той, кого еще при жизни считали, если не святой, то праведной женщиной. Она, внучка славного полоцкого князя Всеслава Брячиславовича, не только имела серьезный вес в церкви, но влияла на принятие решений в политике. То, что ее в иной реальности канонизировали, я знал, но то, что она заинтересуется Братством, не подумал. А нужно было и подумать.
Зачем, по сути, она мне нужна? Как я считал ранее, так и незачем. Этот мир мужской, а со всеми важнейшими мужами я не просто знаком, я уже повязан рядом обязательств и договоренностей. Но она тут, и мне, конечно, интересно, зачем. Не связано ли это с противостоянием между братьями-Юрьевичами? Если так, и митрополит посылает свой «примеритель», то нужно внимательнее отнестись к делегации самой влиятельной из ныне живущих женщин, наверное, так и есть.
– Матушка, а чем вызван ваш приезд? – спросил я.
– А, что воевода, прогонишь? – усмехнулась Ефросинья, а ее телохранители напряглись и полезли правыми руками под рясу, явно не для того, чтобы почесать себе пузико.
– Оставьте нас! – повелительным голосом сказала женщина, и все ее окружение попятилось назад.
Отдав крест, которым Ефросинья явно гордилась и, вроде бы и не зачем, показала мне, опираясь на посох, онапошла вперед к выходу из подворья.
– Воевода, ты иди за мной, поговорим, – сказала Ефросинья, не оборачиваясь в мою сторону.
С такой женщиной поговорить важно и интересно для меня, но я не сразу сделал шаг в сторону преподобной Ефросиньи. Все же я прибыл сюда для другого, для разговора со Спиридоном. Но, как видно, обстоятельства таковы, что даже очень срочный вопрос стоит отложить.
– Я прибыла на тебя посмотреть, – начала говорить Ефросинья Полоцкая, как только мы вышли за ворота церковного подворья. – Была я у митрополита, так он многое про тебя рассказывал. А тут люди твои через Полоцк шли к балтам и далее к вендам. Знаю я, что был ты в Константинополе, а еще, что печешься о русской церкви православной. Знаю, что за твой кошт строится в Суздали женский монастырь, все знаю, уже немало богоугодного ты сделал. Вот и решила съездить, посмотреть, да икону прикупить.
– Откуда, матушка, про иконы знаешь? – спросил я.
– Я многое знаю, – сказала Ефросинья, остановилась, поймала мой взгляд и словно в душу заглянула.
Несмотря на то, что я неведомым образом очутился в этом мире, все равно не склонен верить в мистификации. Вот в Божий промысел верю. От взгляда Ефросиньи я ощущал теплоту и, словно рентгеновские лучи пробивали меня насквозь. Несмотря на то, что я никогда не ощущал тех самых рентгеновских лучей, именно такие образы приходили на ум.
– Ведаешь ли ты вьюнош, кто дорогу тебе указывает? – через некоторое время спросила Ефросинья.
Стараясь не показывать своих эмоций и отношения к заказанному женщиной, я ответил, что не в курсе того, о чем она говорит.
– Али не признаешься, али и сам не ведаешь. Вот только мудрости моей хватает, чтобы сложить воедино поступки твои и ту помощь, что Господь тебе дарует. За два года братство православное стало той силой, что, коли надо, так и на Руси головою станет. И ты… – с лукавым прищуром в глазах говорила Ефросинья, но я ее перебил.
– Не стращай меня словами. Сравнивать не хочу тебя, матушка, с … – я не посмел в присутствии монахини произнести слово «Лукавый».
Ефросинья улыбнулась, и вновь от нее повеяло теплотой и добром.
– Вот то меня и смущает, что у молодого мужа нет соблазна стать выше, чем он может. Тогда мне не ясны думы твои. Зачем все это? – спросила Ефросинья и показала рукой куда-то вдаль.
Я объяснил старушке свои мотивы. Старался быть убедительным. И в ходе разговора я понял истинную цель, зачем прибыла Ефросинья. На самом деле, первопричиной были не иконы, которые я пока не продавал, не даже знакомство со мной или выявление, не вселился ли в меня какой-нибудь пророк или, напротив, прислужник Лукавого. Она прибыла разузнать мои мотивы. И прислал ее митрополит.
Правда я для нее, так, дополнение к серьезному делу. Климент опасается, что на Руси назревает новая усобица и хочет призвать Ростислава Новгородского на поклон в Киев. Это было еще до того, как в противостоянии Юрьевичей все же победил старший брат. Чего-то мне не досказали, но суть, я думаю, что уловил.
Опасения митрополита мне так же понятны. До меня доходят сведения, как передвигается огромный караван из войск и еще большего числа людей нератных, что устремились в Братство. Масштабы этого движения должны быть столь велики, что не могут не вызвать недоумение на Руси. Митрополит – человек не глупый, более того, еще более дальновидный, чем кто-либо из князей. Вот он и заслал ко мне Ефросинью с проверкой.
Нужно было мне все же больше делиться, а еще, приобретая землю, уже сейчас начать раздавать их великому князю.
– Но, что тебя так гложет, воевода? – спросила Ефросинья.
Я рассказал. Без особых подробностей, несколько приукрасив ситуацию, конечно же, в свою пользу. Из моего рассказа вышло так, что Ростислав Юрьевич собирается идти против Братства, а я, чуть ли ни смиренно уповаю лишь на волю Господа и на поддержку митрополита с великим князем.
– Я поговорю с Ростиславом. До меня уже дошло то, что свершилось братоубийство. Вот встречусь с епископом Ануфрием, и мы вдвоем с ним станем увещевать Ростислава. То не твоя забота, – сказала Ефросинья, протягивая мне руку для благословения.
– Благослови, матушка, – сказал я, целуя руку преподобной Ефросиньи Полоцкой.
На помощь великой женщины уповай, но не сиди сиднем, а действуй! Так что, как только у меня получилось временно избавиться от общества Ефросиньи, посыпались приказы. Оставалось только вдумчиво поговорить со Спиридоном.
Глава 4
Иван Ростиславович, несмотря на то, что стал галичским князем, все равно прозванный в народе Берладником, смотрел на относительно стройные колоны людей, повозок, скота, делал это с некоторой тоской. Все это могло принадлежать ему. Бывший воевода Братства чуть ли не облизывался на виды табунов коней, стадкоров, отар овец. Но понимал, что к этому богатству, как и к людям, что сопровождают такой богатейший караван, он уже не относится. Понимал головой, но сердце требовало поиска иного отношения к ситуации.
Не то, чтобы в Галиче плохо, нет, здесь даже очень сытно. Главное, что есть соль, на ней княжество живет и богатеет. Вот только был еще один важный фактор – это степень самостоятельности. Ивану Ростиславовичу сейчас казалось, что он имел куда больше самостоятельности, независимости, право выбора, когда оставался воеводой Братства Андрея Первозванного.
Великий князь киевский Изяслав Мстиславович распространял свою волю на Галич не только, даже не столько, посредством уплаты дани. Главный хозяин Руси через своего представителя влиял на практически все решения. Наиболее болезненным было то, что ряд солеварен Изяслава оставлял за Киевом. То есть, на территории Галичского княжества образовывались промышленные объекты, не принадлежавшие князю Галича, не приносящие ему сверхприбыль.
И такое положение дел даже для Ивана Ростиславовича, князя, который проникся идеей единоначалия на Руси, было болезненным. Одно дело выступать за порядок и сильную власть, другое, когда эта самая власть начинает давить на тебя. И сейчас, когда огромный обоз Братства переходил через его земли, некое чувство ностальгии, сдобренное ощущением несправедливости и щепоткой уязвленного самолюбия, довлело над князем.
– Не кручинься, княже, – поняв, что именно происходит с его другом, а уже потом, князем, воевода Боромир решил поддержать Ивана Ростиславовича.
– Воевода, ты понимаешь, в какую силу превращается Братство? Как выходит, что моя дружина меньше, чем войско братьев? – сокрушался Иван Ростиславович. – Это же я создал Братство. По праву тут половина моя должна быть.
Боромир промолчал. В последнее время Иван Ростиславович, его князь, за которым он был готов идти хоть куда, теряя все и приобретая немногое, переменился. Галичский князь стал завистливым, все смотрит на то, как живут соседи, как усиливается Волынское княжество или Киевское, Смоленское. Любой успех любого региона Руси несколько болезненно сказывался на настроении Ивана Ростиславовича. Может, поэтому несколько снизилась и активность князя, съедаемого завистью, который по первой принялся деятельно заниматься княжеством.
Не было секретом то, почему подобное происходит, точнее в чем первопричина смены настроения и отношения к жизни у Ивана Ростиславовича. Во всем виновата жена князя.
Бывший уже давно вдовцом, позабывший, какими коварными могут быть женщины, впрочем, и не знав об этом, так как первая жена Ивана Ростиславовича была кроткой, князь поддался влиянию жены Берты. Свадьба не так, чтобы давно состоялась, всего три месяца назад, но изменения в отношении князя ко всему и во всем налицо.
Берта, племянница короля Германии Конрада, рассчитывала на совсем иное свое будущее. Она мнила, что уже почти стала императрицей Византии, а тут… Да она ненавидела Русь и русичей уже потому, что именно русская принцесса перешла ей дорогу и не позволила стать женой василевса Мануила.
Вот и бесилась женщина. И «королевство ей маловато», несмотря на то, что Галичское княжество было весьма даже не маленьким, уж точно больше, чем почти любое герцогство в Германии, и «король» не тот, а слабый. Женщина пилила Ивана Ростиславовича со второго дня после свадьбы. Словно Берта посчитала, что раз возлегла с Иваном, то он уже ей должен до скончания лет.
И не была она красавицей, и немолода уже, а только на несколько лет младше самого Ивана. Но, нет, мнила себя первейшей женщиной на Руси. Ну, а с такой!.. Должен быть рядом мужчина с ресурсами и силой. Иначе, где же она первая?
Сложно складывались и отношения между мачехой и пасынком, что не могло опять же сказывать на психическом состоянии князя. Берта не просто начала давить на княжича Ростислава Ивановича, пока единственного наследника галичского князя, но и строить интриги против неискушенного в тайных играх парня. Князь Иван многое понимал, оттого еще больше усложнялась ситуация. Он же не может Берту послать куда подальше, в монастырь, к примеру, отправить. Их брак – это политическое явление, тягло для Ивана, его плата за то, чтобы быть князем Галича. Одна из плат. И теперь он не может определиться, стоило ли оно того.
– Зови ко мне младшего воеводу Братства Никифора! – приказал Боромиру Иван Ростиславович.
– Могу ли я предупредить тебя, князь, оградить от неверных решений? – спросил воевода.
– Зови! – прикрикнул Иван Ростиславович. – Нет, подожди!
Князь стал ходить из стороны в сторону в большой княжеской палате своего трехэтажного, достойного великого князя, терема. Как же еще год назад Иван Ростиславович жаждал вернуться в этот огромный дом, но как же он давил сейчас на князя!
– Остановить все обозы и поезда! Взять двойные, нет, тройные платы за проход. И Никифора все равно ко мне требуй, – после некоторого размышления, сказал Иван Ростиславович.
Боромир не стал противиться. Он очень хорошо знал своего князя. Перечить Ивану Берладнику, когда у него такие алчные глаза, когда такая решительность на лице – это попасть под удар, причем, без шанса что-либо изменить. Так что, поклонившись, Боромир пошел прочь, лихорадочно проводя расчеты по соотношению сил княжества и войска Братства.
Боромир даже ощутил не то, что дискомфорт, а осязаемую боль, что приходится думать о боевых действиях против бывших соратников. Но, если Иван Ростиславович все же будет настаивать на повышенных сборах за проход или на других способах ограблениякаравана Братства, ситуация накалится.
Одна надежда была на то, что Никифор, которого оставляли в Братстве для шпионской деятельности, сможет способствовать мирному исходу.
«Ну поделятся братья, чего же с того? В конце-концов за все то, что было сделано князем и да и мной, нужно заплатить» – думал Боромир, ища оправдания, по сути, разбою.
* * *
Вот, еду во Владимир, а такое ощущение, что добровольно иду на казнь. И ситуация вроде бы не такая уж печальная должна быть, но не покидает чувство, что Ростислав Юрьевич начнет действовать, как говорили в будущем «по беспределу».
Через два дня после того, как делегация Ефросиньи Полоцкой отправилась вначале в Ростов, в резиденцию епископа Ануфрия, откуда они вместе должны были ехать увещевать нового владимирского князя, приехал за мной черный вороной. Кони гридней Ростислава, действительно, были вороными, так что прибыл за мной «воронок», чтобы везти в застенки, как врага народа. Такие ассоциации были тогда, не оставляют они меня и сейчас.
Конечно же, я мог бы послать к лешему всех этих гридней старшего сына Юрия Долгорукого. Но я выбрал вариант поехать в пасть к тигру. И это не сумасшествие, это результат работы двух лет, анализ обстановки и выбор варианта развития событий относительно бескровных. И не только вероятность некоторой операции, которая уже началась, повлияла на принятие решений.
Я не представлял себе вариант, при котором меня арестуют или, сразу же по приезду во Владимир, убьют. Ефросинья давала мне гарантии, что этого не случится, если, конечно, Ростислав Владимирский еще подчиняется русскому митрополиту. Разве может быть иначе и новый князь может быть католиком? Не верю, он просто не удержит власть. И даже никакие мои и моих людей действия не нужны будут.
Но там были религиозные нюансы, весьма существенные, которые пока воспринимаются, как недоразумение. У Новгорода новый архиепископ и его назначение идет в разрез со всеми правилами. Но все равно я не верил, что новгородцы и Ростислав Юрьевич могут пойти против митрополита.
Так что едем, а на всех моих землях происходят мероприятия по подготовке к серьезной войне. Выравниваются валы, поправляются частоколы, строятся дополнительные укрепления, деревянные башни, проводятся учения и боевое слаживание. Последнее мероприятие становилось еще более важным по мере того, как на мои земли прибывали все новые и новые отряды бывших ратников убитого Андрея Юрьевича.
Это, кстати, еще одна причина, почему мне нужно поехать к Ростиславу с богатыми подарками. Нужно время. Муромский и Рязанский князья отозвались на зов о помощи. Мало того, так унжанский и городетский посадники изъявили сепаратистские настроения и… Прислали просьбу принять их с их же городками в Братство. Это не много людей, там всего-то по две-три сотни ратных. Но это немалые земли и я задумался всерьез, чтобы их принять.
– Чтобы не случилось, вы не будете дергаться и защищать меня, – в очередной раз я инструктировал свою охрану.
Знаю, что мужикам будет тяжело смотреть, к примеру, если меня станут бить. Но, так нужно. Время сейчас играет против Ростислава. И каждый день мои земли укрепляются и лучше готовятся к обороне. Нет, не пойдет на глупости владимирский князь, мое убийство может иметь слишком непредсказуемые последствия и далеко не факт, что в пользу Ростислава.
Мы шли во Владимир со стороны Суздаля, который находился в менее тридцати верст от новой столицы. Уже здесь было видно, что обстановка накалена. Люди ходили хмурыми, но это ладно, редко когда смена власти встречается спокойно. Важнее иное – новгородцы были в городе и явно не с благими намерениями.
Как я определил, что это новгородцы? Во-первых, что главное, я просто узнал это от местных и после того, как меня и мое сопровождение хотели атаковать. Оказывается, что временно, может, и постоянно, но во всех городах и селениях Владимирского княжества был объявлен запрет на ношение оружия. И теперь только пришлые, а это в большей степени новгородцы, могли быть оружными. Нормальная мера, казалось бы, но так ведут себя победители на оккупированных территориях, а не хозяева.
Во-вторых, Новгород, как я не так давно осознал – это пока не то, чтобы и Русь. При этом я читал и в будущем о такой теории, что новгородцы не только имели свою систему управления, но там вырабатывалось и свое наречие, свое мировоззрение. Вполне себе они могли бы пригласить на княжение и какого-нибудь шведа. Религия? Так архиепископ Новгородский всегда был в стороне и митрополита мог послушать, да и только, а сделать все равно по-своему. А нынче они и вовсе стали выбирать себе пастыря без согласования с митрополией.
Обозы из Суздаля, Ростова с зерном, со скотом – все это встречалось в направлении ко Владимиру. Но не в столицу везли припасы, там с продовольствием должно было быть все в порядке, поезда из телег устремлялись на север, видимо, к Новгороду. Платили ли новгородцы за продовольствие? Не знаю. Я уже был словно арестованный, и мне ограничивали доступ к информации. В любом случае, в таком количестве весной еду никто продавать не стал бы. Спасая Новгород от голода, владимирцы, суздальцы, ростовчане, все обрекали себя, в лучшем случае, на недоедание, а в худшем, так могли случиться и массовые голодные смерти. Трава, пусть черемша в лесу уже взошла, да крапива проросла, не сильно спасет.
Рядом с Владимиром мной было насчитано три больших воинских лагеря. Это не менее, чем по полторы тысячи воинов. Много, даже очень, учитывая, что большинство войска, что привел с собой Ростислав Юрьевич, сейчас рассыпалось по городам и весям, да и в самом стольном граде оказалось больше вооруженных пришлых людей, чем местных.
А после два дня пришлось ютиться на крайне скудном постоялом дворе. Одно хорошо, что здесь был только я со своими людьми и получилось разместиться даже в дешевых условиях почти что по-богатому. Хотя, с другой стороны, это было и плохо, так как информационный голод сильно мучил. Начали ли действовать мои люди? Почему нет никаких сведений об Ефросинье и епископе Ануфрии? Они не могли допустить того, чтобы я был, по сути, под арестом.
– Князь призывает своих клятвенников! – сообщили мне на третий день пребывания во Владимире.
– А я тут причем? – сказал раздраженно я.
Злости накопилось изрядно и не все эмоции получалось сдерживать.
– Тебя особливо звали. Так что оставляй тут оружие и брони, следуй за мной! – горделиво произносил даже не представившийся мне воин.
Выглядел он опытным ратником, с широкими плечами, шрамами на шее и на правой щеке, да и был облачен в кольчугу с пластинами. Но у меня так обряжаются десятники, сотники уже все в панцирях. Так что не понять, кто такой.
– А ты кто такой, чтобы иметь право говорить со мной? И почему не представился, кому холуем служишь? – сказал я и сразу же несколько пожалел о сказанном.
Пусть эмоции, пусть нельзя позволять с собой так обращаться, все же я воевода, ну, и мужчина. Но вот оскорблять человека князя не завуалированно, а напрямую, называя его холуем, – это неправильно, не дальновидно.
– Пошли со мной! Князь не велел калечить тебя, – сквозь зубы, явно сдерживаясь, сказал ратник.
– Я пойду оружным и два моих человека так же. Или я требую с тебя вступить со мной в Круг, чтобы не было умышленного убийства, – сказал я.
Ратник задумался, но все же разрешил. Он не мог понимать, что забрав у меня оружие, из условного пленника, я превращаюсь в официального, а этот статус, как было понятно, пока старались обойти.
Очень интересная ситуация, которая складывается, в том числе из оговорок и поведения таких вот исполнителей. Именно рядовые ратники или командирский состав среднего и низшего звена – главный показатель, куда дует ветер. Это князья, воеводы будут лукавить, а вот такой простак, которому доверили сопроводить меня, качественно врать не умеет.
Только что, исходя из анализа поведения ратника, я узнал, что меня ждут проблемы, что никакого благостного решения, на что я подспудно рассчитывал, не будет. Меня собрались ломать. Однако, если бы все было однозначно, если моя участь уже решена, то и ратник бы не сдерживался, да и на встречу бы меня не звали. Можно же прямо здесь и убивать.
Мы шли недолго, оказывается гостиный двор, в котором меня разместили, находился рядом с княжеской резиденцией. Давно я не был во Владимире. Впрочем, я и был-то здесь однажды, больше года назад, когда город только начинал строиться. И вот, всего за год, отгрохали очень даже существенный городок с претензией на великий град.
– Стой тут! – сказал мне, видимо, княжеский десятник, когда мы уже вошли в терем.
Я остановился, посмотрел не на враждебно настроенного ратника, а на оставшихся всего двух моих телохранителей, на Колота и Третьяка. Даже эти гридни-иноки-братья, наиболее уравновешенные, казалось, что и безэмоциональные, начинали нервничать. Но ничего не попишешь. Мы и так выиграли для Братства, считай, шесть дней со всеми передвижениями и ожиданиями.
Или я просто успокаивал себя аргументом, что теперь главное – это время, что отправленные люди навстречу моему войску в Галичское княжество, чтобы оттуда срочно прибыли не менее тысячи «ангелов» и все половцы, что к Аепе устремились люди, и он обязательно придет, что уже идут муромские, пронские и рязанские дружины, что великий князь не останется безучастным, а, получив мое письмо, начнет действовать. Так что время! Мне нужно время и для прямой силы, и для другой, которую я, прежде всего, собираюсь применять.
– Заводите! – скомандовал кто-то за дверью и мне указали направление.
Я стоял, не шелохнувшись. Формулировка «заводите» вовсе выбила остатки терпения и мне нужно было хотя бы минуту постоять и глубоко подышать, чтобы не войти к княжеские покои и с ходу не послать нового князя нахрен, попутно разбив о его голову кувшин с квасом.
