Протошнившись, я опираюсь ладонями на землю, трясет.
Трясет жутко… Сверху продолжает поливать.
– Ма. Ты простынешь…
В голосе, таком уже приличном басе сына, прорезаются высокие, немного детские нотки, и меня так же мотает.
Выше-выше, ниже.
– Ма, поехали…
Тише-тише-громче.
– Поехали, мам. Ну, ма-а-ам…
Все пройдет…
И это тоже…
Вот только…
Может быть, у меня доченька?
По глазам полосует яркими фарами света. Обернувшись, щурюсь, прикрываясь рукой.
– Зоя!
В пятнах слепящего света – обеспокоенное лицо мужа.
В крови.
– Зой, Зоя, ты что? Тебе плохо? Маленькая, я сейчас… Я сейчас…
Муж подскакивает, распахивая надо мной свой пиджак.
Трясется.
Лицо в крови.
– Зоя, давай поговорим!
Отбиться от раскачанного бугая, который решительно меня в свой пиджак закручивает, сложно.
– Иди со своей… Розочкой говори! – шиплю еле слышно, шлепаю по лицу. – Уйди!
– Отойди! Отойди, урод…
Сильный толчок.
Дмитрий вскидывается. В сторону сына, толкнувшего его в сторону.
– Ты? Ты кого уродом назвал?!
– Тебя! ТЫ УРОД! – орет Пашка.
Кажется, кто-то из его близких друзей тоже был на юбилее. Троюродный брат, он же друг. Представляю, как новость разносится далеко-далеко, и снова тошнит – пустотой.
– В жопу себе засунь свой пиджак вонючий. Или в жопу этой мрази! Ненавижу тебя… – орет.
Глава 3
Зоя
Дима в состоянии сильнейшего шока смотрит на сына, а тот лупит его в торс кулаком с остервенением.
Плюс к свету фар машины, на которой за нами бросился муж, добавляются и другие огни. На дороге образовался затор: гостей много, все хотят помочь или просто остановить это безумие.
Я понимаю, что, если не пошевелюсь, между моими мужчинами будет драка. Папа, вон как… вспомнил забиячную молодость… А сын у нас кикбоксингом занимается. Дима тягал железо и бокс… Это все общая кровь – и моя, и Димы передалась сыну, и он… уже не тот малыш, который бросался на шею с криком «Папа!» и прыгал на месте от нетерпения, когда мы ждали Диму из поездок. Ох, нет… Сынишка на голову выше меня, ростом почти с отца, и разворот плеч у нашего племенного бычка вышел такой, что скоро начнет протискиваться бочком в домах у некоторых наших родственников.
Вставай, говорю себе…
Я могу… Я же… мать, в конце концов!
Не вмешаюсь, поубивают друг друга.
Хуже разъяренных и накачанных тестостероном мужчин нет никого – они и родную кровь зашибут не глядя.
Ох, нет! Все же сынишка успевает выхватить ответный удар. Скорее, ленивый бросок от мужа, чтобы не бить.
Митя в шоке: у них с сыном особенные отношения. Сын отца всегда боготворил, а Митя нашим Пашкой безумно гордился, жмурился, как довольный котяра, даже скупую мужскую слезу над его успехами пускал украдкой…
Отношения между ними всегда были чуточку возвышенные, что ли…
Митя не ожидал, что Паша будет поливать его грязной руганью и кинется с кулаками.
А как ты хотел, милый?
Пьедестал покачнулся, божество рухнуло.
Вот теперь барахтайся с нами в грязи, где мы, простые смертные, сражаемся и со взрывным темпераментом, и бзиками, и обидками, и пытаемся дружить, а это мамам сыновей всегда дается нелегко.
– Паша! – оттаскиваю его за капюшон толстовки.
Сын прет вперед, моих силенок его удержать просто не хватает!
Туфельки проскальзывают по мокрому асфальту с такой силой и скоростью, что подошвы стираются, а я сама, чуть не навернувшись, лечу вперед.
– Зоя! Пашка, болвана кусок… Сзади! Мать угробишь! – рявкает страшным голосом Дима.
Сын замирает и как-то съеживается, но все же успевает выставить руки по сторонам, и я за них цепляюсь, вписываясь лицом во взмыленную и горячую спину сына.
– Зоенька… – слышится через ливень голос мамы. – Зоенька, вот ветровочку накинь и зонт, зонт тоже возьми! – семенит в мою сторону.
Она раскрывает зонт и держит его надо мной и Пашей. Мы тяжело дышим, Дима вытирает кровь. У него рассечена бровь, ошметок кожи навис над глазом.
Не зашить, будет шрам некрасивый. Господи, мне не плевать, что ли, какая рожа станет у этого мерзкого предателя?!
– Тебе надо в больницу, – не узнаю свой тихий голос.
– Лучше сразу в реанимацию! – выкрикивает папа из толпы.
Бросаю на него взгляд: он едва не выпрыгивает, благо, дядьки и братья чуть-чуть придерживают. Роста он небольшого, по сравнению с Димой точно смотрится небольшим, но забияка ужасный. Помню на семейных сборищах, свадьбах… Если где вдруг просто драка, папа тут как тут, рад почесать кулаки!
– Петр, уймись! – просит мама. – Зой, айда домой. П-п-праздник же! – всхлипывает.
Она выглядит невероятно бледной, почти белой, в пятнах света фар. В ее глазах стоят слезы точно так же, как у меня. Может быть, даже больше! Больше нас всегда переживают любящие родители. Я для нее до сих пор Зоюшка-Непоседушка, которая до лет семи ходила со сбитыми коленками и ревела, если не брали играть с собой ровесники: я всегда была мелкой, выглядела младше своих лет. Раньше это было даже обидно, но сейчас я вижу в этом преимущество: никто не даст мне тридцать пять.
– Мам, я, наверное, домой. В смысле, к нам домой… – уточнила едва слышно и осеклась.
«К нам!»
Как много в этом слове.
Наш дом я обожаю, из деревянного сруба, большой, теплый, стильный…
Но есть ли теперь это «мы»?
Только недавно я гадала, как порадовать мужа, даже думала отправить Пашку на выходные и броситься с Димой во взрослый, без всяких ограничений загул…
Но теперь все перечеркнуто.
– А как же… юбилей. Зой, гости!
Увиденное для мамы – откровенный шок-контент.
Я помню ее смущение, когда она однажды приехала к нам с Димой без предупреждения рано утром, а мы… накануне отрывались по полной в гостиной, потом переместились в спальню. Я была уверена, что все-все за собой прибрала, но мама заметила кое-что и подняла. Это был тюбик, небольшой пробник согревающей анальной смазки… Она покраснела, прочитав название, и торопливо попрощалась, убежав.
С тех самых пор родители всегда-всегда предупреждают заранее, когда приезжают.
Шок-видео…
Дима стал для них с отцом как сын. Они даже называли его между собой именно так «наш сын». Дима тоже любил моих родителей: называл маму – мамой, а папу – батей. Ох, там вообще дружба не разлей вода. Между папой и его любимым сыном, зятьком!
Страшнее обиженного мужчины зверя нет! Вижу по взъерошенному виду нахорохорившегося отца, что, стоит Диме шагнуть в сторону дома, где празднуют, еще одной драки не миновать.
Нет, не пойдет.
Нам надо остыть. Всем.
Я крепко обнимаю маму, целую ее холодные щеки мамы и говорю извиняющимся голосом.
– Не могу, мам. Сейчас не могу. Прости, что не могу.
– Что же такое? Зой…
Мама глухо всхлипывает, раздербанивая мое сердце на кровавые ошметки.
– Что же такое… Зой… Это… Это монтаж, наверное, такой, да? Сейчас техника вперед пошла, – почти воет.
Я неопределенно качаю головой, а сама смотрю поверх ее головы на мужа и даже по скупо обозначившимся желвакам понимаю: никакой это не монтаж.
Он сожалеет, что все всплыло. Значит, было.
А техника пошла вперед… Да, техника траха. Так, как он остервенело драл эту шалаву, муж меня никогда не имел.
Просто автомат для ебли.
Еще несколько торопливых прощаний с мамой.
– Паша, а ты с нами, да? – с надеждой заглядывает на сына.
– Не, ба… Я тоже домой.
– Мама, мы поедем домой. Разберемся, – глухо добавляет муж.
Она бросает на него короткий, осуждающий взгляд и молча уходит к нашим родственникам.
Это же позорище такое. Ма-ма дорогая… Не просто мне показать, я бы пережила. Не просто друзьям… Окей, было бы сложнее, но…
Маме, папе, тети-дяди, бо-о-оже!
А их дети…
Это же срань, от которой не отмыться.
Срань, которая по мне зловонно стекает…
Мужу – что? С мужиков взятки гладки. Максимум, ему скажут: ах ты, какой кобель! Но скажут… с потайным восхищением, ведь он мужик… МУ-ЖИК! Так хорошо выглядит: мускулистый, но ни грамма жира, двигался, как ошалелый, просто порно-актер!
Обманутые жены – всегда предмет для презрения.
