Лежащая без чувств Жун Цзю, похоже, все равно почувствовала боль. Из ее горла вырвался едва слышный хриплый стон, на ресницах заблестели слезы – весь ее вид вызывал жалость.
Рука Мо Жаня замерла. Он вдруг вспомнил об одном давнем друге.
А потом внезапно осознал, что именно собирался сотворить.
Спустя миг, очнувшись от оцепенения, Мо Жань медленно опустил руку.
Вот уж действительно, привычка творить зло глубоко въелась ему под кожу. Он совсем забыл о том, что вернулся к жизни в годы своей юности.
Здесь события его прошлой жизни пока не произошли, и самые большие ошибки еще не совершены, а он… все еще жив. Так зачем Мо Жаню вновь идти тем же жестоким, бесчеловечным путем, когда он может начать все заново?
Рассеянно поигрывая осколком пиалы в руке, он сел, закинув одну ногу на постель. Внезапно его взгляд упал на жареные масляные лепешки, по-прежнему лежавшие на столе. Взяв одну, Мо Жань отогнул промасленную бумагу и принялся за еду, откусывая от лепешки большие куски. Губы с налипшими вокруг крошками заблестели от масла.
Хотя эти лепешки и считались фирменным блюдом веселого дома, вкусными назвать их можно было с большим трудом. По сравнению с теми изысканными яствами, которые Мо Жаню впоследствии доводилось отведать, они казались не вкуснее свечного воска. С тех пор как этот публичный дом продали, Мо Жань больше ни разу не ел такие лепешки; едва появившись на языке, их знакомый вкус мгновенно вызвал в памяти волну воспоминаний о былом.
С каждым проглоченным куском Мо Жань все яснее осознавал, что действительно возвратился к жизни. А когда от лепешек ничего не осталось, он уже полностью оправился от первоначальной растерянности.
Он в самом деле восстал из мертвых.
Все зло, все роковые поступки его прошлой жизни еще не совершены.
Он еще не убил дядюшку с тетушкой, не учинил кровавую расправу во множестве городов, не предал своего наставника, не покрыл позором свой род, не женился, не…
Все еще живы.
Причмокнув губами, Мо Жань провел языком по своим острым белым зубам. Он чувствовал, как тонкий лучик радости в его сердце стремительно расширяется и разливается по нему жаркой волной восторга и азарта. В прошлой жизни он, обучившись трем великим запретным техникам, приобрел огромное могущество. Двумя из них Мо Жань овладел в совершенстве, и лишь третья, «Возрождение», не раскрылось ему в полной мере, несмотря на природный талант и недюжинный ум.
Он и подумать не мог, что после смерти наконец достигнет того, что ему не удалось при жизни.
Былые чувства, испытанные Мо Жанем в прошлой жизни: тоска, одиночество, злость от нежелания смиряться с обстоятельствами – все еще теснились в груди, а перед глазами стоял охваченный пламенем пик Сышэн в кольце вражеских войск.
Тогда он действительно не хотел больше жить. О Мо Жане говорили, что он принес несчастье всем своим близким, потому и остался совсем один. Под конец даже он сам считал себя ходячим мертвецом, влачившим одинокое и бессмысленное существование.
Однако что-то пошло не так, и он, человек, совершивший множество чудовищных злодеяний, после самоубийства внезапно получил возможность начать все сначала.
Так зачем уродовать лицо Жун Цзю? Только ради того, чтобы отомстить за мелкие старые обиды?
Больше всего на свете алчная Жун Цзю обожала деньги, так что в качестве маленького наказания будет достаточно просто не заплатить ей за эту ночь, а заодно прихватить мелочишку из ее кошелька. Мо Жаню пока не хотелось брать на себя вину за чью-то загубленную жизнь.
– Сегодня ты поработала из любви к искусству, Жун Цзю, – ухмыльнулся Мо Жань, размахнулся и выбросил осколок в окно.
Затем он собрал все скопленные Жун Цзю ценности и сложил в свою суму, после чего неторопливо привел себя в порядок и довольный покинул бордель.
Дядюшка, тетушка, двоюродный брат Сюэ Мэн, наставник, а еще…
Взгляд Мо Жаня мигом смягчился, стоило ему вспомнить этого человека.
«Я найду тебя, брат».
Глава 3
Старший соученик этого достопочтенного
Хм, раз уж его душа вернулась с того света, то, может, и все его редкие умения остались при нем?
Применив одно из заклинаний, Мо Жань ощутил, как в его теле заструился поток духовной энергии, по силе, впрочем, несравнимый с тем, что был раньше.
Выходит, прежняя мощь не перешла с ним в новую жизнь.
Это, однако, было не так уж и важно. Природа одарила Мо Жаня множеством талантов и острым умом, поэтому для него нет ничего трудного в том, чтобы вновь начать осваивать духовные практики. Кроме того, возвращение к жизни – само по себе необыкновенное, поистине чудесное событие, так что на небольшие помехи вполне можно закрыть глаза. Так рассудив, Мо Жань быстренько затолкал подальше вглубь себя свою темную натуру с ее торчащими клыками и, стараясь выглядеть как обычный юноша, радостно двинулся в сторону дорогой его сердцу духовной школы.
По улицам пригорода, где царствовало лето, то и дело с грохотом проносились повозки. Прохожие не обращали никакого внимания на Мо Жаня, который снова был юнцом. Порой какая-нибудь трудившаяся в поле крестьянка, которой случалось во время краткой передышки поднять голову, чтобы утереть пот со лба, замечала удивительно красивого юношу, и взгляд ее, прикованный к его фигуре, тотчас загорался живым блеском. Мо Жань же, расплываясь в улыбке, бесцеремонно глядел в ответ, пока замужняя женщина, густо покраснев, не опускала голову.
Под вечер Мо Жань добрался до городка Учан, откуда было рукой подать до пика Сышэн. Кроваво-красный диск солнца неспешно проваливался в вечернюю мглу, окрашивая в алый проплывающие над величественными горными пиками облака. Ощупав урчащий живот, проголодавшийся Мо Жань отправился по хорошо знакомому пути в один кабачок. Войдя, он подошел к стойке и принялся изучать красную дощечку, на которой черными иероглифами был выведен список подаваемых блюд.
– Хозяин! Мне курицу в кунжутном соусе, тарелку холодной говяжьей требухи, два цзиня[9 - Цзинь (кит. ?) – мера веса, примерно равная 500 г.] крепкой водки и блюдо нарезанной говядины.
В кабачке выпивала и закусывала куча народу, кругом стоял шум и гам, а на подмостках, обмахиваясь веером, стоял сказитель и, брызгая слюной от восторга, рассказывал историю пика Сышэн.
Мо Жань занял отгороженное занавеской из бусин местечко у окна и принялся за ужин, одновременно прислушиваясь к рассказу.
– Присутствующим прекрасно известно, что наш мир совершенствующихся разделен на два царства – Верхнее и Нижнее. Сегодня мы поговорим о самой выдающейся из духовных школ Нижнего царства – пике Сышэн. О, видите ли, еще сто лет назад наш город Учан был всего-навсего бедным полузаброшенным поселком. Причина тому – близость границы с подземным демоническим царством. Стоило солнцу закатиться за горизонт, как селяне тут же прятались по домам, не осмеливаясь и носу казать на улицу. Если же кому-нибудь требовалось выйти из дома в ночное время, по дороге он вынужден был непрерывно звонить в колокольчик, отгоняющий злых духов, а также разбрасывать пепел от сожженных благовоний и ритуальные деньги. При этом следовало идти быстро-быстро и на ходу выкрикивать: «Человека остановит гора, демона – бумага!» Ныне же – только взгляните! – в нашем процветающем городке царит такое же оживление, как и в любом другом, и все это благодаря покровительству пика Сышэн. Бессмертные мастера с этого пика взращивают свою духовную силу у самого входа в демоническое царство, на границе между миром живых и миром мертвых, не склоняясь ни в одну, ни в другую сторону. Несмотря на то, что школа была основана совсем недавно, они…
Эту историю Мо Жаню уже доводилось слышать столько раз, что его уши, казалось, вот-вот должны были свернуться в трубочки. Быстро потеряв интерес к рассказчику, он отвернулся к окну и стал рассеянно глядеть на улицу. В тот самый момент под навесом, растянутым недалеко от входа в питейный дом, он увидел нескольких человек, явно неместных, в одеяниях бессмертных даосов-заклинателей. К навесу подвезли накрытую черной тканью клетку, и представление началось.
Это было намного интереснее рассказа старика-сказителя, и странствующие даосы мгновенно завладели вниманием Мо Жаня.
– Подходите и взгляните! Детеныши древнего свирепого зверя писю[10 - Писю (кит. ??) – существо из китайской мифологии в виде крылатого льва. По поверьям, может приносить богатство.], укрощенные нашими руками! Теперь они послушнее ребенка, могут развлечь вас веселым трюком и даже посчитать! Совершать поступки, достойные благородных героев, весьма непросто, поэтому просим почтенную публику поблагодарить нас монетой, а кто небогат – похвалой. Итак, глядите! Первое представление: писю показывают умение считать!
Заклинатели с криками откинули черную ткань, и взору ошарашенного Мо Жаня предстали сидящие в клетке диковинные звери, напоминающие медведей с человеческими лицами.
И они смеют называть этих послушных пушистых гималайских медвежат детенышами писю?
«Мелкое надувательство, ? подумал Мо Жань, ? этим сказочникам поверит только полный осел!» Однако не прошло и минуты, как вокруг даосов собралась толпа аж в два-три десятка ослов. Они хлопали в ладоши и вопили так громко, что даже посетители кабачка принялись с любопытством выглядывать из окон, отчего сказителю стало как-то совсем неуютно, но он продолжил:
– Нынешний глава школы пика Сышэн, прославленный…
– Превосходно! Еще, еще!
Воодушевленный сказитель перевел взгляд в сторону, откуда донесся этот возглас, и увидел раскрасневшегося от возбуждения посетителя, который, впрочем, смотрел отнюдь не на него, а на представление, разыгрывающееся у дверей кабака.
– Эй, а когда писю снова будет считать?
– О-о-о, ничего себе!
– Прекрасно! Блестяще! Пусть писю еще раз бросит яблоко!
Все гости заведения с радостным смехом столпились у окон, наблюдая за веселой суматохой снаружи.
– Уважаемый глава школы пика Сышэн больше всего известен своим веером, он… – продолжал робко бубнить сказитель.
– Ха-ха-ха! Писю с самым светлым мехом хочет отнять у меня яблоко и съесть его! Глядите, как этот зверек катается по земле!
Сказитель обтер лицо краешком широкого пояса. Губы старика дрожали от злости.
Взглянув на него, Мо Жань улыбнулся. Вытерев губы, он приблизил лицо к занавеске из бусин и дерзко крикнул:
– Вместо историй про пик Сышэн прочитай-ка отрывок из «Восемнадцати касаний»![11 - «Восемнадцать касаний» (кит. ???) – народная песня, текст которой содержит эротический подтекст.] Ручаюсь, все тотчас снова станут тебя слушать!
Старик понятия не имел, что за занавеской сидел молодой господин с пика Сышэн по имени Мо Жань.
– С-столь по-пошлым т-текстам не з-звучать в при-приличном о-обществе! – заикаясь, ответил сказитель крайне оскорбленным тоном.
– Считаешь, в таком месте, как это, собирается приличное общество? – хохотнул Мо Жань. – И как только язык повернулся!
С улицы внезапно послышался шум.
– Ох, какой быстрый конь!
– Наверное, это бессмертный мастер с пика Сышэн!
Пока народ обсуждал происходящее, со стороны пика Сышэн примчался вороной конь и молнией ворвался в самый центр маленькой площади, где шло уличное представление.
На лошади сидели двое: некто в черной широкополой шляпе с вуалью, так плотно закутанный в темный плащ, что было не разобрать ни его возраста, ни пола, и рядом – неуклюже сидящая в седле женщина лет тридцати-сорока с изрезанным морщинами лицом, явно многое испытавшая на своем веку.
Стоило женщине увидеть медвежат с человеческими лицами, как по ее щекам заструились слезы. Она кое-как спешилась и, пробравшись сквозь толпу на подкашивающихся ногах, рухнула на колени возле одного из «детенышей писю».
– Сынок! – прорыдала она, обнимая медвежонка. – Мой сыночек…
Столпившиеся кругом зрители обомлели.
– Э? – пробормотал кто-то, скребя в затылке. – Разве это не детеныши легендарного зверя писю? Почему эта женщина зовет его сыном?
– Неужто она – самка писю?
– Ого, невероятно! Самка сумела принять человеческий облик!
Пока невежественные местные крестьяне мололи чепуху, Мо Жань наконец сообразил, в чем дело.
По слухам, некоторые странствующие заклинатели обманом уводили маленьких детей, отрезали им языки, чтобы они не могли говорить, а потом обваривали их кожу крутым кипятком и приклеивали поверх ожогов шкуры диких зверей. Когда кровь сворачивалась, шкура намертво прирастала к телу ребенка, и со стороны он выглядел как настоящее чудище.
Эти дети были немыми и не умели писать; все, что они могли, – это позволять измываться над собой. Их заставляли показывать представления вроде «Писю считает», а при попытках воспротивиться били палками или хлестали плетьми.
Неудивительно, что Мо Жань не ощутил даже намека на темную энергию, которой «потела» нечисть. Эти «писю» были живыми людьми, а вовсе не чудовищами…
Пока он размышлял, всадник в темном плаще негромко сказал заклинателям пару слов, чем вызвал у них бурю негодования.
– Извинения? – заорал один. – Да я даже не знаю, как это слово пишется!
– И что с того, что ты с пика Сышэн? – орал другой.
– Не суй свой нос в чужие дела! – кричал третий. – Бей его!
И он бросился вперед, намереваясь намять бока «темному плащу».
– Ой-ой, как они с ним жестоко… – Мо Жань только усмехнулся, наблюдая за тем, как бьют его товарища по духовной школе.
Кидаться ему на выручку он не собирался. Еще в прошлом ему опротивела манера последователей этой школы повсюду выступать поборниками справедливости и чуть что, как полные идиоты, бросаться защищать всех подряд с клинком наголо. Стоило котенку какой-нибудь деревенской тетки Ван залезть на дерево и застрять, как эти остолопы тут же бежали снимать его оттуда. Словом, все последователи школы от прислужников до самого главы были полными недоумками.
Да, в этом мире творится много несправедливости, но почему это должно кого-то заботить? Пытаться что-то исправить – дело чересчур утомительное, так и помереть недолго.
– Начали, начали драку! Ого, ишь ты! Вот это удар!
Как внутри кабака, так и на улице толпились люди, жаждавшие присоединиться ко всеобщему веселью.
– Всей кодлой на одного, совсем стыд потеряли!
– Осторожнее, бессмертный мастер, сзади! Ой! Пронесло! Ай-ай-ай…
– Как ловко он уклонился!
Народу нравилось наблюдать за дракой, но Мо Жаню было скучно. За свою прошлую жизнь он повидал столько крови, что происходящее представлялось ему просто мышиной возней. Лениво отряхнув с одежды крошки от арахиса, он поднялся, собираясь уходить.
Спустившись, Мо Жань обхватил себя за плечи и прислонился к дверному косяку. Бой даосов с «темным плащом» был в самом разгаре; клинки свистели, рассекая воздух. Мо Жань окинул дерущихся насмешливым взглядом, не удержался и с досадой прищелкнул языком.
Какой позор.
Воители пика Сышэн славились удалью и бесстрашием, один такой стоил десятерых. А всадник в темном плаще сражался, мягко говоря, неважно. На глазах у честного народа странствующие даосы повалили его наземь, окружили и принялись яростно избивать ногами, а он все никак не желал приступать к решительным действиям.
Вместо этого он мягким и вежливым тоном воскликнул:
– Благородный человек решает спор словами, а не кулаками! Почему же вы не слушаете, когда я пытаюсь убедить вас проявить благоразумие?
Заклинатели, как и Мо Жань, лишились дара речи.
Про себя же они думали: чего? его избивают, а он про «словами, а не кулаками»? у него что, пампушка вместо головы, да притом совсем без начинки?
Мо Жань, однако, резко изменился в лице. В то мгновение у него голова пошла кругом; забыв вдохнуть, он вытаращил глаза, не в силах поверить своим ушам. Этот голос…
– Ши Мэй! – хрипло выкрикнул Мо Жань и бросился к всаднику.
Собрав в ладонях духовную силу, Мо Жань одним ударом расшвырял всех пятерых злодеев-заклинателей, после чего опустился на колени и помог подняться «темному плащу», сплошь покрытому отпечатками грязных сапог.
Когда Мо Жань вновь заговорил, его голос слегка дрожал:
