Мо Жань и сам не знал, почему решил окончить свой порочный жизненный путь именно здесь. Однако он считал, что эти великолепные цветы яблони станут достойным украшением его могильного холма.
Мо Жань улегся в открытый гроб и запрокинул голову, наблюдая за лепестками, беззвучно падавшими в ночной тьме. Кружась в воздухе, они приземлялись прямо на щеки лежащего в гробу Мо Жаня. Казалось, будто над ним, подхваченные ветром, парят отцветшие воспоминания о давно минувших днях.
Начав эту жизнь незаконнорожденным нищим, Мо Жань через многое прошел, прежде чем стал единственным императором и верховным владыкой этого мира. Злодеяниям его не было числа, его руки – по локоть в крови, однако в конце концов все, что он любил и ненавидел, все, к чему он стремился и чего избегал, – все ушло, развеялось, как облака на небе.
Он даже не стал напоследок давать волю воображению и придумывать себе посмертный титул. Мо Жань ничего не написал на своем надгробии: ни бесстыжего «единственный император на все времена», ни какой-нибудь чепухи вроде «сваренного на пару» или «зажаренного в масле». На надгробии первого императора мира совершенствующихся не было оставлено ни единого слова.
Фарс длиной в десять лет подошел к концу, и пришло время для последнего поклона публике.
Несколько страж спустя длинная процессия людей с факелами в руках, подобно огромной огненной змее, вползла на территорию императорской резиденции, но представший перед глазами павильон Ушань, как и весь пик Сышэн, был пуст и тих. Лишь возле павильона Хунлянь, на земле, покрытой слоем серого праха, лежал оцепеневший от скорби Сюэ Мэн.
А в могиле у пагоды Тунтянь лежало окоченевшее тело Мо Вэйюя.
Глава 2
Этот достопочтенный вернулся к жизни
В ущелье мертвом чах без света, в пепле прожитого,
Но посреди холодной зимней ночи
Пришла весна, лучами солнца темноту пронзила,
Согрела погибающий росточек.
Ах, небо, видно, сжалилось над бедною травинкой,
Даруя ей мгновенья теплой неги.
Непостоянства лишь боюсь: его морозный ветер
Убить способен нежные побеги.
До слуха Мо Жаня донесся чистый, хрустальный голосок певицы. Слова, которые она пропевала с удивительным изяществом, звенели в воздухе, будто рассыпавшиеся по полу драгоценные бусины. От этого звона, однако, у Мо Жаня разболелась голова и заломило виски.
– Что за шум? Кто там воет похлеще плакальщиц на похоронах? А ну, живо возьмите палки и выгоните эту девку из дворца! – в гневе заорал Мо Жань и вдруг осознал, что что-то не так.
Разве он не должен быть мертв?
Боль, ненависть и холод одиночества сдавили ему грудь, и Мо Жань резко открыл глаза.
Все то, что он испытывал, находясь при смерти, исчезло, будто снег, сметенный шквалом ветра. Мо Жань обнаружил себя лежащим на постели, но явно не на той, что стояла в опочивальне дворца на пике Сышэн.
Эта кровать была украшена резьбой и расписана изображениями драконов и фениксов, а от ее дерева исходил сильный запах косметики и духов. Застлана она была потрепанным бельем в розово-лиловых тонах, украшенным вышитыми утками-мандаринками, плещущимися в воде. Подобная постель, без сомнений, могла принадлежать лишь какой-нибудь девице легкого поведения.
Мо Жань на мгновение застыл. Он знал, что это было за место.
Он находился в одном из веселых домов неподалеку от пика Сышэн.
Веселые дома, или попросту бордели, были заведениями, в которых гости могли беззаботно проводить время с красавицами; любого здесь встречали с распростертыми объятиями и провожали без слез.
Хозяйка веселого дома набирала на работу красоток на любой вкус – подавальщиц из кабаков, зрелых женщин и совсем юных девушек, – чтобы иметь возможность встретить любого гостя как подобает и удовлетворить любую его прихоть. При расставании же несчастные красотки пускали в ход всевозможные уловки, маленькие хитрости: изображали гнев и обиду, надували губки и капризничали, – все ради того, чтобы гость ушел довольным и поскорее вернулся снова.
Мо Жань был как раз из тех гостей, кого эти хитрые жрицы любви просто обожали, ведь обвести его вокруг пальца ничего не стоило – достаточно было лишь сперва во всем угодить ему, а потом немножко пошуметь и пожеманиться, чтобы заставить его задержаться. А если кривляться поактивнее, то он и вовсе не уйдет. В молодости Мо Жань из пары недель проводил в этом публичном доме по меньшей мере дней десять. Однако это здание было продано, еще когда Мо Жаню было немного за двадцать, а потом здесь открыли кабак.
Как могло случиться, что после смерти он оказался в публичном доме, которого уже давно не существовало?
Неужели из-за того, что в прошлой жизни он сотворил столько зла и навредил стольким красавицам, владыка преисподней наказал его, заставив переродиться в теле проститутки?
Продолжая лихорадочно размышлять, Мо Жань перевернулся на другой бок и понял, что смотрит на чье-то спящее лицо.
Что?! Почему рядом с ним кто-то лежит?
Это была прелестная девушка с изящными чертами и нежной кожей белее снега.
Лицо Мо Жаня осталось бесстрастным, но внутри у него все бушевало. Он долго-долго разглядывал лицо крепко спящей девушки, прежде чем наконец вспомнил.
Разве это не та самая красотка, в которой юный Мо Жань души не чаял? Кажется, ее звали Жун Сань? Или, может, Жун Цзю?
Впрочем, какая разница, Сань или Цзю, – важно то, что эта паршивка давным-давно умерла от болезни, которой страдали многие шлюхи; от нее уж и костей не должно было остаться. Эта Жун Цзю, однако, лежит здесь живехонька, мило свернувшись клубочком на своей постели. Из-под ватного одеяла выглядывали белоснежное плечо и шея.
Помрачневший Мо Жань приподнял одеяло и заглянул под него.
Косметика на лице этой Жун, которая то ли Сань, то ли Цзю – ладно, пусть пока будет Цзю, – почти вся смазалась, а запястья были умело обвязаны красивыми красными шнурами, украшенными золотыми нитями.
«Отличная работа!» – восхитился про себя Мо Жань, потирая подбородок.
Глядя на эти искусные узлы, явно завязанные рукой мастера, он думал о том, что они выглядят очень знакомо.
Неужели это сделал он сам?
Мо Жань занимался духовными практиками и интересовался учением о перевоплощении, поэтому теперь он невольно начал подозревать, что именно это с ним и произошло – он вернулся с того света.
Чтобы удостовериться в правильности своих подозрений, Мо Жань отыскал бронзовое зеркало. Оно было старое и исцарапанное, но в отражении на его мутной поверхности Мо Жань все же сумел разглядеть собственные черты.
На момент смерти Мо Жаню было тридцать два года – самый расцвет зрелости; из зеркала же на него глядело юное лицо, в изящных чертах которого тем не менее уже сквозило юношеское самодурство. На вид этому парнишке было не больше восемнадцати.
В комнате не было больше никого, кроме спящей девушки и Мо Жаня, так что после долгого молчания великий тиран мира совершенствующихся, изверг царства Шу, император Поднебесной, глава пика Сышэн и Владыка, попирающий бессмертных, соизволил искренне выразить одолевающие его чувства:
– Великое Небо…
Его восклицание разбудило спящую без задних ног Жун Цзю.
Красавица томно села на постели. Пригладив мягкие длинные волосы, она подняла голову и зевнула, устремив на Мо Жаня глубокий взгляд заспанных глаз, подведенных алой тушью.
– Ах, молодой господин Мо, сегодня вы проснулись так рано.
Мо Жань промолчал. Десять с лишним лет назад ему действительно нравились смазливые девицы вроде Жун Цзю. Однако чем дольше глядел на нее нынешний, находившийся в зрелом тридцатидвухлетнем возрасте, Тасянь-цзюнь, тем сильнее крепло в нем подозрение, что юному Мо Жаню прилетело по голове ослиным копытом, раз он умудрялся считать эту девчонку привлекательной.
– Наверное, сегодня ночью вам плохо спалось? Мучили кошмары?
Ночью этому достопочтенному довелось умереть. Такое сойдет за ночной кошмар?
Видя, что Мо Жань все так же молчит, Жун Цзю решила, что тот не в настроении. Девушка поднялась с постели, неспешно подошла к резному деревянному окну и обняла Мо Жаня со спины.
– Молодой господин Мо, ну обратите же на меня свое внимание! О чем вы так глубоко задумались, что совсем меня не замечаете?
Стоило Жун Цзю обхватить его руками, как лицо Мо Жаня потемнело. Как жаль, что нельзя взять и оторвать от себя эту кокетливую дрянь, а потом влепить пару десятков хорошеньких оплеух прямо по этому нежному личику! Мо Жань, однако, сдержался.
Он все еще пребывал в растерянности и не до конца понимал, что происходит. Если он действительно вернулся с того света, то, получается, еще вчера он весело проводил время с Жун Цзю, и если после пробуждения сразу разукрасит ее синяками, то его примут за сумасшедшего. Нет, этого еще не хватало.
Заставив себя успокоиться, Мо Жань как бы невзначай спросил:
– Какое сегодня число?
Жун Цзю опешила было, но тут же с улыбкой ответила:
– Четвертый день пятого месяца.
– Тридцать третьего года?[8 - В древнем Китае использовалась система летосчисления, основанная на комбинации десятеричного и двенадцатеричного циклов («небесные стволы» и «земные ветви»). Несовпадение длин циклов приводит к тому, что общая длина цикла из последовательностей пар «ствол-ветвь» стала равна 60, так как это наименьшее общее кратное 10 и 12. Возможны не все комбинации, а лишь та половина, где совпадает четность инь и ян.]
– Тридцать третий же был прошлым, сейчас у нас тридцать четвертый. Вы столь забывчивы, молодой господин Мо, что даже этого не помните?
Тридцать четвертый год…
Взгляд Мо Жаня затуманился. В голове с быстротой молнии замелькали воспоминания.
Всего за год до этого, в тридцать третьем, давешний глава пика Сышэн наконец признал в нем своего племянника, которого не видел много лет. Так Мо Жань одним махом превратился из всеми гонимого паршивого пса в прекрасного лебедя, парящего над верхушками деревьев.
Неужели он и правда вернулся к жизни? Или же он мертв и видит сон, паря в черной пустоте?
– Молодой господин Мо, по моему скромному мнению, ваш разум помутился от голода, если вы даже не помните, какой сегодня день, – со смешком проговорила Жун Цзю. – Подождите немного, я схожу на кухню и принесу чего-нибудь перекусить. Как насчет жареных лепешек?
Только-только переродившийся Мо Жань понятия не имел, что ему теперь делать, поэтому решил, что не ошибется, если просто будет вести себя так же, как в прошлом. Порывшись в собственных воспоминаниях, он прикинул, как бы повел себя юный Мо Жань, и, сдерживая омерзение, с улыбкой ущипнул Жун Цзю за бедро.
– Прекрасно! Захвати еще тарелку каши и возвращайся, покормишь меня.
Наскоро одевшись, Жун Цзю ушла. Вскоре она вернулась, неся в руках деревянный поднос, на котором стояли пиала тыквенной каши, блюдо с закусками и лежала пара масляных лепешек.
К тому моменту Мо Жань уже слегка проголодался. Однако стоило ему потянуться за лепешкой, как Жун Цзю внезапно оттолкнула его руку.
– Давайте я сама покормлю вас, молодой господин, – кокетливо протянула девушка.
Одетая в один лишь тонкий халат, под которым не было совсем ничего, Жун Цзю взяла лепешку и села на колени к Мо Жаню. Затем она развела в стороны стройные бедра и, тесно прижимаясь к Мо Жаню, недвусмысленно потерлась об него с очевидным намерением соблазнить.
Мо Жань уставился ей в лицо немигающим взглядом.
Жун Цзю же, решив, что молодой господин уже сгорает от желания, с наигранным упреком произнесла:
– И что вы так на меня смотрите? Каша остынет.
Мо Жань молчал, вспоминая все хорошее, что эта Жун Цзю проделывала за его спиной в прошлой жизни, и на его губах постепенно расцветала сладкая, невероятно доброжелательная улыбка.
Он, Тасянь-цзюнь, уже совершил множество злодеяний, поэтому всегда может совершить еще одно, стоит лишь захотеть. А то, что он решил совершить сейчас, – всего лишь забава, не более чем детская шалость, которая никому не повредит.
Вальяжно откинувшись на спинку стула, Мо Жань с усмешкой велел:
– Садись.
– Но ведь я… уже сижу.
– Ты прекрасно знаешь, куда именно я велю тебе сесть.
Покраснев, Жун Цзю выпалила:
– Вы так торопитесь, молодой господин! Не лучше ли сперва закончить трапезу… Ах!
Жун Цзю не успела закончить фразу – Мо Жань схватил ее, с силой приподнял и вновь усадил. Рука девушки дрогнула, и пиала с кашей, упав на пол, разлетелась на осколки.
– Молодой господин Мо! – задыхаясь, пролепетала Жун Цзю, не забыв понизить голос. – Ваш завтрак…
– Забудь.
– Но… Но не стоит ли вам сперва удовлетворить свой голод?.. М-м-м… Ах…
– Так я прямо сейчас и удовлетворяю его, разве нет?
Мо Жань обхватил Жун Цзю за тонкую, едва ли с ладонь шириной, талию; в его черных блестящих глазах отразились очаровательное личико девушки и ее длинная хрупкая шея.
В прошлой жизни во время постельных утех Мо Жань обожал целовать алые губы Жун Цзю. Эта маленькая негодница была красива и хитра, ее речи были слаще меда, и она умела находить правильные слова, которые всегда приводили Мо Жаня в прекрасное расположение духа. Он бы солгал, если бы сказал, что в то время не питал к Жун Цзю особого расположения.
Однако Мо Жань был прекрасно осведомлен о том, какие вещи произносила Жун Цзю за его спиной этими самыми губами, и теперь они казались ему зловоннее выгребной ямы. Само собой, от былой увлеченности также не осталось и следа.
Да, различий между юным Мо Жанем и тридцатидвухлетним Тасянь-цзюнем было немало.
К примеру, в юности он еще мог быть нежным в любви, тогда как в тридцать два в его душе осталась лишь жестокость.
Спустя какое-то время Мо Жань, недобро сощурившись, оглядел полностью вымотанную, даже лишившуюся сознания после их утех девушку, и на его губах расцвела довольная улыбка. Улыбаясь, Мо Жань становился еще красивее. Глаза же его, глубокие, иссиня-черные, под определенным углом слегка отливали необычным лиловым оттенком. Посмеиваясь, Мо Жань поднял бесчувственную Жун Цзю за волосы и швырнул на кровать, после чего подобрал с пола осколок фарфоровой пиалы и поднес к лицу девушки.
Мо Жань всегда отличался злопамятностью.
Он помнил, как выслушивал жалобы Жун Цзю, как жалел ее, даже подумывал выкупить, а она сговорилась с его недоброжелателями и строила против него козни. От невольно появившейся на лице довольной улыбки глаза Мо Жаня превратились в две узенькие щелочки, когда он прижал острый осколок к скуле Жун Цзю.
Лицо для торгующей своим телом – самое важное. Потеряв красоту, она потеряет все.
Эта льстивая паршивка будет теперь скитаться по свету как последняя бродяжка, будет ползать в грязи, корчась под ударами сапог, терпеть побои, брань и презрительные плевки. Эх… Одна мысль об этом доставила Мо Жаню невыразимое удовольствие, и даже отвращение от того, что он только что овладел ею, развеялось как дым.
Улыбка Мо Жаня становилась все шире и очаровательнее.
Рука надавила на осколок, и на краях появившейся ранки немедленно выступила кровь.
