Стася хотела было сказать, что еще подумает, но потом кивнула. В конце концов, она взрослая серьезная женщина.
И вот теперь эта взрослая серьезная женщина взяла и куда-то подевалась.
Хорошо, хоть не на виду у всех.
В доме же, не в том тереме, а в настоящем своем доме, Стася закружилась. Попала в бальную залу – а иной эта огромная комната, в которой лес средних размеров вместится, и быть не могла – и закружилась, живо представив, как все было прежде.
Раньше.
С волками на мраморных медальонах, что украшали стены.
С музыкантами.
И музыкой.
Светом, пусть не свечей, но магическим. Дамы и кавалеры… как в кино. Лучше, чем в кино, потому что кино – это выдумка, а тут… она присела и погладила паркет, несколько утративший былое сияние. А потом встала и закружилась, и кружилась до тех пор, пока не упала, а упав, рассмеялась.
– Дома, – сказала она вдруг. – Я… дома?
– Надеюсь, – Евдоким Афанасьевич остановился на пороге залы. – Здесь я впервые её и увидел…
– Кого?
– Свою жену. Матушка устроила прием. Она все переживала, что я одинок, вот и созвала, кого могла… всех, кажется, незамужних девиц Китежа. Я еще идти не хотел. К чему мне жена? А матушка уговорила. Она была нездорова. Признаюсь, что тогда мне даже казалось, что она показывает себя более нездоровой, нежели это есть на самом деле.
Он ступал по пыльному полу осторожно, будто опасаясь потревожить эту вот пыль. А Стася сидела и разглядывала собственные следы.
– Она не дожила до появления Ладочки… может, и к лучшему.
– Этот дом…
– Твой.
– Мой, – согласилась Стася и повторила про себя: мой дом. Весь. От старых флюгеров, которые изрядно погнулись и давно уже не способны были выполнять свою работу, до подвалов. – Но… что было потом?
– Потом? Ничего-то особенного. Я влюбился. И мы танцевали. Много танцевали. Больше, чем следовало бы, а потому на следующий день пошел слух… и я не стал опровергать. Я попросил её руки. Матушка же… мне почудилось, что она не слишком была рада, хотя, конечно, странно… она уговаривала меня не спешить. Но я… никогда-то не испытывавший подобного, я опасался упустить свое чудо. Еще одна ловушка любви. Я видел, что меня не любят, но наивно полагал, будто мое чувство столь велико, что не ответить на него просто-напросто невозможно.
Он остановился у окна, и солнечный свет, пробиваясь сквозь стекло, делал призрачную фигуру почти прозрачною.
– Любовь – опасная игрушка. Будь осторожнее.
Стася кивнула.
Будет.
Всенепременно.
Следующие несколько дней прошли, как ни странно, в тиши и благоденствии. То есть, в относительной тиши, ибо дом наполнился вдруг людьми, которые этот самый дом отмывали, вычищали и вовсе приводили в порядок, чему сам дом, как Стасе казалось, был весьма даже рад.
И освободившись ото сна.
Стряхнув вековую пыль, дом помолодел, похорошел, вновь приоделся в шелка и бархаты.
– А я ей и говорю, куда ты тафту да в горячую воду пихаешь! – Баська стояла, уперевши руки в бока, что выражало крайнюю степень возмущения. – Дура безрукая!
– А она?
Маланька вот пристроилась на низенькой кушеточке, обивка которой несколько поблекла, но все еще сохранила общую целостность.
– А она сказала, что ей велено стирать, она и стирает… – Баська рукой махнула. – За всем пригляд нужон.
Она подхватила котенка под толстое брюхо и подняла, потерлась щекой о мягкую шерсть.
– Еще и ключница, стервь старая… небось, следить прислал этот ваш князь.
– Не мой, – меланхолично ответила Стася, которая с князем виделась дважды и даже приняла от него букет цветов. После двух десятков холопов цветы – это право слово, пустяк совершеннейший.
Но Ежи обиделся.
Виду не показал, но точно обиделся. Стася почуяла. И даже совестно стало. Немного. А потом… потом она решила, что в конце концов, женщина свободная, а Ежи сам держится так, будто бы он Стасе какой родственник дальний и не более того.
В общем, попробуй-ка разберись с этими мужчинами.
Тем более, когда они разбирательств всячески избегают, отговариваясь великой мужскою занятостью. Тут вообще, если разобраться, все-то заняты. Антошка и тот дело себе нашел, прочно обосновавшись на огромной местной кухне, в которой он вдруг стал единственным властелином. Даже присланные Радожским кухарки, попробовав воевать, признали-таки поражение.
Баська командовала дворней.
Маланька помогала.
Ежи учился. Евдоким Афанасьевич учил, а Стася… Стася, пожалуй, впервые за долгое время маялась бездельем. И если сперва она делала это с немалым удовольствием, то теперь…
– И вот она мне…
Стася потерла виски, понимая, что еще немного и взвоет.
…коты разбрелись по дому.
За питанием их следил Антошка. За уборкою – дворня. За… за всем, собственно говоря, и что оставалось Стасе? Шелками шить, как робко предложила Баська, правда, уточнивши, что не знает наверняка, шьют ведьмы шелками или нет. Про всех ведьм Стася не знала, но вот сама она с иголкой, мягко говоря, не слишком ловко обращалась. К тому же шелками… где она и где шелка? Вот то-то же, но сидеть, равно как и лежать или вот ходить, что по дому, что по саду, стало совершенно невыносимо. И Стася поднялась.
Девицы, сами себя назначившие то ли фрейлинами, то ли около того, смолкли.
– Идем, – велела Стася, чувствуя себя по меньшей мере Юлием Цезарем на берегу Рубикона. – Гулять. В город.
– Гулять? – переспросила Баська.
– В город? – удивилась Маланька. И обе хором спросили:
– Зачем?
– Затем…
– Так ведь швеи тут. Если ткани нужны, то купцов можно кликнуть. Батюшка завсегда радый помочь и присоветовать. И пряники Антошка, пусть и ирод знатный, а хорошие печет. Не хуже ярмарочных. И ярмароки еще нету…
– Не важно, – порой на Стасю находило этакое вот… нелогично упрямое. Пряники не хуже? Может, и так. Но в Стасю эти пряники больше не лезут.
И жизнь нынешняя сонно-бездельная.
Ей… ей интересно, в конце-то концов! Она уже вторую неделю в Китеже, а города, считай, и не видела.
Девицы переглянулись.
И плечами пожали.
– Лилечку навестим, – решилась Стася, уцепившись за это, почти благовидный предлог. – И вообще…
…город жил.
Своею жизнью, в которой Стасе не то, чтобы не было места. Скорее уж чувствовала она себя на редкость неуютно. Появилось даже желание немедля вернуться, придумав подходящий повод. Скажем, солнце ныне чересчур уж яркое.
Звезды в не том рисунке сошлись.
Или еще какая напасть приключилась.
Но она задрала голову повыше, аж шея заныла, и заставила себя идти. Вперед. Гордо. Не то, чтобы вовсе по сторонам не глядя, скорее уж делая это исподтишка.
Город…
Город был. И наверное, красивый, вот только расчерченный стенами, за которыми красота и пряталась. Стасе же остались мощеные улочки да эти самые стены, над которыми возвышались кудрявые макушки дерев. От стен и дерев падала тень, но не сказать, чтобы густая.
– Белая слобода, – важно пояснила Баська, оглядевшись, – туточки бояре живут. Вы бы князя попросили, госпожа ведьма, он бы вас провел.
– И провел бы, и завел бы… – пробурчала Маланька, и Стася с ней всецело согласилась.
Холоп, которого вооружили палкою, ничего не сказал. Он шел с видом мрачным и торжественным, и время от времени шевелил бровями, отчего вид становился еще и слегка придурковатым. Но, кажется, тут было так положено.
Белая Слобода закончилась не сказать, чтобы вдруг, просто заборы стали теснее, а зелени поубавилось, да и тени дворцов, что виделись где-то там, за этой зеленью, развеялись, сменившись домами попроще.
Дорога же сузилась.
– Поберегись! – донеслось впереди, и Стася, на всякий случай подхватив Беса на руки, прижалась к стене, пропуская дюжину всадников, что летели куда-то, коней подгоняя. И подумалось, что на местных улочках тротуары проектом предусмотрены не были.
– Ишь ты…
– Царевы люди, – сказала Маланька, заслонившись рукавом от пыли. – Небось, спешат…
– Могли б не так спешить, – Баська чихнула. – Так куда пойдем?
– Куда-нибудь…
Запоздало подумалось, что Стася понятия не имеет, где искать Козелковичей, как не знает, обрадуются ли они её визиту или наоборот. Одно ведь дело там, в провинции, и совсем другое – Китеж.
Столица, она всегда столица.
– Тогда, может, на ярмароку?
– Ты ж говорила, что нет её.
– Так большой-то нет, – Баська все-таки чихнула. – А малая она завсегда идеть… там, может, скоморохи будут…
…были.
И скоморохи, которые устроили представление прямо тут, на пятачке вытоптанной до каменной твердости земли. И медведь, что ходил на задних лапах, пугая баб и детишек. Бабы охали и ахали, когда медведь отвешивал поясные поклоны, детишки хохотали.
Были лоточники с лотками. И степенные умудренные жизнью торговцы, которые никого-то не зазывали, не хватали за руки, но спокойно подремывали у дверей своих лавок.
Были запахи.
И суета.
И… Стася с преогромной радостью в эту вот суету окунулась. Пусть танцевать с медведем она не решилась – мало ли, дрессированный он или замороченный, а все одно зверь, – но в миску монетку бросила. И хлопала от души.
Бес вот фыркнул и отвернулся. Подобное представление он полагал недостойным, вот кот в жизни не стал бы плясать на потеху толпе.
А Стася смеялась.
Ела пряники, и вправду далеко не столь хорошие, как у Антошки, но все одно сладкие неимоверно. И запивала их ледяною ключевой водой, которую носили мальчишки в огромных глиняных кувшинах.
Она заглядывала во все лавки, порой перебрасываясь с хозяевами парой слов.
Иногда – покупая, но тут уж в дело вступала Баська, которой вот эта вот Стасина манера сразу-то платить, не торгуясь, была непонятна. И уж Баська-то торговалась самозабвенно, явно получая с того удовольствие.
Ярмарка местная, пусть и прозванная малой, растянулась вдоль Кузнецовской слободы, в которой когда-то стояли кузни, но после, повелением государя-батюшки, были они вынесены за город, как и мастерские кожевенников, и иные, мешающие благости Китежа. Мастерские вынесли, а вот название осталось.
И ярмарка.
Она выбралась до берега Ильмень-озера и протянулась дальше, туда, где то ли заканчивалась, то ли наоборот начиналась пристань. И Стася, устроившись на берегу, на каком-то камне, устав от долгой прогулки, просто смотрела на воду.
На корабли.
На…
– Глянь, бабы… – этот голос разрушил тихое очарование вечера. – Слышь… бабы… гы.
– Шел бы ты, мил человек, – отозвалась Баська, которая сидела рядышком и думала о чем-то своем, наверняка важном и может даже судьбоносном.
