Делает это так легко и стремительно, как будто таскает штанги вдвое больше моего веса в спортзале каждое утро, и я невольно им восхищаюсь.
– Знаешь, Славина. Вот есть много обстоятельств непреодолимой силы. Стихийные бедствия, торнадо, там, или тайфуны. Войны. Забастовки. Но женская истерика – худшее из них.
Приговаривает Северский, пока тащит меня в кухню, а я утыкаюсь взглядом в ямочки на его пояснице, и, кажется, краснею.
– Будем лечить твою депрессию сладким. Шоколадное или клубничное?
– Мороженое? На ночь? Марк, да ты с ума сошел!
– Не спорь, Славина! Шоколадное или клубничное? – гаркает босс, опуская меня на теплый пол с подогревом, и тянется к холодильнику.
– Клубничное.
Я быстро сдаюсь под его неудержимым напором и спустя мгновение становлюсь счастливой, почти, обладательницей ведерка с любимым лакомством детства.
Забираюсь с ногами на подоконник и ненадолго отворачиваюсь к окну, чтобы привести в порядок разбушевавшиеся чувства. Обычно я переношу трудности гораздо спокойнее, но эта история с изменой превратила меня в неуравновешенную психичку.
– Знаешь, что самое смешное? Я прекрасно понимаю, с какого момента все полетело к чертям.
Роняю я в пустоту и спиной ощущаю приближение Марка. Волоски на коже становятся дыбом, пульс резко подскакивает, хоть шеф и не сделал ничего предосудительного, а в горле пересыхает.
Словно мы находимся не на двадцатом этаже в роскошной квартире, а посреди раскаленной пустыни Сахары.
– С какого?
– С того, когда я отказалась родить Олегу второго ребенка.
Произношу я твердо и прикрываю веки, мысленно отправляясь в события трехлетней давности.
* * * * *
Мы с мужем сидим в пафосном ресторане, куда нас пригласил его начальник Томин Глеб Борисович. Упакованные в белоснежные рубашки, классические черные брюки и жилетки официанты снуют вдоль столиков. Блюда поражают разнообразием.
А я не испытываю приступа эйфории по этому поводу. Исподтишка кошусь на округлый животик жены Глеба Борисовича и гулко сглатываю, догадываясь, что неминуемо последует.
Одна. Вторая. Третья. После четвертой стопки коньяка Томин смачно целует свою Ирочку и обращается к нам.
– Мы с Иришкой четвертого ждем. А вы когда за вторым пойдете? Неужели не хочешь лапочку-дочку, а, Славин?
– Хочу, конечно, Глеб Борисович. Скоро пойдем.
Широко улыбается муж и кладет руку на спинку моего стула. Я же закусываю нижнюю губу и впиваюсь ногтями в ладонь, борясь с приступом всепоглощающей паники.
Остаток вечера я практически никого не слушаю. Ковыряюсь вилкой в тарелке, не в состоянии оценить по достоинству салат от шеф-повара, и с облегчением выдыхаю, когда мы, наконец, прощаемся с семьей Томиных, засыпая беременную Ирочку комплиментами.
Устраиваемся в вызванном щедрым Глебом Борисовичем такси бизнес-класса. Добираемся домой сквозь многокилометровые пробки. И не боимся никого разбудить, потому что Ваня гостит у бабушки с дедушкой.
– Давай без резинки, Анют? – уговаривает меня супруг после того, как мы принимаем душ и ныряем под одеяло.
Нависает надо мной, упирая ладони по обе стороны от моей головы. Оставляет влажную дорожку от поцелуев на шее. И вклинивается коленом между бедер.
Только я ничего не могу с собой поделать. Сжимаюсь в комочек от страха, сковывающего мои конечности, и никак не могу себя перебороть.
– Нет.
– Я хочу от тебя еще одного ребенка, Ань. Сына или дочку.
– Нет. Не могу. Не сегодня. Прости.
Я лепечу растерянно. Олег же шумно выдыхает и откатывается на свою половину кровати. Конечно, в ту ночь никакой близости между нами не случается.
К этому разговору мы возвращаемся примерно через полмесяца, когда беременеет младшая сестра моего мужа. Она фонтанирует щенячьим восторгом, заспамливает всю ленту постами с характерными подписями и приглашает нас на гендер-пати.
Я вжимаюсь в пассажирское сидение по пути за город и ковыряю подлокотник, провожая взглядом проносящиеся мимо многоэтажки.
На этот раз супруг заходит издалека.
– Со следующего месяца Глеб Борисович поднимет мне зарплату.
– Это прекрасно. Я тебя поздравляю.
– Наши доходы растут.
– И в этом твоя заслуга. Я тобой горжусь.
– Не притворяйся, что не понимаешь, на что я намекаю, Ань. Пора подарить Ване братика или сестричку.
– Олег, я… не готова.
Шепчу я устало и виновато. Муж же насупливается и больше не выдавливает из себя ни единого слова за всю дорогу.
С завидным упрямством он терроризирует меня на эту тему примерно полгода. Шантажирует, манипулирует, просит. Приводит десятки аргументов за. Показывает снимки счастливых Томиных с их «беременных» фотосессий. А потом резко замолкает.
* * * * *
Кадры прошлого проносятся в мозгу хаотичными обрывками и тянут меня на дно вязкой трясины. И я могу еще долго вспоминать наши с Олегом ожесточенные споры и пришедшее им на смену ледяное равнодушие, но Марк осторожно касается моего оголенного предплечья и возвращает меня в реальность.
– Почему ты отказалась, Ань? Переживала за фигуру? Боялась снова погрязнуть в рутине, пеленках, разбросанных по полу игрушках? – спрашивает Северский, перечисляя всевозможные штампы и демонстрируя удивительную подкованность в вопросах детей.
Я же отлипаю от стекла, поворачиваюсь к нему и грустно улыбаюсь.
– У меня была сложная беременность. Вернее, не так. Не беременность, роды. Весь срок я исправно выполняла указания врача, ни разу не лежала на сохранении и практически ни на что не жаловалась. Кажется, ничто не предвещало катастрофы. Но в последнюю неделю меня увезли с отслойкой плаценты в больницу. Экстренная операция, большая потеря крови, реанимация. Нас с Ванечкой долго не отпускали домой. И, естественно, от предложения родить еще одного ребенка я впадала в неконтролируемую панику. Меня душил иррациональный страх. Что если бы все повторилось, только доктора не смогли бы меня вытащить? Ваня бы остался без мамы?
Вывалив на босса огромный пласт информации, от которого большинство мужиков уже бы бежали прочь, сверкая пятками, я затихаю.
Катаю в ладонях ведерко с подтаявшим мороженым и озвучиваю тот вопрос, который давно не дает мне покоя.
– Может, я сама во всем виновата? Олег не получил от меня отклика и нашел его у другой.
Мой голос скрипит, как несмазанные петли, а слезы снова наворачиваются на глаза. И это в очередной раз задевает Северского.
По крайней мере, от него веет здоровой злостью и осязаемым раздражением.
– У твоего мужа, Аня, была уйма вариантов. Он мог дать тебе время, чтобы прийти в себя, немного подождать и позже вернуться к этой теме. Мог вместе с тобой пойти к психологу и попытаться проработать твои фобии. Но он выбрал самый простой – заменить поломанную игрушку. Это не про семью, Ань. Вовсе нет.
Грубовато чеканит Марк, громя мою попытку обелить супруга, а мне вдруг становится очень спокойно. От того, что его выразительные глаза полыхают жгучим гневом. От того, что его руки мягко оглаживают мои плечи, даря утешение. И от того, что он не ищет оправдания измене.
– Измена – это предательство, Ань. В какую обертку его ни упакуй.
Роняет Северский, как будто читает мои мысли, словно раскрытую книгу, и отрывает меня от подоконника.
– Все, Несмеяна. Пора спать. Ты же не хочешь, чтобы суровый начальник оштрафовал тебя за опоздание?
Марк иронично выгибает широкую смоляную бровь, а я давлюсь хриплым смешком и обнимаю его за шею, пока он несет меня в спальню. Он бережно укладывает меня на кровать и помогает подоткнуть одеяло, что никак не вяжется с его образом Казановы.
Не знаю, чем я заслужила такое отношение, но его самоотверженная забота мне нравится. Больше того, она необходима мне, как кислород, чтобы поставить крест на неудавшемся браке, собрать себя из пепла и двинуться дальше.
В светлое будущее.
– Спи уже, – с хитрой ухмылкой командует Марк, а я выдыхаю изумленное.
– Что?
– Думаешь слишком громко. Спи, Ань. Утра вечера мудренее.
Глава 7
Марк
Я вскакиваю рано. Задолго до будильника.
Часы показывают шесть утра. Город укутывает предрассветная дымка.
А я гипнотизирую взглядом потолок и думаю, как сильно моя жизнь изменилась за двадцать четыре часа.
У меня дома спит девушка, ее восьмилетний сын, и где-то, я уверен, носится щенок золотистого ретривера.
Ухмыльнувшись, я перекидываю полотенце через плечо и выхожу в коридор, натыкаясь на небольшую лужу. Неподалеку от нее сидит Марли, поджав уши, и виновато на меня косится.
– И кто это сделал?
Спрашиваю я у песеля, как будто он может ответить, и с тихим смешком топаю в ванную.
Странно, но раздражения не испытываю.
Животное привыкает к новому месту. Это нормально.
Я быстро устраняю последствия маленькой шалости, умываюсь и планирую выгулять Марли до того, как Аня с Ваней проснутся.
Защелкнув карабин на поводке, я спускаюсь в пустынный заснеженный двор и хватаю свежий морозный воздух. Умиротворение растекается по венам.
В пятом классе я очень хотел щенка, но мама не разрешила его завести. Не верила, что моего запала хватит на то, чтобы ухаживать за собакой. Тем более, что тогда мои желания менялись с завидной частотой.
Я просил то рыбок, то хомячка, то лысого сфинкса.
– Ну что, бандит! Развлекайся.
Я отпускаю Марли и наблюдаю за тем, как он резвится. С разбега врезается в сугроб, роет мокрым холодным носом снег и счастливо заливисто лает.
Спустя полчаса мы возвращаемся домой. Я обтираю песелю лапы до того, как он умчится вглубь квартиры и оставит на полу влажные следы.
В общем, восполняю то, что не дополучил в детстве. После чего отправляюсь в свою импровизированную тренажерку, пока вокруг стоит оглушающая тишина.
Вставив наушники в уши, я с упоением таскаю гантели и перерабатываю скопившийся за сутки адреналин. Ощущаю приятную усталость в мышцах и вваливаюсь в ванную, намереваясь смыть с себя липкий пот.
Только не учитываю одной маленький детали. Я больше не один в своей холостяцкой берлоге.
– Ой!
Тоненько вскрикивает Аня, а я прилипаю взглядом к ее фигурке и бессовестно изучаю точеные изгибы.
Ее сорочка аккуратно сложена на тумбочке у входа. На ней самой нет ничего, кроме черных ажурных трусиков и полотенца, которым она успевает прикрыть грудь.
– Прости.
Выдавливаю я из себя подхриповато, потому что голос резко садится на несколько октав, и выметаюсь в коридор. Напряжение, которое я выплеснул чуть раньше на тренировке, снова накатывает и скручивает внутренности жгутом.
Я стараюсь не думать, но все равно думаю. О худых острых лопатках. О гибкой осиной талии. И о маленькой аккуратной родинке слева на ребрах.
Справившись с наваждением, я все-таки завариваю себе кофе и выпиваю пол кружки, когда Славина осторожно вплывает на кухню.
– Я освободила ванную.
Робко сообщает она, и я ухожу остужать взбунтовавшиеся гормоны.
Сначала подставляю голову под ледяные струи, а потом встаю целиком под бодрящий душ.
– Это просто сделка, Северский. Фиктивная невеста. Ничего личного.
Я уговариваю себя не нарушать выстроенных Аней границ, но все равно смотрю на нее, как на женщину. И тогда, когда она готовит омлет и сэндвичи. И тогда, когда она накрывает на стол, водружая передо мной тарелку. И когда заправляет за ушко каштановый локон.
