– Я дал тебе шанс исправиться! За твои милости я бы мог даровать тебе индульгенцию и прощение всех грехов!
– Но для это я должна…
– Отдаться мне! И немедленно! – тут же выдал мерзкую по смыслу фразу аббат. – Только после этого я отпущу все твои грехи, падшая девка!
Ах, вот значит как?! Я, значит, падшая девка, а он, видимо, ангел во плоти! Офигеть просто.
Они что тут все: не в себе, эти служители культа? Он ведь сейчас в наглую пользовался моим плачевным положением, тем, что мы с дочкой попали в тяжёлое положение. И принуждал к блуду!
От возмущения меня даже затрясло. В такой противной ситуации я еще ни разу не была.
– Никогда! – категорично заявила я. – То, что вы мне предлагаете, гнусно.
Глава 5
– Ты, падшая девка, еще рассуждаешь о морали? Думаешь, я не знаю, что ты родила без мужа и у тебя был любовник? Всё это написано в Книге Судеб!
Это ещё что такое: Книга Судеб?
– Это не ваше дело, – буркнула я.
Я пыталась сдержаться и не наговорить этому лысому более жёстких слов. Все-таки от него зависело наше с Элизой пребывание здесь, в аббатстве. И этот гад бессовестно пользовался этим. – Спасибо за шоколад, но я, пожалуй, пойду.
Решив, что наш разговор уже перешёл в какую-то дурную перепалку, я направилась к двери. Находиться с этим распутником в одной комнате было не просто противно, а опасно.
Ещё чего доброго, применит ко мне силу. А я не знала ещё всех нравов этого мира.
– Я даю тебе два дня, Мари! – заявил мне в спину аббат. – Если не одумаешься, девка, то я объявлю тебя ведьмой! И предам анафеме!
– Мне это безразлично, – пожала я плечами, прекрасно помня, что ведьмой в средневековье можно было стать просто за красивое лицо или за то, что соседка невзлюбила тебя.
Безумные века, невежественные люди. Ну и аббаты с монахинями такие же.
Уже распахнув тяжелую дверь, я на миг обернулась к нему и твердо заявила:
– Я не продаюсь за шоколад! Я честная девушка.
Фраза мне показалась очень глупой, но вполне подходила для понимания такому напыщенному болвану, как этот аббат.
Я гордо вышла, хлопнув дверью. Пока шла по пустынному коридору, возмущённо думала о том, что произошло. Но не жалела о своем поступке. Однако ситуация заставила задуматься, что теперь нас точно выгонят из аббатства или могут устроить ещё что похуже.
Я вспомнила о своей новой дочке, малышке Элизе, и решила немедленно уйти из этого вертепа сама. Пока этот бессовестный похотливый аббат со своими «сестрицами» не устроил чего-нибудь гадкого мне в ответку. Я прекрасно запомнила, с какой ненавистью и злобой он посмотрел на меня напоследок. Явно замышлял отомстить.
Потому я решила как можно скорее забрать Элизу и уйти отсюда.
Однако я не стоило забывать, что малышка Элиза осталась голодная. Потому, спросив у проходящей мимо монашки, где трапезная, я быстро направилась туда. Сестры уже убирали всё со столов. Чувствуя, что они могут оказаться тоже злыми и не дать еды, я дождалась, пока они все уйдут из большой трапезной.
После увидев в единственной миске небольшие хлебцы, я торопливо подошла и взяла два хлебца величиной с мою ладонь. Они были мягкими и даже приятно пахли сдобой.
– Эй, нахалка! – тут же раздался визгливый голос за моей спиной. – Кто разрешил тебе красть хлеб?
Я обернулась. На меня злобно смотрела очередная тощая мегера-монашка, по типажу как та, что вела меня к аббату.
– Мой ребенок голоден. Этот хлеб для него, – сказала я правду.
– И что? Какое нам дело до твоего змеёныша, блудница? Пусть подыхает с голоду! Такие исчадья ада не должны рождаться вовсе!
Ее слова меня не удивили. Я изначально предполагала, что она скажет нечто подобное.
Опять эти обвинения в грехе и проклятья. Они тут все как злые собаки, что ли? Или просто тут место аномальное и влияет на всю их нездоровую психику?
Всё это мне уже стало порядком надоедать. Я правильно сделала, что решила взять хлеб тайком. Такая мегера мне точно ничего не даст сама.
Сильнее прижав хлебцы к себе, я медленно приблизилась к недовольной монашке.
– Ад ждёт тебя, злая женщина, – сухо заявила я ей в лицо. Спокойно, даже без злобы. Сама поразилась своему спокойствию. – Нелюбовь к ближнему – самый страшный грех, если ты не знала.
– Как ты смеешь?! – в каком-то благоговейном ужасе выдохнула она.
Явно никто не говорил ей подобного. Ну, пусть это будет для нее откровением. Ехидно улыбнувшись и видя, что монахиня ошарашена моим наглым поведением и словами, я напоследок добавила:
– Я думала, что пришла в дом Божий. А оказалась в вертепе разврата и злобы! Короче, Содом и Гоморра у вас тут!
Последняя моя фраза повергли монашку в полнейший ступор, и она от возмущения начала хватать ртом воздух.
А я что? Я сказала правду!
Выше подняв голову, обошла «преграду» и медленно, словно царица, выплыла всем своим пухлым телом из трапезной.
Глава 6
Когда я вернулась в келью, Элиза терпеливо ждала меня, сидя в уголке на ворохе соломы.
– Я принесла тебе хлеба, Элиза, – улыбнулась я девочке и протянула ей оба хлебца. – Кушай, детка.
Моя новая дочка деловито уселась на каменное ложе и с жадностью вонзила зубки в хлеб. Через пару минут она вдруг спросила:
– А ты, мамочка?
– Я пока не голодна, – ответила я уклончиво, присев с ней рядом и снова осматривая себя.
Мне, наверное, вообще лучше рот зашить и не есть пару месяцев. Может, тогда я скину эти безумные килограммы с боков и бёдер. Смотреть на свои пухлые ручки было тошно. Чувствуя, что опять буду переживать сейчас из-за своего веса, я решила отвлечься.
Начала осматриваться вокруг. Неожиданно заметила небольшую суму на ложе, взяла ее. Открыла и начала перебирать её содержимое. Расческа, духи и даже зеркальце там было. Похоже, эта Мари, то есть я, была ещё та кокетка.
Нетерпеливо поднеся зеркало к лицу, я тут же впилась глазами в свое отражение. Начала критично рассматривать себя.
Круглое миловидное лицо, глаза чайного цвета, каштановые волосы. Брови и нос правильной формы, белая нежная кожа и пухлые губы. Очень даже неплохо.
– Уфф, ну хоть симпатичная я и молодая вроде, – пробубнила себе под нос и обратилась к девочке, которая уже доедала первую булку: – Элиза, а сколько мне лет, ты знаешь?
– Нет, мамочка… ой, Мари… ты мне не говорила.
– Ладно, не столь важно, – ответила я, улыбнувшись ей. – И называй меня мамой, как и раньше. Тут и так все знают, что ты моя дочь.
– Хорошо, мамочка.
Я начала дальше рыться в суме и нашла какой-то странный мешочек. Он был небольшой и сшит вручную. В нём лежала какая-то трава. Я понюхала её. Кислый, вонючий запах. Но более всего меня поразило, что на мешочке были вышиты череп и кости.
Нехорошие, мрачные мысли овладели мной. Неожиданно Элиза вскрикнула и, выхватив у меня из рук мешочек, откинула его прочь.
– Мамочка, больше не ешь эту гадкую траву! После неё ты упала на пол! И так долго не приходила в себя. А я так испугалась, даже плакала.
Осознание, что я только что держала в руках яд, отчётливо вошло в моё сознание.
Неужели бедная Мари отравилась?
– А что я говорила, дочка, перед тем как съесть эту траву? – спросила я малышку.
Надо было постараться выяснить: что произошло.
Я решила все же называть Элизу дочкой, чтобы не пугать её. Ведь девочке не следовало знать, что в теле её матери находилась я – Полина Румянцева. Выпускница элитного Московского вуза двадцати трех лет отроду и будущий менеджер по продажам.
Хотя в своём мире я хотела завести детей ближе к тридцати годам, но сейчас, раз уж попала сюда, придется присматривать за Элизой. Похоже, кроме меня у девочки никого больше не было из родни. Да и, судя по отражению в зеркале, Мари была чуть постарше меня.
– Ты говорила, мамочка, что теперь мы одни в этом мире. Что нас никто не любит, мы никому не нужны. И ты больше никого не хочешь видеть. И ещё ты долго плакала. Ты это помнишь, мамочка?
– Помню, Элиза, – ответила я напряжённо и нахмурилась.
Все эти слова прежней Мари походили на фразы очень несчастной, страдающей женщины.
Неужели и правда Мари отравила себя от безысходности?
Вполне реально.
Если все травили её, обзывали грешницей, и идти ей было некуда, а жить не на что. Да еще единственное место, где могли приютить, было местом ненависти к бедной Мари. И вертепом разврата. Аббат домогался прихожанок, а сестры обители ходили на какие-то ночные мессы к братьям соседнего аббатства. И ведь явно не для общей молитвы.
Брр… Даже думать обо всей этой грязи не хотела.
Но я по жизни была оптимисткой и знала: безвыходных ситуаций не бывает.
И совсем не считала Мари, то есть себя, грешницей. И что такого, если родила дочку без мужа? Может, мой хахаль был мудаком или разбойником? Зачем такой отец Элизе? Ну и что же, что у меня был любовник. Может, он был хорошим человеком и содержал нас с дочкой все эти пять лет? Пусть так. Но я точно не грешница. Я выживала, как могла.
Грех – это бросить на произвол судьбы своего ребенка или убить кого. А так… это всего лишь тупые средневековые нравы и устои. И я не Мари. И не собираюсь из-за этого убиваться.
И вообще, как Мари посмела такое совершить? Неужели не понимала, что после её смерти маленькая дочка никому не будет нужна в этом мире? Что за эгоизм?
– Знаешь, Элиза? – сказала я подбадривающе. – Я тебя люблю, а ты любишь меня, так?
– Да, мамочка, я тебя люблю, – закивал ребенок.
– Ну вот. Мы есть друг у друга. Значит, мы уже не одни. А всё остальное… Я решу, не переживай! – я проворно встала. – Ты немного подкрепилась? Давай я уберу второй хлебец, и мы пойдем. Потом его съешь. Попозже.
– Куда мы пойдем, мамочка? – спросила девочка, пока я засовывала хлеб в свою суму.
– Подальше от этого мрачного места, Элиза. Теперь мы вместе.
– Куда это ты собралась, бесстыжая ведьма?! – неожиданно раздался хриплый голос за нами.
В келью вошли пять худых монахинь во главе со злобной Женевой. У них в руках были какие-то веревки.
– Аббат Фалло приказал связать тебя и посадить в темницу! – процедила вторая монахиня, медленно приближаясь ко мне.
– За твои грехи и неправедную жизнь тебя сожгут на площади, как проклятую ведьму.
– Что? – опешила я, недоуменно хлопая глазами. – Вы что, серьёзно?!
Глава 7
Остальные монашки оказалась такими же вонючими, как и первая. Это я довольно хорошо ощутила, когда они вытащили меня вон из кельи. Я только успела обернуться к Элизе, которая испуганно запричитала, что хочет со мной. Но окрик одной из монашек остановил девочку, и она не посмела пойти за нами.
Меня кинули в какую зловонную сырую темницу с низкими потолками и окошком с решёткой. Закрыли на железный засов и ушли.
Первые два часа я никак не могла прийти в себя. Не верила, что всё это происходит со мной. Мне всё казалось, что это дурной сон, кошмар. И я вот-вот проснусь и снова окажусь в своем мире. Но нет. Суровая реальность не отступала.
Потом я начала думать об Элизе. Как она там без меня? Надеюсь, ее покормили и не обижают эти монахини. Потом я начала горевать о своей судьбе. Не могла поверить в то, что меня приговорили к казни.
Устав ходить по своей сырой темнице, я присела на большой ворох соломы, сваленной в углу. Эта соломенная куча была единственной обстановкой моей пустынной камеры. Правда, в противоположном углу находилась еще дырка в полу, которая, видимо, служила отхожим местом.
Мне очень хотелось пить, вымыть лицо и руки, но воды не было. Чуть позже, немного успокоившись, я присела на солому и прислонилась спиной к каменной стене. Прикрыла глаза, решив подремать.
Уже ближе к полуночи у моей темницы появилась одна из монахинь. Через небольшое оконце с решеткой в двери она протянула мне глиняную крынку и кусок хлеба.
– Твой ужин, блудница! – злобно выплюнула она.
