– Слухай, хлопчик, скажи-ка мне… Кхм, кое-что.
– Да, дядька?
– А она не замужем?
– Хто?
– Анна Демидовна твоя, хто! – Демьян вновь покраснел и вытер платком выступивший на лбу пот – наверное, от жары.
– Да нет вроде… А вам зачем?
Зна?ток не ответил, продолжая шагать в сторону дома и думая о чем-то своем. Над Задорьем в зените стояло солнце – жаркое, живое, бесстрастное, как и ангелы на нем, безразличные к людским печалям.
Нечистая деревня
– Да твою ж дивизию! – завопил Федорыч, выкручивая баранку руля и роняя пепел с папиросины на широкую грудь, обтянутую тельняшкой. – Чтоб я еще хоть раз тут поехал! Чтоб хоть раз!..
Асфальтированная трасса Минск – Москва кончилась, ушла в сторону, и старенький грузовик-полуторка вот уже полчася трясся по разъезжей колее. Сидевшие в кабине Демьян и Максимка держались за что попало, но и от этого толку было чуть: от каждого рывка по паршивому шляху их швыряло по всему салону. Федорыч матерился, со злобой дергал рычаг переключения скоростей, мотал туда-обратно руль, уходя от рытвин и ям на дороге.
Старый грузовичок ехал в деревню со смешным названием Малые Сычевичи – в семидесяти километрах от Задорья.
А началось все так: в обед к дому знатка подъехал, фыркнув глушителем, потрепанный ГАЗ-АА. Из кабины вылез хромой водила и безапелляционно заявил, мол, Демьяну позарез нужно ехать с ним.
Максимка-то подумал, что почту привезли – нелюдимый угрюмый Федорыч числился почтальоном, развозил между глухими выселками посылки, продукты, пенсию; в общем, был вроде деревенского курьера. И вот кому-то внезапно приспичило увидеть знатка в такой дыре, как Сычевичи.
– А чаго там? – вякнул Максимка.
– Чаго-чаго… По твоей части шо-то, колдун-ведун ты наш, – мрачно отвечал Федорыч, трепя Полкана за холку; тот даже не тявкнул – сам ткнулся лобастой башкой в широкую ладонь, признал. – Бабки с Сычевичей жить не могут, как тебя видеть хотят. Мне денег уплочено туда и обратно тебя доставить.
– Не колдун я, – привычно поправил Демьян.
– А мне якая разница? Ты хоть груздем назовись, главное – в кузов полезай.
В общем, так и тронулись, оставив Полкана на суседку. Вроде и недалеко, но, как съехали с трассы, Максимка с каждой минутой все больше жалел, что напросился с Демьяном – от таких виражей зад, казалось, превратился в один большой синяк. Водитель мрачно молчал, то и дело приподнимаясь на сиденье, чтоб выжать сцепление. Зна?ток едко откомментировал:
– А ты завсегда так, вприсядку, или тольки с пассажирами?
– Хошь – высажу, пешком пойдешь, на своих двоих.
– Дак, мож, мне идти и не треба? Ты бы хоть рассказал, что там стряслось.
– Сами все скажут, – рыкнул Федорыч, – Да не боись, заплотют табе, шарлатан.
– Ты за помелом-то следи, товарищ мичман.
– А ты меня не пугай! Пуганые мы! В одной сумке кишки, в другой – треугольники. Во, видал? – Федорыч стукнул по ноге, где от колена тянулся железный протез. – Мне одна твоя «коллега» травки пихала да отвары, я мазал-мазал – ни хрена. Вот ногу и отняли – гангрена.
– А как мазал? После заката? А крестик ты сымал? А на месяц глядел? Так-то, мож, к фельдшеру надо было идтить?
– Может, и надо было, а я на вашего брата-шарлатана повелся, вот и…
Демьян поморщился, давая понять – разговор окончен. Федорыч закурил очередную папиросу, позыркал мрачно сквозь дым, но долго молчать не смог, протянул Демьяну лопатообразную ладонь, обезображенную наколкой-якорем.
– Лады, ты не злись, я сгоряча. Твоя правда. Не поверил я. Не мазал ни хрена. И к фельдшеру не поехал. Мне уж и жизнь не мила была, такого наглядевшись, одно спасение – глаза залить… Нормальный ты мужик, пусть и дурной маленько. Мир?
– У нас двадцать лет мир, Федорыч. А ногу я твою не чапал.
– Не трогал – твоя правда. И мир давно, тоже не врешь. Дай-ка пацану яблоко, вон, в кармане лежит.
Максимке сунули большое красное яблоко, тот захрустел, разглядывая панораму за окном – скачущую картинку из берез, елей и кустов, наросших поверх глубокой заболоченной канавы.
Дорога стала чуть ровнее, ГАЗ повернул, и в лесу возникла широкая прогалина, за которой ярко заблестело серебром нечто массивное и шумное. Максимка аж высунулся в окно, чтоб разглядеть лучше.
– Дядька, а это шо там?
– А-а, это ГЭС ихняя местная. Гидроэлектростанция, во! – ответил Федорыч. – Ща получше видать буде. Она малая совсем, правда, но зараз расширяют, новую турбину строят. Вам, кстати, тоже электричество дает. Наша Рыбчанка весь край кормит.
С пригорка видно было и правда лучше. Федорыч подрулил к краю нависающего над ГЭС обрыва, остановил машину. Максимка рассматривал сооружение, казавшееся ему колоссальным, немыслимым – ничего подобного он ни разу в жизни не видал. Река Рыбчанка врезалась в дамбу и спадала из шлюзов шумным белым потоком, размывающим землю у берегов, крутящим турбины внутри дамбы. Шлюзы выглядели как три жадных дыры, с хлюпаньем всасывающие и выбрасывающие воду – от висящей в воздухе водной взвеси разглядеть их было сложно, но Максимка каким-то мальчишеским чутьем проник в глубины мощного механизма, узрел вертящиеся внутри него сотни шестеренок, подшипников, толстых зубчатых колес. Увидел – и в испуге отпрянул обратно. Он как-то успел больше попривыкнуть к лесной нечисти, чем к бездушным и самостоятельно работающим механизмам, созданным руками человека.
Демьян, видать, почуял то же, что и он, проговорил вполголоса:
– М-да-а, тут Бога нет… Да и дьявола тоже нема.
Под дамбой, у разрытого русла измельчавшей реки, копошились несколько человек в рабочей униформе. Рядом с ними в грязи лежал здоровенный серебряный цилиндр с могучими лопастями. Увидев грузовик, рабочие замахали руками. Федорыч дернул за рычаг и нажал на газ, сказал:
– Поехали-ка отседа подобру-поздорову. Секретный объект, мабыть.
Деревня разительно отличалась от обширного, цветущего жизнью Задорья. Маленькая, посреди глухого леса, с пришибленными к земле перекошенными избами. Не деревня даже, а вёска.
Располагалась она в низине, куда машина спускалась, скользя шинами по закисшей стежке. В конце концов Федорыч остановился, устало махнул рукой:
– Туда вам! За поворотом деревня, по правому галсу… Не поеду дальше. А то потом хрен вылезу.
– Обратно-то приедешь? – спросил Демьян, пожимая руку старому матросу.
– А то! Тока через три дня буду, ты уж тут бабок ублажай, шоб поболей заплатили. О-о-о, нахмурился знову! Да не зыркай ты так, а то яшчэ проклянешь ненароком!
Водила хохотнул, удобнее устраивая протез на педали газа и примеряясь, как бы сдать обратно по дороге. Демьян ухмыльнулся, показал кукиш.
– Ехай ужо. Попутного ветра, товарищ мичман!
– Бывай, товарищ партизан.
Взяв еще по яблоку от Федорыча, направились в сторону Сычевичей. Грязищи было и впрямь море разливанное, аж сапоги засасывает. «Оползень, что ли?» – подумал Максимка. Будто с холма вода стекает.
– Ты это, слышь, хлопче, в разговор не лезь, – сказал зна?ток, жуя яблоко. – С бабками я гутарить буду.
– А я шо, дядька, я ж всегда…
– Знаю я твое «всегда»: то немца заболтаешь, то бесу зубы подаришь. Помалкивай лучше.
Вот и вёска, Малые Сычевичи. Выпрыгнули из-за поворота и сразу вызвали чувство уныния – до того хаты было видно сверху, с пригорка, а вблизи они оказались еще более невзрачными, похожими на землянки. В основном срубы из прогнивших бревен, заросших мхом, да посередке заброшенная церковка без креста. Разделяли Сычевичи две улицы, наполненные черной слякотью – не проберешься, ноги не измарав. Над деревней тянулась линия электропередачи, рядом со столбом сидел и лаял на искрящийся провод одинокий трехлапый пес, грязнющий, как поросенок. Демьян остановился, оглядел избы – с заваленными набок заборами, трухлявыми бревнами и раскрошившимися трубами они казались едва ли не заброшенными. Зна?ток сплюнул, поежился – в низине было непривычно прохладно для лета.
– Чот, кажись, мичман нас не по тому адресу привез…
– Э-э-эй, есть кто?! – звонко крикнул Максимка, приложив ладони ко рту.
Хлопнула дверь. Из одной хаты вышел пожилой мужик в душегрейке и кубанке, с кустистыми бровями и растрепанной бородой. Он сразу полез за папиросами, пробормотал под нос:
– Вот дуры старые…
– Уважаемый! – окликнул его Демьян. – А где усе-то?
Мужик окинул их взглядом исподлобья, прикуривая папиросу от спички.
– А вы яшчэ кто такие?
– Демьян Рыгорыч, с Задорья приехали.
– А-а, колдун! Тебя не хватало… Клиентура твоя вся там сидит, ждет не дождется, – мужик показал пальцем за спину.
– Спасибо, – вежливо сказал Максимка, хотя мужик ему совсем не понравился.
– Ваше спасибо на хлеб не намажешь. Чаго приехали-то? Бабкам головы морочить своим мракобесием, да?
– Нас позвали – мы и приехали. Стало быть, надо кому-то, – меланхолично и спокойно отозвался Демьян, внимательно разглядывая неприветливого мужика. – А коли кому надо – то и проблема наблюдается, так?
– Вумный шибко? Ну иди, общайся, – хмыкнул абориген и, не протянув руки, ушел налево по улице. За ним увязался пес-калека, заскакал вокруг, разбрызгивая грязь.
Демьян шагнул в избу, пригнулся, чтоб не удариться лбом о низкую притолоку. Вошедший следом Максимка услышал дребезжащие голоса:
– Серафимовна жива бы была – мигом бы ему уши пооткручивала, сынку такому… Ишь какой!
– Это ж надо! Да я тут всю жизнь, у меня здесь и родители, и бабка с дедом, и внучок – царствие ему небесное; лихоманка взяла…
– День добрый, хозяюшки! – громко поздоровался Демьян, прерывая беседу; приложил к виску ладонь шутливо. – Демьян Рыгорыч из Задорья по вашему приказанию прибыл!
Несколько взглядов сразу вперились в них; Максимка даже отступил за спину знатка: старухи и сами походили на ведьм. Землистая кожа, какие-то тряпки-тулупы-телогрейки – и это посередь лета, запавшие губы, выцветшие глаза.
– Ох, Демьян Рыгорыч, приехал-таки, мы ужо и не чаяли!
Тяжело, с явным усилием они поднимались со скамей, кланялись, чуть ли не скрипя хребтами. Максимка от неожиданности вздрогнул – с печи свесилась маленькая сухонькая ручка с желтыми ногтями; тоже будто поприветствовала знатка.
– Зъявился – не запылился.
– Гляди, як вымахал-то! А я тебе, Дема, от таким помню! – Старуха показала каким; Демьян смутился – таким он, пожалуй, даже сам себя не помнил. – А я баба Марфа, Бондаренко, памятаешь мине, нет?
– А хто гэта у нас тут таки? Помочник подрастает? – Пахнущие старостью и лекарствами руки потянулись к Максимке, тот вжался в стену избы. – Добра-добра! Иди, маленький, я табе тут пряник назапасла…
Старухи заохали, неповоротливо засуетились, наполнили небольшое пространство избы гостеприимной суматохой, так, что и не сосчитать, сколько их; Максимка, смущенный, торчал под защитой широкой спины Демьяна, но и тот, кажется, был не в своей тарелке и что-то вежливо бурчал в ответ на вопросы и предложенные угощения.
– А я вам зараз чайку заварю, на малиновом листе – сама собирала. – У нас тут вось блинцы – с творогом да с грибами. Чего ж вы стоите – частуйтеся!
– Так, спокойнее, матушки! Давайте-ка поначалу дела обговорим. Ну-тка сказывайте, шо у вас тут за напасть?
– Ой, така напасть, така напасть, шо хоть узелок на плечо – и куды глаза глядят! – вновь заохали старухи, замахали руками и затараторили наперебой:
– Трахтор сам по себе ездит – прям по огородам! Я было вышла по шеям надавать, а там у кабине – никого! Я домой, перекрестилась, а его и след простыл – тольки колея тянется…
– А черти! Черти-то! В окна стукают, рожи корчут, а давеча у Ильинишны курей потаскали!
– Черти? – удивленно приподнял Демьян кустистую бровь.
– Черти-черти! Сами они в церкве старой обитають, бывает – всю ночь барагозят, огни жгуть да матерятся. Всю ночь не уснуть – страх-то якой!
– А полудница по полям шастает! Высоченная шо каланча, выша-а-агивает, колосья аж жгет, прямо-таки жгет! Страшна шо смерть, а на голове куколь!
– С дамбы это они взбеленились, истинно вам говорю, с ней все началося! – трясла бульдожьими брылями одна особенно бодрая старушка – тут она и с одеяльцем, тут и с чаем, тут и с блинами, за троих поспевает. – Как ее построили, так я чуяла – беда буде. Они – «електроток, електроток», тьфу! Да он даром нам не нужон – електроток ваш!
– Главно дело, – вмешалась другая, – ну построили и построили, чаго ее телепать-то? Ан нет, нонче сызнова шо-то роют, копают, возют, вот бесы-то и проснулися.
– Да-да, чистая правда! Дамба ихняя – гэта мельница дьяволова! Как есть бесовщина! Кресты-то посымали да чертей напустили! Оне внутрях сидят и турбину гэту крутят, а по ночам тут куражатся…
От галдежа деревенских старух у Демьяна заломило в висках: какие-то тракторы, какие-то черти, полудница да еще дамба сверх всего. Мозг старательно пытался уцепиться хоть за какую-то ниточку информации.
– А все Никодимка-бестолочь, это он дозволил; ему нашу землю вверили, а он ее дьяволам красным распродал…
– Погодите, дамы, – вмешался зна?ток, услышав хоть что-то похожее на зацепку, – а Никодимка – это не тот, с папиросками? Который вышел тока, перед нами.
– Он, милай, он, больше некому, – хором заблеяли старухи. – Председатель он тутошний, да только председать ему уж не перед кем будет – все разъехались, как нечисть взбеленилась, одни мы остались. Но гэта наша земля – на ней и стоять будем. Немец не прогнал, а уж дьяволово отродье и подавно не прогонит…
– Зна-а-аток, зна-а-аток, – вдруг позвал слабый голос с печки, – подойди ближе, зна?ток.
Старушки почтенно расступились, пропуская Демьяна к печи; следом за ним шмыгнул и Максимка. Сухонькая ручка – та самая, что привиделась Максимке – откинула одеяло, и на свет появилось высохшее старушечье лицо. Седые пряди едва скрывали лысое темя, зато верхняя губа щедро поросла серым волосом; маленькие темные глаза глядели пристально, даже хищно. Рот открылся – ни единого целого зуба, – и вместо слов наружу посыпался сухой кашель. Тут же подлетела бабка, подала кружку воды; существо на печке принялось жадно хлебать. Сзади зажурчал услужливый шепоток:
– Дорофеевна гэта, хозяйка, значится. Мы у ней собираемся – ее як удар хватил, она с тех пор и не ходит…
