– Зубы твои в закладе – вернем, а ты про то больше не поминай, а то яшчэ раз ухо выкручу! Понял, не? Или яшчэ хошь?
– Понял, понял… – Максимка потер до сих пор ноющее ухо. Пальцы у знатка сильные, так схватится – хоть извертись, не отцепишься.
Двинулись дальше по тропе. Лес начал редеть, вдали забрезжил выход на пашню. Демьян присел на завалившуюся сосну, запрокинул осточертевший накомарник, скрутил мастырку и закурил, пуская клубы душистого дыма из самосада. По дереву над головами вскарабкалась рыжая белка, сверкнула черными глазками. Пристально разглядывая мальчика, зна?ток вздохнул.
– Ну давай еще пытай, чего хотел, дурень бедовый. Не люту?ю больше, слушаю. Учить тебя надо, молодь.
Максимка задумался. Пока можно, надо спрашивать. А чего? В голове сотни вопросов, и все вроде бы важные.
– Дадька Демьян, а что за Навь такая, о которой вы всю дорогу кажете? И Явь?
– А, то просто совсем. Гляди, Явь – это мы, наш мир. Ты, я. Вокруг погляди – то все Явь. Все, шо видимо.
– А Навь?
– А Навь – то, шо невидимо. Всем, кроме нас с тобой, а мы с тобою, хлопчик, Навь как раз и видим. Вот оно как вышло. Дышла тока нема.
Максимка еще раз задумался. Зна?ток, решив, что вопросов больше нет, тщательно затушил окурок и сложил в карман, объяснил:
– Чтоб ничего не увязалось.
Подхватил трость, поднялся-потянулся и побрел дальше. Максимка догнал его, спросил:
– Дядька Демьян, а мне тута в школе казали, что скоро люди на Луну полетят! Правда иль нет? И чего они там увидят, на Луне?
Зна?ток встал как вкопанный, пожевывая травинку. Сплюнул ее и сказал с удивлением:
– Как чего? Чертей!
Тут уже остановился Максимка:
– Як чертей? Откуль черти-то?
– Ну дык знамо… На Месяце-то черти живут. Оно вроде как солнце ихнее. На нашем солнце – анделы, на их – черти.
Максимка так и остался стоять, переваривая услышанное: оно, конечно, зна?ток ему раньше не брехал, но черти? На Луне? Вспомнилось, как к ним в клуб приезжали с телескопом, чтобы, значит, ребятня могла на звезды посмотреть. Видел Максимка и Луну: щербатая, чуть желтая, как сыр. И никаких чертей. Хотя, кто знает, может, они там в кратерах прячутся? Как всякие шишиги и кикиморы в канавах да под корнями. Что же тогда будет с космонавтами?
Максимка так зафантазировался, что потерял знатка из виду. Думал звать, да увидел просвет меж деревьями. Дернулся на свет и оказался на широкой, распаханной колесами тракторов просеке. Демьян стоял у самого края и нервно ковырял тростью землю. За просекой виднелось широкое поле, засаженное бульбой. Там копошились люди – рановато для сбора и поздно для посадки. Люди и одеты были странно – все как один в униформе, в перчатках, не похожи на колхозников. С другой стороны поля, где дорога, в дрожащем мареве поблескивали борта чьих-то незнакомых автомобилей и новенький трактор «Беларусь».
– Это шо яшчэ такое… – нахмурился Демьян и быстро зашагал между гряд посаженного картофеля.
Максимка поспешил следом. При взгляде на чужаков Максимка сразу понял – ученые! И явно городские, может, из самого Минска приехали. Есть пара знакомых колхозников, но остальные явно нездешние, человек десять. Безошибочно вычислив главного, Демьян уверенным шагом направился к нему.
Интеллигентного вида мужчина лет шестидесяти задумчиво разглядывал откопанные клубни картофеля, непрестанно поправляя очки на носу. Рядом стоял колхозник, собутыльник Свирида, дядька Богдан – и что-то долдонил ученому на ухо, а тот кивал и все поправлял очки, будто боясь уронить с длинного носа.
– Добрый день, – непривычно вежливо поздоровался Демьян. – Привет, Богдаша.
– Здрассте, – отозвался Богдан, глянув на знатка с той смесью скрытой неприязни и подобострастной опаски, которую Максимка уже привык замечать у многих в Задорье. – Чего это вы пожаловали?
– Да вот, гуляли, увидели… Думаем, шо это тут… Познакомишь?
– А, простите! – встрепенулся ученый и протянул знатку руку. – Семен Григорьевич, агроном. Из НИИ картофелеводства Самохвалова мы.
– Я тоже Рыгорыч, тольки Демьян. А по якому поводу гулянка?
– Это колдун местный, Семен Рыгорыч, – влез Богдан. – Зна?ток.
– А, колдун… – хохотнул городской агроном. – Колдунов нам только не хватало. Материализму учим! Коммунизм строим! А у вас тут колдуны разгуливают!
Демьян воткнул клюку в землю и бросил на колхозника быстрый тяжелый взгляд. Тот едва не отшатнулся. Максимка вспомнил, как Богдаша со Свиридом, разговевшись, его на пару шпыняли для забавы.
– Не колдун я, Семен Рыгорыч. Так, натуралист-естествоиспытатель. Я, можно так казать, тоже своего рода агроном.
– Ну тогда, может, вы скажете, что у вас с урожаем происходит? – кивнул Семен Григорьевич себе под ноги.
Демьян присел на корточки, вытащил клубень. Максимка углядел через плечо горсть каких-то пожухших, мятых картофельных клубней, поблескивающих от белесой слизи. Демьян сдавил один пальцем, и тот развалился, что твоя каша.
– И так вся посадка! – с досадой воскликнул агроном. – А причины непонятны! Ни паразитов найти не можем, ни в почве ничего – уже несколько бактериологических проб взяли. Где ни копни – всю бульбу этой гадостью разъело. Уже думали химпроизводство в Селяничах остановить…
– Ага-а… Ага, вот как… – пробормотал зна?ток, катая в пальцах комочки склизкого крахмала; понюхал, едва не лизнул. – Не полудница гэта… Не полевик, не луговик… А кто ты таков?
– Чего он там? – спросил агроном недоуменно. Мальчик пожал плечами, а Богдан оттянул Семена Григорьевича за рукав и что-то горячо зашептал тому на ухо.
Демьян поднялся на ноги, хорошенько отряхнул руки и вытер о штаны. Снял накомарник, сунул его за пояс и взялся крутить вторую за сегодня мастырку. Чертыхнулся, понюхав пальцы, и выкинул табак с бумагой вместе. Посмотрел на агронома с колхозником, отошедших в сторону, вопросительно глянул на Максимку, тот вновь пожал плечами.
– В общем, тут такое дело… – сказал вернувшийся Семен Григорьевич. – Вы меня, как бишь вас…
– Демьян Рыгорыч.
– Вы меня, Демьян Рыгорыч, извините, но шли бы вы своей, так сказать, дорожкой. Здесь важная работа идет, а я как коммунист с попами, колдунами и прочими мракобесными элементами знаться не хочу.
– Да как вам угодно, товарищ, – Максимка явственно услыхал, как зна?ток скрипнул зубами, глянув в сторону болтливого колхозника.
– Один вопрос можно?
– Не думаю. Идите.
– Да не будь ты як пляткар, ты ж дорослый мужик! Не слухай сплетни эти деревенские, я знахарь, травки завариваю, скотину врачую. Нешто я на ведьмака похож? Скажи мне одно, агроном, и мы уйдем. Местность тут размывало подчас? Сель какая али шо?
Агроном вопросительно поглядел на Богдана. Тот сплюнул, ответил нехотя:
– Ну было дело, ручьем, мабыть, там края и подмыло. И шо?
– Да ничего. Бывай, агроном.
– Вам бы в медицинский! Профессию получили бы, людям помогали! – крикнул в спину Семен Григорьевич, на что Демьян пробурчал под нос что-то вроде «уж разбежался, тольки лапти зашнурую».
Они обогнули все поле по кругу, миновали «Беларусь» с автомобилями (Максимка потрогал толстые шины трактора, за что получил по рукам от помрачневшего знатка) и подошли к ручью, действительно подъевшему растекшимися водами краешек поля. Вместо пологого берега теперь над водой нависал земляной обрыв, похожий на гигантскую пасть. Тут зна?ток прополоскал измазанные черноземом сапоги, помыл руки и задумчиво поглядел в воду, отражающую чистое синее небо с парой плывущих облаков.
– Так, малой. Слухай сюды и все запоминай, уразумел?
– Уразумел, дядька, – отрешенно кивнул Максимка, разглядывая лес и текущую из него воду – словно кран прорвало. Все вдруг стало каким-то зловещим, хоть и день на дворе. Вроде и бор такой же – стволы, веточки, листочки; солнышко светит, водица течет – вяло так, будто бочка протекла; но отчего-то волоски у Максимки на шее стали дыбом. Спустя секунду до него дошло – тихо-то как! Не гудела вездесущая мошкара, не звенел комариный писк, молчали в ветвях птицы, и даже ручей тек бесшумно – будто звук уходил в землю.
– Шо, почуял, да? Так вот, слухай. Хотя… Я табе на бумажке запишу, все шоб наизусть заучил, как Лукоморье, дуб зеленый. Ладно… В землю черную кинуто, до семи дней все пахано, да семью днями взрощено, то колосинкой взошло, да сытостью пошло, иже кормлен тем плодом и колосом…
Зна?ток говорил еще много и долго, певуче, как певичка Лариска из Дома культуры в райцентре. Некоторые слова он растягивал, а другие, наоборот, – обрубал, будто по-немецки. За все время зна?ток не бросил ни взгляда в сторону чащи, все смотрел в воду, рисуя на ней что-то концом трости и продолжая свой заговор. А Максимка глянул в лес и ахнул.
Зловещий до того, он стал теперь темным и дремучим, кроны деревьев набрякли тяжелыми ветвями и надвинулись на растекшийся ручей, отбрасывая хищные, крючковатые тени на лица. Меж стволами сосен и елей дохнуло холодом. Солнце потускнело, свет его стал не ярко-желтым, а белым – как лампа у стоматолога. Заныли зубы. Тут деревья раздвинулись, в чаще леса прорезалась узкая тропка, и Максимка увидал, как по ней медленно и будто бы даже боязливо спускается сухонький, поросший рыжей шерстью уродец, похожий на обезьянку. Разве что морда у него была такая, что не дай бог во сне привидится – точно кто голову человечью просолил и на солнце оставил, как воблу: запавшие глазки, потрескавшаяся кожа, мелкие зубки, торчащие из-под стянутых зноем губ. Максимка вздрогнул, но с места не двинулся – знал, что, коли Демьян не велит, стой да жди. Обезьяноподобное существо подобралось к самому краю обрыва, вскрикнуло – совсем как зверек – и извлекло из рыжей шевелюры какую-то жердь, стукнуло ею по земле. Демьян предупредительно взялся за клюку.
– У мене тоже, вишь, посох есть, зна?ток, – скрипнуло создание – вблизи маленькое, не больше ребенка. – Ща как дам!
– Давай-ка без шуток, палявик. Я к тебе с добром.
– Ага, вы, люди, к нам тока с добром и ходите! Вона усе поле мне перерыли! – Полевик махнул посохом в сторону виднеющихся вдалеке фигур агрономов.
Зна?ток хитро сощурился.
– Так а ты чаго в лесе забыл, а? Ты ж не леший якой.
– А я гэта… А я у лешего в гостях, зразумел, да?
– На кой ему такие гости сдались? Темнишь ты, полевой. Чаго брешешь-то? Излагай як есть, я с добром пришел, говорю же, – и Демьян выложил из карманов табак, бумагу для самокруток, спички. – Слышь, хлопчик, есть чего в карманах?
Максимка высыпал на плоский большой камень свои богатства – игрушку-калейдоскоп из дома, карандаш, горсть семечек. Полевик навис над камнем; быстрым, юрким движением схватил игрушку и вернулся на свой насест на обрыве – точь-в-точь обезьянка из мультика, совсем даже не страшная. Поглядев в калейдоскоп, полевик крякнул от удовольствия:
– Эк диво якое… Лады, беру. И табак твой беру. Кажи, чаго хотел.
– Это ты мне говори, какого беса ты в лесу забыл.
– Та неуютно мине там…
– А чаго урожай бросил?
Полевик почесал в затылке, поправил бороду и горестно рассмотрел подарки. Наконец решился сказать:
– Да там энтот… Немец.
– Якой немец? – Глаза Демьяна тут же превратились в щелки, зубы сомкнулись.
– Ну немец. Забили его тады, на войне. Там и ляжить.
– И шо? Их много где лежит, да не одни, а с компанией.
– Дык и я так бачил, не чапал он мине, спал себе и спал. Дремал, не тревожил. А ща вона як, ручей разлился, немец прачнулся. И давай буянить, фриц клятый. Всю бульбу сапсавал, трошки усе забирал, мине выгнал. Слышь, зна?ток, так ты, может, того, поможешь мине чем? – воодушевился полевик, широко раскрыв такие же странные глаза с оранжевыми зрачками. – Не могу я поле свое кинуть.
– Табак забирай, а игрушку вертай обратно хлопцу. Помогу, мабыть, чем смогу.
Полевик с неохотой протянул калейдоскоп обратно, но не удержался и глянул разок в окошко – аж припискнул от удовольствия. После такого принять игрушку обратно Максимка не смог.
– Забирай. Подарок!
Полевик недоверчиво взглянул сначала на Максимку, потом на калейдоскоп, после уставился на Демьяна; в оранжевых угольках глаз застыл вопрос: «Можно?» Зна?ток пожал плечами. Полевик было дернулся прочь, когда его догнал зычный окрик:
– Должен будешь! Зразумел? Не мне, а ему!
Существо кивнуло, а зна?ток посмотрел на Максимку как-то по-новому; мелькнуло в насмешливо-снисходительном взгляде что-то похожее на уважение.
– Неужто заложный? – пробормотал Демьян по дороге домой. Максимка навострил уши.
– А заложный – гэта кто, дядька?
– Мертвец неупокоенный, – кратко ответил зна?ток.
Во дворе Максимка потрепал по холке Полкана – тот, попривыкнув к мальчику, стал ласковым, что кутенок. Вошли в дом. От стука двери суседко укатил за печку, но Максимка успел краем глаза заметить безрукую и безногую тень, круглую, что колобок. Он до сих пор, бывало, ночевал на груди у Максимки, но теперь ощущался не как гирька, а скорее как котенок. Разве что глаза лучше резко не открывать, а то потом долго не уснешь.
Зна?ток расстелил кровать и Максимкино лежбище на печке, бросил:
– Ща спать, без споров. В полночь обратно идем. Як раз луна на убыль пошла, сёдня, значит. Попозжа усе скажу.
Максимка улегся на печку, долго ворочался под храп Демьяна. Тот уснул сразу, стоило прислонить голову к подушке – партизанская привычка. Максимка же вертелся, слушал, как суседко катается по углам. Наконец прикемарил. Ему вновь приснился тот же сон, что он теперь видел постоянно, – нелегкая, но зато короткая жизнь, кабаки и «малины», зоны и пересылки, а еще блестящая заточка где-то далеко, в Магадане, которая втыкается ему в глотку. Течет кровь, торчит наружу сизая трахея, которую он пытается зажать, недоуменно вращая глазами… Бай рассказал ему во сне много всякого. Так рассказал, что не забудешь.
– Максимка, вставай! – В избе было темно, Демьян тряс его за плечо. – Идти нам треба.
Мальчик, зевая, слез с печки. Демьян уже заварил чая на керосинке, соорудил пару бутербродов с кровяной колбасой – гостинец за возвращенную из лесу корову. Снаружи темень хоть глаз выколи. Рассыпанное стекло Млечного Пути скрылось за взбухшими, будто шматы плесени, облаками.
– Польет скоро… К утру, мабыть. В общем, слухай внимательно, – говорил Демьян, шамкая с полным ртом. – Мертвец заложный – не шутки. Я б тебя брать не стал, но вучить треба, да и помощь сгодится. Коли гэта мертвец и впрямь…
– Дядька, а шо за нябожчик такой, чем он от обычного мертвяка отличается?
– Паскудь и нежить уся, даже коли не зусим разумна, себя осознает. Кто-то як звери, кто-то почти как люди – одних шугануть можно, с кем и договориться полюбовно. Со всеми можно уговор свой иметь. Гэты же… Гэта зло, Максимка. Немыслящее, слепое. Не понимает оно, шо померло уже, вот и гадит. Опойца в землю зарытый засуху вызывает – воду из земли сосет. Самогубец шептать будет, усе деревья в округе виселицами станут. А насильник… Но гэта рано тебе пока. Все заложный себя поганит, потому как ни жив ни мертв, а лежит в земле и злится, и с ума сходит. Чем дальше – тем хужее. А тем паче немец он, ненавидит он нас. Потому поле и портит, а потом, как в силу войдет, припрется сюда, в Задорье, или в соседний колхоз. В колодезь залезет, перетравит всех к чертовой матери. Или скотину давить начнет. А может и хату спалить – шибко немец это дело любил. Так шо потребно нам его упокоить зараз, покудова он ходить не начал.
Посидели молча, жуя бутерброды и прихлебывая чай.
– Эх, думал, скончились вороги на родной земле, а они, бач, як грыбы пасля дождю. Скольки ж я их перебил… Ладно, збирай лопату.
– А на кой лопату?
– Откопать его треба.
Вооружившись шанцевым инструментом, они отправились в сторону оскверненного поля. Ночь тихая и безветренная, облака нависли над деревней, готовые обрушиться оглушающим потоком. Тишина была звенящая, натянутая как струна.
