– Может, это опухоль головного мозга?
– Это не опухоль головного мозга. Ты просто… – Она жмурится от напряжения, пытаясь не задеть мои чувства. – Выпала.
Так что наша сплетница Диана была права. Я постанываю, упираюсь локтями в стол и роняю голову в ладони.
– Извини меня!
– Незачем извиняться. Ты перенесла мощную травму. И до сих пор ее переживаешь. У скорби нет срока давности.
Если бы только нашли его тело. Я смогла бы двигаться дальше.
Мне так стыдно от этой мысли, что лицо полыхает. Но неприглядная правда в том, что двигаться дальше некуда.
Самое худшее в случае людей, которые пропали без вести и не были найдены, – это что оставшиеся не могут их оплакать. Они застревают в вечных сумерках неизвестности: не могут закрыть эту дверь, не могут по-настоящему скорбеть и существуют в некоем застывшем лимбе. Как многолетники зимой – оцепенело дремлют в промерзшей земле.
Тебя не оставляют вопросы без ответов. Кошмарные предположения впиваются зубами в твою душу по ночам.
Он умер? Если да, то как это случилось? Он страдал? Как долго?
Он вступил в секту? Был похищен? Начал новую жизнь где-то далеко?
Может, он бродит один по лесу и питается кореньями? Или ударился головой и забыл, кто он? Вернется ли он когда-нибудь?
Список бесконечен. Это односторонняя нелинейная анкета, которую предлагают тебе каждое утро, и она предназначена лишь для тебя. А ответы найти нельзя, потому что для таких, как я, ответов не существует. Только жизнь в анабиозе. Только медленное и неумолимое окаменение сердца.
Но черт меня подери, если я позволю лучшей подруге окаменеть вместе со мной.
Я вскидываю подбородок и твердо говорю:
– Ты пойдешь на свидание с этими серыми штанами.
– Нат…
– Не вижу причин, по которым мы обе должны быть несчастны. Конец разговора.
Какое-то время она прищурившись смотрит на меня, а потом вздыхает и качает головой.
– Мне это не нравится.
– Очень жаль. А теперь пиши своему мальчику-зайчику, что свидание в силе, и доедай обед.
Я эффектно приканчиваю свой салат, как будто у меня аппетит жвачного животного, потому что Слоан как бабушка: ей становится спокойнее, когда я ем.
Наблюдая за моим представлением, она сухо произносит:
– Я знаю, что ты делаешь.
С набитым салатом ртом я отвечаю:
– Не понимаю, о чем ты.
Запрокинув голову, она медленно устало выдыхает. А потом удаляет то, что успела написать в телефоне, и начинает заново. Отправляет сообщение и кидает телефон обратно в сумку.
– Довольна?
– Да. И завтра с утра жду подробного отчета.
С видом главы гестапо она спрашивает:
– Чем ты займешься сегодня вечером, если не будешь со мной?
Мне в голову быстро приходит мысль:
– Побалую себя ужином в «Майклс».
«Майклс» – это небольшое элитное казино с невадской стороны озера, куда богатенькие туристы ходят спускать свои деньги. Стейкхаус находится над казино, так что можно смотреть, как внизу играют в крэпс или блек-джек, и одновременно уплетать неоправданно дорогое филе-миньон. На самом деле на свою зарплату я не могу позволить себе такое заведение, но как только слова вылетают у меня изо рта, я уже предвкушаю удовольствие.
Если Слоан доставляет радость смотреть, как я ем, то мне – как другие люди принимают неверные решения.
– Одна? – спрашивает она. – Люди, которые едят в одиночестве, – психопаты.
– Спасибочки. Какие-нибудь еще блестящие слова ободрения с твоей стороны?
Она неодобрительно поджимает губы, но ничего не говорит, а значит, меня отпускают на волю.
Теперь нужно только решить, что надеть.
Когда я в шесть часов захожу в «Майклс», где-то внутри меня уже разливается приятное возбуждение.
Я взяла такси, чтобы не пришлось садиться за руль, ведь мой план на сегодня – заказать самую дорогую бутылку шампанского в меню (к черту, куплю по кредитке) и как следует нажраться.
Освободив дом от свадебного платья, я почувствовала легкость. Как будто скинула тяжелый груз, за который слишком долго цеплялась. Порывшись в закоулках шкафа, я нашла еще одно платье, которое ни разу не надевала, только без такой жуткой смысловой нагрузки. Красное, шелковое и облегающее, оно выгодно подчеркивает мою фигуру, не слишком при этом усердствуя.
К нему я подобрала золотые босоножки на каблуках и с ремешками, надела несколько тонких золотых браслетов и соорудила небрежную прическу, которая, надеюсь, сойдет за бохо-шик. Немного «Сладкого яда» на губах завершает образ. Кто знает? Может, помада останется на ком-то, кого я встречу в баре.
Я смеюсь от этой мысли, потому что она совершенно нелепа.
Метрдотель усаживает меня за чудесный столик в углу. За моей спиной – гигантский аквариум, а немного справа виден этаж с казино. На ресторан у меня тоже отличный обзор, и в основном тут пожилые пары и несколько молодых людей, которые выглядят так, будто у них первое свидание.
Я заказываю шампанское и поудобнее устраиваюсь на стуле, удовлетворенная своей прекрасной идеей. На публике я не могу быть такой же унылой, как дома: там бы я уже поедала макароны с сыром в компании Моджо и рыдала над старыми фотографиями с помолвки.
Удовлетворение я чувствую целых две минуты, а потом вижу его: он в одиночестве сидит в другом конце ресторана и курит сигару, покручивая в руках бокал виски.
– Ты что, издеваешься?! – бормочу я про себя.
Как будто услышав меня, Кейдж поднимает глаза и ловит мой взгляд.
Воу. Сердце в моей груди тут же провалилось в бездну.
Я одариваю его неловкой улыбкой и отворачиваюсь, ерзая на стуле. Интересно, почему зрительный контакт с этим мужчиной всегда пробирает до самого нутра? Каждый раз, когда я встречаюсь с ним глазами, у меня возникает ощущение, будто он залез мне в грудь и сжимает внутренности в своем большом кулаке.
В разговоре со Слоан я не упомянула его комментарий про «ты прекрасна», который весь день не шел у меня из головы. Сопровождался он грубоватым тоном и этим взглядом, к которому я уже начинаю привыкать, – странной смесью вдумчивости и легкой враждебности, смягченных чем-то вроде любопытства, хотя разобраться до конца пока трудно.
Я изо всех сил развлекаюсь наблюдением за казино внизу, но тут возвращается метрдотель и с улыбкой сообщает:
– Мисс, джентльмен за столиком у стены интересуется, не присоединитесь ли вы к нему за ужином.
Он показывает в ту сторону, где сидит Кейдж. Тот по-прежнему смотрит на меня, как охотник на лань через прицел винтовки.
Сердце колотится в груди, и я колеблюсь, как стоит поступить. Отказаться будет грубо, но я его едва знаю. А то, что я о нем знаю, мягко говоря, сбивает с толку.
Тем более сегодня. Почему мы столкнулись с ним сегодня?
Улыбка метрдотеля становится еще шире.
– Да, он говорил, что вы будете сомневаться, но обещал вести себя хорошо.
Вести себя хорошо? Как это, интересно, будет выглядеть?
Прежде чем я успеваю это представить, метрдотель уже помогает мне встать из-за стола и ведет за локоть в другой конец ресторана. Похоже, выбора у меня особо и нет.
Мы подходим к столику Кейджа. Я удивляюсь, когда он встает. Он производит впечатление человека, который не утруждает себя такими формальностями.
Метрдотель отодвигает стул напротив, кланяется и удаляется, а я остаюсь неловко стоять на месте, пока Кейдж глядит на меня своими горящими глазами.
– Пожалуйста, присаживайся.
Именно «пожалуйста» оказывает нужный эффект. Я опускаюсь на стул и сглатываю, потому что внезапно у меня отчего-то пересыхает в горле.
Кейдж тоже садится. Через секунду он произносит:
– Это платье.
Я поглядываю на него, уже готовясь к новым бестактным замечаниям по поводу моего вычурного свадебного наряда, но он из-под опущенных ресниц рассматривает платье, которое надето на мне сейчас. Наверное, считает, что оно тоже омерзительно.
Я смущенно тереблю тонкие бретельки.
– Оно старое. Простое.
Его глаза мгновенно находят мои. Он с жаром говорит:
– Простое лучше. Совершенству не нужны украшения.
Хорошо, что я не держала в руках бокал, а то бы уронила.
Я пораженно смотрю на Кейджа. Он тоже смотрит на меня, но с таким видом, будто хочет себя ударить. Очевидно, ему самому не нравится делать мне комплименты. Также очевидно, что это происходит невольно: они просто вырываются.
А вот почему он так злится, когда это происходит, уже менее очевидно.
У меня горят щеки, и я отвечаю:
– Спасибо. Это… наверное, самый милый комплимент, что мне делали.
Он несколько секунд играет желваками, потом делает большой глоток виски. Ставит стакан на стол с такой силой, что я подпрыгиваю.
Он жалеет о своем приглашении. Пора избавить его от мучений.
– Было очень мило с твоей стороны меня пригласить, но я вижу, что ты хотел бы побыть один. Так что спасибо за…
– Останься.
Кейдж как будто отдал приказ. Я испуганно моргаю, и только тогда он смягчается и бормочет:
– Пожалуйста.
– Ладно, но только если выпьешь таблеточки.
Тогда он бурчит:
– Еще и смешная. Как неудобно.
– Для кого неудобно?
Он просто глядит на меня, ничего не отвечая.
Да что не так с этим парнем?
Метрдотель возвращается с бутылкой шампанского, которую я заказала, и двумя фужерами.
Слава богу. Я уже была готова сгрызть свою руку. Не припомню, когда в последний раз чувствовала себя так неловко.
А, погодите. Конечно, помню. Это было прошлой ночью – прекрасный принц как раз изящно отклонил мою просьбу подбросить до дома. Или, может, этим утром, когда он увидел меня в свадебном платье и изобразил такое лицо, будто его сейчас стошнит?
Уверена, если подождать еще минут пять, выбор вариантов расширится.
Мы с Кейджем сохраняем молчание, пока метрдотель открывает бутылку и разливает шампанское. Он информирует нас, что официант скоро подойдет, а потом исчезает, в то время как я опрокидываю свое шампанское с такой скоростью, будто участвую в конкурсе в отеле «все включено» на Гавайях.
Стоит мне поставить пустой бокал, как раздается вопрос:
– Всегда так много пьешь?
Ах, ну да. Вчера Кейдж тоже видел, как я надираюсь. А сразу после этого мне вздумалось ползти к его столу. Неудивительно, что в его взгляде такое… что бы это ни было.
– На самом деле нет, – говорю я, пытаясь придать себе вид леди, промакивая губы салфеткой. – Только два дня в году.
Он приподнимает бровь в ожидании пояснений. В пепельнице слева от его локтя лениво дымит сигара, пуская вверх серые завитки.
