Я взяла блокнот в руки, ощущая его тяжесть и фактуру кожи под пальцами. Этот блокнот всегда был с ним, но казался почти пустым – только сухие списки: дела на день, звонки клиентам, встречи с поставщиками. Пётр не любил записывать личные мысли, не вёл дневник.
Я начала листать страницы – ничего необычного. Даты, имена, телефоны, схематические наброски каких-то проектов. Но на одной из страниц, ближе к середине, я остановилась.
Короткая запись, сделанная его аккуратным почерком: «18:00 / L. – кафе на Пр. Мира, не забыть про серьги».
Никакого года. Никакого месяца. Только время, инициал и украшение. Л. Лена? Кто ещё?
Я провела пальцем по этим буквам, как по шраму. Во рту пересохло.
«Я не помню, чтобы получала от него серьги в этом кафе», – мелькнула мысль. Деловые партнёры в блокноте всегда были обозначены полностью – имя, фамилия, компания, должность. Это была личная запись. И я наконец-то получила то, что искала – ещё одно доказательство. Ещё один кусочек паззла.
Я положила блокнот на место и медленно опустилась на край кровати. Нашей общей кровати. Вспышками перед глазами проносились воспоминания.
Серьги с сапфирами – «под цвет твоих глаз». Платье, которое я никогда не надела – слишком облегающее, не мой стиль. Крем для рук «в твоем любимом запахе» – только это был не мой любимый запах, а какая-то приторная ваниль. Я сказала, что нравится, из вежливости, чтобы не обидеть.
Он стал приходить позже. Раньше возвращался к семи, потом – к восьми, а теперь часто и к десяти. Встречи, командировки, клиенты…
Он часто бывал в командировках. В Москве, в Питере, однажды даже в Праге. Всегда показывал билеты, всегда писал из гостиниц, звонил перед сном. Безупречное алиби. Или безупречная ложь?
Он отворачивал экран телефона, когда получал сообщения. Особенно вечером. Особенно когда мы вместе смотрели фильмы.
Он… стал холоднее в постели. Я списывала это на возраст, на рутину пятнадцати лет брака, на стресс от работы.
Столько мелочей, которые не были явными сигналами. Всё – «в пределах нормы». Всё объяснимо. Если не хочешь видеть правду.
Я открыла телефон и снова увидела уведомление из соцсетей. Пальцы словно сами коснулись экрана.
Фото в кафе. Два бокала на деревянном столике у окна. Один – с чёрным кофе без молока, второй – с ярким апельсиновым фрешем. На столе – белая накрахмаленная салфетка. Сложенная в виде сердца.
Никакой подписи. Никаких хэштегов. Просто изображение, которое говорило больше, чем тысяча слов.
Но я узнала этот стол. Этот интерьер с приглушённым светом и кирпичными стенами. Маленькое кафе на углу Садовой и Проспекта Ленина. Мы с Петром были там вместе, много раз. Каждый раз после посещения театра. Это была наша маленькая традиция.
Он называл это место «нашим тихим уголком».
Когда-то водил туда меня. Теперь – Лену? С таким же выражением лица? С такими же словами? Складывал для неё салфетки, как раньше складывал для меня?
Тошнота подступила к горлу. Я быстро закрыла телефон. Слёзы нахлынули с такой силой, что я не могла дышать. Закрыв лицо руками, я разрыдалась, как не плакала, наверное, со студенческих лет – с отчаянными всхлипами, дрожащими плечами, с тем чувством, когда кажется, что внутри тебя что-то умирает.
Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я отдала этому человеку. Родила ему дочь. Построила дом. Создала уют. Была рядом в болезни и в здравии, как обещала когда-то.
А он водил её в наше кафе. Наш тихий уголок. И складывал для неё салфетки в форме сердца.
А потом шёл домой. Ко мне.
И мир, который казался таким прочным ещё вчера, продолжал рассыпаться, осколок за осколком…
Глава 3+
– Тебе с мятой или с лимоном? – голос Марины прозвучал легко, как всегда, но в нём была та внимательность, которую я знала с университетских времён. Внимательность, которая не пугала, не давила, просто… существовала рядом, как надёжное плечо.
Я сидела на её мягком диване цвета топлёного молока, машинально обнимая декоративную подушку с вышитыми маками, и чувствовала себя как человек, у которого внезапно отобрали воздух. Словно кто-то выкачал его из комнаты, оставив меня задыхаться в пустоте своих мыслей. Костяшки пальцев побелели от того, как сильно я сжимала эту несчастную подушку – мой единственный якорь в реальности, которая рассыпалась на глазах.
– Без разницы, – пробормотала я, невидяще глядя перед собой. – Главное – что горячее.
Марина мягко кивнула и скрылась на кухне. Я слышала, как она открывает шкафчики, как звенит ложка о фарфор чашки, как шумит чайник. Эти обыденные звуки казались сейчас такими драгоценными, такими настоящими – в отличие от моей жизни, которая превратилась в какую-то жестокую пародию.
В её квартире пахло яблочным пирогом и хрустящей бумагой свежих журналов по дизайну, которые она всегда покупала по пятницам. На журнальном столике лежала недочитанная книга, рядом – маленький кактус в глиняном горшке. Здесь было тепло. Здесь было безопасно. Здесь можно было развалиться и быть собой – уставшей, испуганной, растерянной. Не нужно было держать лицо, не нужно было притворяться.
Марина вернулась с двумя дымящимися кружками и села рядом со мной. Мягкий диван прогнулся под её весом. Она протянула мне чашку – свою любимую, с изображением Эйфелевой башни, ту, из которой обычно пила сама.
– Ты так говорила в последний раз, когда у Леры была температура под сорок, и ты трое суток не спала, – заметила она, внимательно наблюдая за мной поверх края своей чашки. – «Без разницы, главное – горячее». Что случилось, Нина?
Я долго молчала. Просто смотрела на кружку в руках, наблюдая, как поднимается пар, как он танцует в воздухе, прежде чем раствориться. Мои пальцы обхватили горячий фарфор, будто в нём было что-то особенное, что-то, способное удержать реальность от окончательного распада. Тепло растекалось по ладоням, но не проникало глубже – внутри всё равно был холод.
– Я… думаю, Пётр мне изменяет, – выдохнула я наконец, и слова повисли в воздухе, тяжёлые, будто свинец.
Марина не ахнула, не закатила глаза, не бросилась с расспросами, как сделали бы многие. Только немного откинулась на спинку дивана. Сделала паузу. Я чувствовала её взгляд, но не могла поднять глаза. В горле стоял ком размером с кулак.
– Почему ты так думаешь? – спросила она наконец, очень спокойно, без тени осуждения или недоверия.
И тогда я начала говорить. Слова полились потоком, который невозможно было остановить. Про фото в Instagram, про руку этой женщины на его плече, про браслет – тот самый, который я видела на нашей тумбочке, про сторис с двумя бокалами в нашем любимом кафе. Про подпись, скрытую от большинства глаз, но кричащую для меня: «Ты знаешь, кто ты для меня». Про его поздние возвращения, про холодность в постели, про отвёрнутый экран телефона. И про то, как всё это похоже на пазл, который складывается без моего участия, прямо у меня на глазах, а я стою, парализованная, и не могу ничего сделать.
Пока я говорила, чай остывал. А вместе с ним остывало и что-то внутри меня – та вера в незыблемость нашего брака, которую я так бережно хранила пятнадцать лет.
– Может, это и правда совпадение, – добавила я тихо, когда иссяк поток слов. – Может, я… ревную. Или выдумываю. Или завидую. Может, я с ума схожу?
В этот момент мой голос дрогнул. Я, наконец, подняла глаза и встретилась взглядом с Мариной. Она смотрела на меня прямо. Точно. Без жалости. Но с такой любовью и пониманием, что что-то внутри меня надломилось.
– А ты уверена, что это ты с ума сходишь? – спросила она, и этот вопрос был как камень, брошенный в тихую воду. Круги тотчас разошлись по всему моему сознанию.
Я не ответила. Не могла. Потому что, если честно, я подозревала ответ. И он меня пугал.
– Знаешь, – продолжила Марина после паузы, – иногда то, что кажется бредом, – это интуиция. Мы, женщины, как собаки на запах. Мы чувствуем раньше, чем понимаем. И часто отмахиваемся от своих ощущений, потому что они неудобны. Потому что признать их – значит что-то менять. А менять страшно.
Она говорила мягко, но я слышала в её словах сталь. Марина всегда была сильнее меня. Решительнее. Она развелась пять лет назад после того, как застала мужа с секретаршей. Не устроила скандала. Просто собрала вещи и ушла. И никогда не жалела.
– Но доказательств нет, – возразила я, цепляясь за последнюю соломинку надежды. – Только намёки, ощущения, детали. Ничего конкретного. Ничего, что я могла бы предъявить ему.
– А зачем тебе доказательства? – вдруг спросила она, наклоняясь вперёд. – Чтобы себя убедить? Или чтобы его уличить? Главное же, Нина… ты чувствуешь, что что-то не так. Этого уже достаточно.
Я сглотнула. В горле было сухо, несмотря на недавний чай, который так и остался нетронутым в моих руках.
– Я просто… не знаю, что делать, – призналась я, и это было так больно – признать своё бессилие. – Пока не знаю. Я боюсь.
Боюсь, что он уйдёт. Боюсь, что останется из жалости. Боюсь потерять нашу жизнь, нашу семью, нашу дочь. Боюсь быть одной. Боюсь, что пятнадцать лет были потрачены впустую. Боюсь, что никогда больше не смогу доверять. Боюсь, что предала саму себя, закрывая глаза на очевидное.
Марина понимающе кивнула. Она знала. Она прошла через это.
– Это нормально, – сказала она с мягкой улыбкой. – Это честно. Ты имеешь право бояться. Никто не обещал, что будет легко. Но ты ещё больше имеешь право знать правду. Не ту, что тебе преподносят. А настоящую. И что бы ты ни решила, я рядом. Всегда.
Эти простые слова вдруг пробили плотину. Слёзы, которые я сдерживала всё это время, пока находилась здесь, хлынули потоком. Я плакала, уткнувшись в плечо подруги, плакала – навзрыд, со всхлипываниями, с ощущением, что весь мир рушится.
Марина просто держала меня. Не говорила банальных утешений. Не обещала, что всё будет хорошо. Просто держала, давая выплакаться.
И постепенно, как после сильной грозы, наступило какое-то странное облегчение. Словно выплакав всё это, я освободила место для чего-то нового. Для решений, которые предстояло принять…
Поздно вечером, когда Лера уже спала в своей комнате (вернулась от подруги с горящими глазами и историями, которые я слушала, не слыша), а Пётр принимал душ, я снова открыла Instagram.
Лена выложила новое фото. Ничего личного, ничего явного. Просто пейзаж – осенний парк, жёлтые листья на мокрой земле. Чашка кофе на деревянной скамейке. И надпись, которая ударила меня под дых: «Доверие – хрупкая штука. Ломаешь раз – и всё».
Я замерла, глядя на экран. Это могло быть совпадением. Просто философская фраза, которую постят тысячи людей. Но в контексте всего, что я узнала, это выглядело как послание. Кому? Ему? Мне? Или это просто очередная уловка моего воспаленного сознания?
Я не нажала на «лайк». Не написала ничего в комментариях, хотя пальцы зудели от желания написать: «Я знаю». Просто закрыла приложение и отложила телефон, словно он обжигал мне руки.
А потом, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, встала и подошла к книжной полке. Достала оттуда старую тетрадь в потрёпанной обложке, которую когда-то использовала для записей рецептов – кулинария была моим хобби в первые годы брака, когда я ещё верила, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
Тетрадь была наполовину пуста – я забросила записи после рождения Леры, когда времени на эксперименты на кухне уже не хватало. На первой чистой странице, которую я нашла после рецепта тирамису, я решительно написала:
«1. инстаграм – фото с браслетом, Пётр и Лена слишком близко.
2. Сторис – часы Петра.
3. Браслет – говорил, что «подарили». Пропал.
4. Запись в блокноте – L., серьги, кафе.
5. Парфюм не мой. Стал приходить позже. Холодный.
6. Лена выкладывает сторис с его фразами, косвенно.
7. Интуиция.
8. Новое фото: «Доверие – хрупкая штука.
Затем я отложила ручку и посмотрела на список. Надписи расплывались перед глазами – то ли от усталости, то ли от непролитых слёз. Я провела пальцем по бумаге, по этим строчкам, которые складывались в одну большую боль.
Это уже не было случайностью. Не было паранойей или ревностью. Это был план. Или как минимум карта тревоги, которая вела меня всё ближе к правде. К правде, которую я, возможно, не хотела знать, но которую имела право увидеть.
Я закрыла тетрадь и спрятала её между кулинарными книгами. Шум воды в ванной прекратился. Через минуту послышались шаги Петра.
Когда он вошёл в спальню, я уже лежала в постели, отвернувшись к стене. Притворяясь спящей, но с открытыми глазами, которые он не мог видеть. Кровать прогнулась, когда он сел на свою сторону.
– Ты чего не спишь? – спросил он, все же заметив, что я не сплю. В его голосе было что-то… обыденное. Привычное. Словно не было никакой Лены, никаких тайн.
– Думаю, – ответила я, и мой голос прозвучал ровно, спокойно, хотя внутри всё кричало.
– О чём?
Я медленно повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Искала в них… что? Вину? Страх? Любовь?
– О доверии, – сказала я, не отводя взгляда. – О том, как его можно потерять.
Он слегка нахмурился. В его взгляде мелькнуло что-то – беспокойство? Тревога? Или мне показалось? Но он не сказал ничего. Просто кивнул, словно мы обсуждали погоду, лёг рядом и закрыл глаза.
А я осталась смотреть в потолок, в темноту комнаты, с широко открытыми глазами и новым ощущением внутри. Оно пробивалось сквозь боль и замешательство, сквозь страх и неуверенность. Не ярость. Не паника. Решимость. Медленная, как утренний лёд на окне. Но крепкая. И с каждым вдохом она становилась всё сильнее.
Может быть, я не знала, что делать дальше. Может быть, путь впереди был туманным и страшным. Но одно я знала точно: я больше не буду закрывать глаза. Я больше не буду притворяться, что не вижу. Я имею право на правду. Какой бы горькой она ни была.
Глава 4+
После разговора с Мариной я стала словно другим человеком. Будто между утром прошлого дня и вечером сегодняшнего прошли не часы, а годы. Что-то фундаментальное сдвинулось внутри меня, какая-то опора, на которой держалась моя жизнь, покачнулась и уже не могла удержать привычную картину мира.
Вернувшись домой после, казалось бы, бесконечного дня в университете, я вдруг ощутила странную отрешенность. Было чувство, будто я наблюдаю за собственными движениями со стороны: вот я открываю дверь, вот снимаю плащ, вот вешаю его на крючок, где уже висела куртка Леры. Она была дома. Наверное, в своей комнате, с наушниками, как обычно. Не слышала, как я вошла.
В прихожей пахло ванилью – диффузор, который я поставила вчера утром. Тот же запах, что у крема для рук, «в моем любимом аромате». Этот запах теперь казался мне тошнотворным. Словно этот приторный аромат был еще одним слоем лжи, пропитавшей наш дом.
Прошла в гостиную и осмотрелась. Странно, все предметы были на своих местах, но теперь они казались декорациями в театре абсурда. Фотографии в рамках на стене – наши улыбающиеся лица на фоне моря, гор, европейских площадей. Лера, совсем маленькая, с мороженым, которое размазалось по подбородку. Пётр с загорелыми плечами на пляже. Я в шляпе, смеющаяся от чего-то, что сейчас уже не вспомню.
Реальны ли они? Существовали ли эти моменты? Или это была искусная имитация счастья, в которую я сама поверила?
Я подошла к книжной полке и нашла тетрадь, куда записала улики. Достала её, перелистнула до страницы со списком. Восемь пунктов, написанных моим торопливым почерком. Теперь после разговора с Мариной, они казались не просто подозрениями сумасшедшей, а вполне реальными доказательствами.
