2 августа. 13:00. Запись к мастеру-татуировщику, салон «Призма». Предполагаемое время отсутствия: два часа.
Убрав блокнот, окидываю квартиру взглядом.
Интерьер прекрасно мне знаком. Я неоднократно следил за здешними обитателями через окна, поэтому знаю, где обычно сидит за ноутбуком Прядильщица, в какое время ей звонят с работы и когда она пьет кофе… С Палачом было сложнее, но, получив доступ к расписанию кухни в обоих ресторанах, я выявил закономерности и в его привычках.
Из-под кофейного столика раздается рык. Согнувшись пополам, я гляжу на взъерошенного кота и медленно расплываюсь в улыбке.
– Ах да. И тебе привет…
Кот шипит. Я сжимаю пальцы в перчатке в кулак. Сердце начинает стучать быстрее: темные порывы берут свое. Но стоит вспомнить о словах матери, как гнев отступает.
Да оставит нечестивый путь свой и беззаконник – помыслы свои, и да обратится к Господу, и Он помилует его, и к Богу нашему, ибо Он многомилостив.
Отвернувшись от зверя, я иду к раздвижной двери, ведущей на балкон. Распахиваю ее и выхожу на улицу. Палач и Прядильщица часто сидят здесь: в теплую погоду пьют кофе, по вечерам – вино, а иногда предаются разврату. Думаю, они уверены, что их никто не видит.
Но я – вижу. Я давно за ними наблюдаю.
За страдания мои и службу Господь одарил меня наградой. Однажды вечером он открыл мне здесь, на этом самом месте, святую истину. Он привел в этот дом носителя родной крови. Наемника и убийцу.
Око за око.
Кроме того, Господь преподнес мне еще один дар. Показал подругу. Ту, что близка Прядильщице и роднее ей, чем сестра. Поющую деву.
Зуб за зуб.
Я возвращаюсь в квартиру и захлопываю за собой дверь. Господь ведет меня, и я иду вслед за Его шепотом.
Возле серванта в столовой я останавливаюсь. В рамке стоят фотографии, которые видно из окна. На них Палач и Прядильщица. И другие знакомые лица. Незнакомые – тоже. На одной из фотографий, сделанной в ресторане, Роуэн Кейн и Слоан Сазерленд сидят рядом с Ларк Монтегю. Она улыбается в камеру, а Лахлан Кейн, наемник и самая ядовитая тварь в змеином гнезде, смотрит на нее. Я не всегда различаю в людях ненависть и страсть, но в тот вечер на балконе было ясно: под гневом этих двоих скрывается похоть. Она горела в глазах Кейна, когда тот провожал Монтегю взглядом.
Я гляжу на Ларк Монтегю. Любимая дочь двух империй греха. Ближайшая подруга Прядильщицы. Объект вожделения Лахлана Кейна. На меня снисходит Божественное вдохновение. В мыслях прорастают семена гениального плана: не просто отомстить, а испепелить гнилые души праведным огнем боли и страданий.
Смерть – не самое плохое, что может случиться с человеком. Гораздо страшнее жить день за днем, зная, что ты потерял самое дорогое. Самое любимое. Самое ценное. Нет ничего хуже, чем существовать в мире, равнодушном к твоей боли. Осознавать, насколько ты бессилен перед Божественным гневом.
Я принесу этим людям боль: и Палачу, и Прядильщице, и Ларк Монтегю. А самая страшная участь будет уготована Лахлану Кейну.
Я добьюсь того, чтобы выжившие считали его виновником смерти Ларк Монтегю.
В Библии сказано: «С чистым – чисто, а с лукавым – по лукавству его».
Шаг первый. Выбить почву из-под ног.
Я разворачиваюсь к выходу, и кот украдкой кусает меня за ботинок.
Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие.
Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его.
Око за око.
Зуб за зуб.
Глава 5
Нити
Ларк
…Год спустя
Я вхожу в просторный дом своей двоюродной бабушки Этель. Со скалистого берега несется знакомый плеск волн, приглушенный закрывшейся за мной дверью. В фойе встречают ароматы лаванды и роз из букетов, стоящих по обе стороны от входа. Между вазами – фотография Этель и моего двоюродного дедушки Томаса в рамке, которую я смастерила после праздника по случаю годовщины их свадьбы полгода назад. Я гляжу на фотографию. Из кухни выходит моя старшая сестра Эва. Ее шаги настолько привычны, что оборачиваться нет нужды – я и без того знаю, кто идет.
– Хороший был праздник, правда? – говорю я, когда сестра встает рядом и тоже смотрит на улыбающиеся лица наших родных.
– Ага. Не считая того морковного желе. Кто додумался подать на стол подобную гадость?
– Этель. Она утверждает, что это ее любимое блюдо.
– По-моему, ей больше нравится любоваться тем, как люди давят в себе рвотные позывы. Почему булочки у нее всегда получаются, а остальные блюда – нет? – Эва демонстративно кривится, после чего поворачивается и обнимает меня. – Привет, Жавороночек.
– Я скучала, – говорю я, и она, еще раз крепко обняв, отпускает. – Ты готова в эти выходные отвезти тетушку в отель? Планы в силе, мы должны выдать Слоан замуж.
Эва со вздохом берет меня за плечи. На лице у нее мелькает странное выражение. Может, она устала после долгой дороги из Калифорнии? Сестра не из тех, кто любит сидеть без дела, и здесь, скорее всего, тоже с головой ушла в работу. Изобразив улыбку, я напеваю несколько тактов из «Свадебного марша», но сестра по-прежнему угрюма.
– Конечно, отвезу, но, к сожалению, на церемонию не останусь. Передашь Слоан мои поздравления на словах, хорошо? Если она все-таки согласится на вашу безумную авантюру, – наконец говорит Эва, отпуская меня.
– Где же тетушка? Она зачем-то велела приехать к ней ровно в одиннадцать, – говорю я, окидывая коридор взглядом.
Обычно, если Этель назначает время для визита, гостей она встречает возле двери, чтобы с порога высказать им свои претензии.
– Она наверху. Мама и папа, когда я видела их в последний раз, были в гостиной с Тремблеем. Я буду в кабинете, просматривать новый ворох документов. Если потеряете меня, то знайте: я решила перерезать вены бумагой, лишь бы не подписывать очередной бланк заказа на муку и сахар.
– Знаю, чем поднять тебе настроение!
– Маргаритой?
– Морковным желе!
– Я люблю тебя, сестренка, – но иди ты на хрен!
С сардонической усмешкой Эва целует меня в щеку и уходит, исчезнув за коробками, которые горой свалены в коридоре. В груди сгущается тягучее чувство тревоги.
Часы на запястье пикают. Приходит сообщение от тетушки.
Ты ведь не опаздываешь, верно?
Закатываю глаза, но все-таки улыбаюсь. Достав телефон, печатаю ответ.
Ни в коем случае. Прибыла точно в срок.
Молодец. Поднимайся по черной лестнице.
И захвати из ванной крем для рук.
Можешь не торопиться.
Я недовольно морщу нос. Тетушкины капризы – дело привычное, но сегодня она превзошла саму себя: то торопись, то не торопись, то принеси бесполезный предмет…
Пожав плечами, я печатаю короткое «О’кей», после чего отправляюсь в ванную рядом с лестницей, ведущей в крыло, где находится спальня моей тетушки с видом на море. Почти добравшись до нее, вдруг слышу из дальнего конца коридора напряженные голоса. Один из них хорошо мне знаком – это отчим; во втором, прислушавшись, разбираю нотки Стэна Тремблея. От звучного баритона по коже бегут мурашки.
Обычно я не сую нос в родительские дела: их бизнес приносит доход нашей семье лишь благодаря интригам и махинациям. Родители часто, сколько себя помню, вели тайные переговоры, но не позволяли их тени омрачить внешне безупречную жизнь.
– …имя того, кто работал на «Левиафана»?
Я замедляю шаг. Голос матери навевает воспоминания о позапрошлой осени, когда я столкнула машину в водохранилище. Надо сделать вид, будто я ничего не слышала, – взять из ванной крем и уйти наверх. Их бесконечные интриги меня не касаются. Но следующие слова заставляют ноги прилипнуть к полу.
– Лахлан Кейн.
Я смотрю в сторону гостиной, расположенной в конце коридора. Одна из дверей приоткрыта. Недолго думая, иду на звук голосов и проскальзываю в пустой кабинет напротив.
– На свете немало людей, которые хотели бы урвать кусочек нашей прибыли. Нельзя избавляться от всех подряд. – Отчим ехидно хмыкает. – Иначе в Род-Айленде и вовсе людей не останется.
Мать раздраженно бурчит. Так и вижу, как она пронзает его взглядом. Мама любит Дэмиана всеми фибрами души, но когда речь заходит о делах, некоторые границы она переступать не рискует, пусть даже их бизнес со временем сплетается все теснее.
– Дэмиан, мы говорим не про тех, кто способен испортить оборудование и доставить нам хлопоты. Речь о людях, которые затаили обиду на нас с тобой лично. Келли Эллис входила в мой совет директоров. Кристиан был твоим двоюродным братом. Раз в месяц убивают человека из нашего ближайшего окружения. Как по часам – каждые сорок дней. Это не простое совпадение.
– И каждые сорок дней мы возвращаемся в исходную точку. Ни свидетелей, ни улик. Ничто не говорит о причастности «Левиафана».
– У Кейна солидный опыт, – говорит Тремблей, и до меня доносится шорох документов, доставаемых из папки. – Он работал на «Левиафана» шестнадцать лет. Возможно, решил отыграться за то, что его отправили в отставку.
Шуршат бумаги. Отчим бормочет что-то и замолкает, задумавшись. Потом произносит:
– А мы уверены, что он вышел в отставку? Насколько мне известно, его не отпустили. Я просто разорвал контракт, но избавляться от Кейна не требовал.
– Тем больше у него причин нас ненавидеть. Мало ли кто мог его нанять? Откуда нам знать – вдруг в «Левиафан» обратились наши конкуренты?
– Ты прав, неоткуда. Это лишь догадки. У нас нет доказательств, указывающих хоть на одного подозреваемого. – Отчим тяжело вздыхает и ерзает в кресле, судя по скрипу. – Слушай, я согласен, что Кейн или, возможно, «Левиафан» замешаны в деле. У них однозначно есть все ресурсы. Но с такой же вероятностью это может быть и любой наш конкурент вроде Боба Фостера…
Мать фыркает:
– …или человек, которого эти самые конкуренты наняли. В общем, кто угодно. Не думаю, что это разумно – развязывать войну с организацией вроде «Левиафана» или с одним из ее сотрудников, не будучи полностью уверенным в его причастности к делу.
– Если не устранить самую вероятную угрозу сразу, потом станет хуже, – говорит Тремблей, выкладывая на стол очередную папку. – У Кейна есть два брата. Один из них ни в чем противозаконном не замечен. Работает врачом, живет в Небраске. Но вот другой… – Шуршат бумаги. – Его зовут Роуэн Кейн. Весьма опасный тип. Брата он однозначно поддержит. Уже не раз выступал на его стороне.
Нет, нет, нет, нет!
Я зажимаю рот ладонью, чтобы сдержать рвущийся из груди крик. Мир рушится, и я падаю в бездну.
Мать шокирована не меньше моего. С явным изумлением она переспрашивает:
– Роуэн Кейн?.. Не тот ли, за которого выходит замуж Слоан?
– Да, именно он. Я изучил его прошлое, опросил людей. Он несколько раз был замечен в насилии. В юности, после переезда в наши края, стоял на учете в комиссии по делам несовершеннолетних, но подробностей в полицейской базе не осталось. Официально его ни в чем не обвиняли. Но я обнаружил один интересный факт: лет десять назад Лахлан подрался в баре и попал в больницу. По моим сведениям, Роуэн избил обидчика своего брата и бросил его умирать. В документах клиники сохранились записи о лечении Лахлана и о парне, который позже скончался. Про Роуэна там – ни слова.
Кровь стучит в ушах, заглушая негромкий разговор родителей и шелест бумаг. До меня доносятся лишь отдельные короткие реплики: «А как же Слоан?», «А если Ларк?», «Нужны доказательства», «Не слишком ли опасно ждать?»
Каждое слово – как резкий удар.
– То, что ты предлагаешь, Стэн… – говорит отчим, заставляя меня встрепенуться. Мысленно я вижу, как он медленно качает головой. – Мы можем избавиться от Кейнов, но проблемы этим не решить. Что тогда? «Левиафан» затаит на нас обиду уже всерьез. Нужны доказательства.
– Нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока доказательства в них сами свалятся! Люди так и будут умирать. Хочешь сказать, что «Ковачи Энтерпрайзис» всегда вел бизнес в рамках закона?
– Стэн!.. – рявкает мама.
– Именно поэтому не следует передавать дела на аутсорсинг, – говорит Тремблей. Снова шуршат бумаги. – Нина, мы должны обсудить ситуацию с Этель. Пусть она расскажет, как Монтегю решали подобные проблемы.
– Нет! – резко перебивает мама. – Не впутывай ее в наши дела. У нее и без того хватает забот. Мы с Дэмианом сами все уладим. Дай нам неделю, мы сообщим свое решение. Спасибо, Стэн, что держишь нас в курсе.
Прячась в темном кабинете, сквозь щель между дверью и косяком я вижу, как Стэн Тремблей выходит из гостиной. Не глядя в мою сторону, он идет по коридору, опустив голову и зажав под мышкой папки с бумагами. Ему за семьдесят, но он по-прежнему пугает меня до дрожи. В детстве я и вовсе считала его воплощением кошмара.
Через несколько минут уходят и родители, обсуждая всякие бытовые мелочи: меню для обеда, куда пойти на ужин и тому подобное. Их разговор совершенно не связан с тем, что только что звучало в гостиной. Так было всегда: в темных комнатах шли тайные переговоры, а на свету – обычная жизнь.
Пропустив родителей, я жду, пока сердце не успокоится, а шум в ушах не стихнет, после чего покидаю свое убежище, беру тюбик с кремом из ванной и поднимаюсь по лестнице на второй этаж.
На дрожащих ногах я делаю несколько шагов по коридору, кладу крем на ближайший столик, берусь за него руками и смотрю на свое отражение в золоченом зеркале. Щеки горят, в висках стучит адреналин.
Нельзя, чтобы у моей подруги отняли мужа. Надо остановить родителей. Любой ценой!
Но как это сделать, я не представляю.
Никто из родных не выступит на моей стороне. Не поддержит. Я всегда была слабой и не привыкла драться с хищниками за добычу и территорию.
– Что же делать? – шепчу я своему отражению. На глаза наворачиваются слезы.
