Вера Колочкова "От всего сердца"

– Нельзя, Дашенька.

– Почему?

– У меня денег нет за квартиру платить. Я и без того задолжала за два месяца. Нас могли еще два месяца назад отсюда выгнать… Так что давай мы с тобой спорить на эту тему не будем, потому другого варианта на сегодняшний день нет.

– Да я и не спорю, мам… А еще скажи мне, я так и не поняла… Вот сегодня тетя Юля говорила, что нас бабушка Вика на улицу выгнала. Что она эта, как ее… сволота-свекровь… А что это значит, мам? Сволота – это совсем плохая тетенька, так, что ли?

– Не надо повторять за тетей Юлей, Дашенька. Это плохое слово. То есть… Не плохое, а взрослое. Дети так не говорят.

– А как надо говорить? Ведь если бабушка Вика нас на улицу выгнала, значит, она плохая?

– Я не знаю, Даш, что тебе ответить. Я и сама не понимаю, если честно, почему она с нами так обошлась… Ну ладно я, но вы-то с Мишкой ей внуки родные…

– Мам, не плачь…

– А я разве плачу?

– Лицом нет, а глазами плачешь. Я же вижу.

– Ладно, Дашенька, смотри давай свой мультик… Не отвлекайся…

Даша вздохнула и отвернулась, и Варя наконец сморгнула слезу. Вот же доченька наблюдательная какая! Увидела-таки, что она слезы с трудом сдерживает!

Нет, надо в какие-то хорошие мысли уйти, хотя бы ненадолго. Включить спасительный инстинкт самосохранения. Хотя бы на те минутки, что мультик идет… Вот-вот черепашки победят Крысиного Короля, и снова надо жить в суровой реальности…

А о чем хорошем можно вспомнить? Вернее, о ком? О Грише, конечно. Каждую минуточку своей бывшей счастливой жизни перебрать, нанизать бусинками на ниточку… Вот хотя бы тот день вспомнить, когда они познакомились!

Она тогда заболела гриппом, лежала в отдельной палате, чтобы инфекцию не распространять. То есть не лежала, а сидела с утра до вечера на подоконнике, смотрела во двор. А там все время осенний дождь лил… Ужасно скучная картинка. И состояние у нее было такое… Ничего не хотелось, в общем. Ни пить, ни есть, ни книжку читать… Даже поговорить не с кем было. Карантин. Очень уж боялась детдомовская докторша распространения эпидемии. Говорила: я одна, а вас много! Если все вдруг заболеете, что тогда? Поэтому ты уж сиди, Иванова, на карантине. Порядок такой.

Вот она и сидела… Смотрела в заплаканное окно. А однажды дверь палаты распахнулась, и зашел парень как-то… Не здешний, не детдомовский. Взрослый уже. Она растерялась, замахала руками, пролепетала испуганно:

– Сюда же нельзя, что вы…

– Почему нельзя? – вполне приветливо улыбнулся парень.

– Так ведь карантин… Я гриппом болею, ты заразиться можешь.

– Да ну! Зараза к заразе не пристанет! Давай лучше знакомиться… Тебя как зовут?

– Варвара…

– Варя, значит. Очень приятно. А я – Гриша.

– А ты кто вообще?

– Я? Я волонтер. Но вообще я в политехническом учусь, на стройфаке… А сюда с группой наших ребят пришел. Мы над вашим детдомом шефство взяли.

– Да, я слышала что-то такое… А что ваши ребята будут у нас делать?

– Ну, я не знаю… Праздники какие-то организовывать, соревнования… Да придумаем по ходу дела! А ты что, совсем здесь одна, что ли?

– Одна… Мне и еду сюда приносят. И никого ко мне не пускают, только врач приходит осматривать. Карантин. Я уже пятый день тут совсем одна…

– Ничего себе! Так ведь с ума сойти можно!

– Ну да… Вот я и схожу с ума потихоньку… Ты бы тоже шел отсюда, а? Увидят, ругаться будут…

– Не увидят. Я с тобой побуду, хорошо?

– Тебе меня жалко стало, да?

– Нет, почему… Мне интересно с тобой. Ты… Не такая, как все. На инопланетянку похожа.

– Это потому, что я худая, коротко стриженная и уши у меня оттопыренные, да?

– Уши как уши… А вообще да, ты на эльфа похожа. Глаза огромные и грустные. Ты мне актрису одну американскую напомнила…

– Ух ты! А что за актриса?

– Вайнона Райдер… Знаешь такую?

– Нет. Не знаю.

– А жаль… Но все равно знай – ты на нее очень похожа. Особенно когда вот так испуганно смотришь…

– Почему испуганно? Я вовсе тебя не боюсь!

– Ну не испуганно… Задумчиво смотришь. Будто знаешь что-то такое, чего другие не могут знать. Может, поделишься своим тайным знанием, а?

– Да ну… Нет у меня никакого тайного знания, не придумывай. А глаза грустные оттого, что веселиться не от чего… Вон даже на улице дождь никак не прекратится, будто назло. И читать не могу – не читается.

– А ты вообще любишь читать?

– Люблю.

– И что ты сейчас читаешь?

– Дэна Брауна, «Код да Винчи». В библиотеке взяла.

– Ого! И что, нравится?

– Ничего… Только я многого понять не могу… Библиотекарша так и сказала: рановато тебе такое читать, мол.

– Ну да… Рановато вроде. Но ты все равно читаешь?

– А что, нельзя?

– А сколько тебе лет, интересно?

– Пятнадцать…

– Ну так тем более библиотекарша права! Лучше Макса Фрая почитай. Тоже интересно.

– А у нас нет в библиотеке такого автора…

– Хочешь, принесу? У меня есть.

– Принеси…

– Договорились. Завтра и принесу. Где-то после обеда, ладно? У меня лекции с утра. И вообще, я каждый день приходить к тебе буду…

– Зачем?

– Чтобы ты с ума не сошла в заточении. Это ж надо такое придумать – взять и закрыть человека на карантин… Ну и порядки здесь у вас, однако!

– Да обычные порядки… Это ж детдом, а не санаторий.

– Ну да… Я так и понял, что не санаторий. А чего-нибудь вкусного принести? Что ты любишь?

– Я… Я шоколадку хочу… С орехами.

– Понял. Будет тебе шоколадка. Ну и еще чего-нибудь прихвачу, фруктов каких-нибудь… Значит, до завтра, инопланетянка Варвара?

– До завтра…

Так и началась их дружба. Хотя и не дружба, наверное. Это была любовь, скорее всего. По крайней мере, с ее стороны. Но она тогда не понимала еще, что это любовь. Просто каждый день ждала, когда придет Гриша…

Он и приходил – каждый день. Хоть на полчасика, но приходил. А ей хватало! Будто впитывала в себя то время, пока были вместе. Тем и жила. Но все равно – боялась… Боялась, что наступит тот день, когда Гриша возьмет и не придет.

Ну в самом деле – кто она ему? Для чего он приходит к ней? Просто постоять рядом на переменке в школе или посидеть на лавочке в детдомовском дворе? А по выходным сводить в кино или на прогулку в городской парк? Зачем ему это надо? Вон сколько красивых девчонок вокруг, и не детдомовских, а нормальных, у которых мама и папа есть и свой дом есть.

Однажды она так и спросила – про нормальных девчонок. Почему, мол? А он глянул удивленно, плечами пожал:

– А ты что, ненормальная?

– Ну ты же знаешь, что я имею в виду! Как все относятся к детдомовским…

– Кто это – все?

Она ничего не ответила. Как можно на такой вопрос ответить? Все – это все. Вон даже учителя в школе делят учеников по той же категории – нормальные и детдомовские. Нет, вслух этого не произносят, но по выражению лица, по настороженному взгляду сразу все видно… Хотя взгляд иногда и может приобрести жалостливый оттенок, и от этого еще хуже становится. Как говорила Юлька, не надо нам вашей жалости, сами себя жалейте! А мы и без жалости как-нибудь…

Гриша тогда, после этого дурацкого разговора, впервые обнял ее. Положил руку на плечо, притянул к себе, встряхнул слегка. И она по-своему поняла этот жест – не спрашивай, мол, меня об этом… Потому что ты есть, и все. И я есть. И никаких больше оттенков не надо. Тем более жалостливых.

Постепенно и в детдоме к нему привыкли, считали своим. Только один раз воспитательница Анна Георгиевна устроила ей обидный допрос – зачем он приходит, мол, чего от тебя хочет, не пристает ли с этим… Ну, сама понимаешь, с чем… И что она могла ей ответить? Правду сказать? Мол, я только об этом и мечтаю, чтобы Гриша ко мне с этим самым пристал? Что я бы рада была, потому что люблю его? И что было бы с бедной Анной Георгиевной, если бы она так заявила? Нет уж, лучше нервы ее поберечь… Вообще-то она добрая, но все равно не поймет. Вон даже погонялка у нее соответствующая – Нюша. Хоть и добрая, но простая и правильная до занудливости.

А вот директриса у них другого плана была. Жесткая тетка, но справедливая. Как скажет – не в бровь, а в глаз. Помнится, когда Гриша первый раз ее в кино пригласил и она просто ушла без разрешения, Нюша сразу пугливую истерику закатила, а директриса остановила ее холодно:

– Да бросьте, Анна Георгиевна, бог с вами… Неужели сами не видите, что у этого парня слово «порядочность» крупными буквами на лбу написано?

– Но ведь всякое может случиться, что вы… Даже у самого порядочного может… – пролепетала в ответ Анна Георгиевна.

– Вполне может, конечно. Не исключаю. Было бы хуже, если бы оно вообще никак не случалось. Вот тогда была бы – беда… Самая настоящая…

Сказала – и рассмеялась коротко. И подмигнула слегка, чем ввела в смущение и ее, и бедную Нюшу.

Но разговор этот короткий на пользу пошел – с тех пор Нюша отпускала ее с Гришей легко, без оглядки. И даже вопросов дурацких не задавала.

Так прошел год, потом второй, потом и третий начался… Дело шло к выпуску из детдома. И вдруг у нее страх появился – а что дальше-то? Она уже совсем взрослая, а Гриша все водит ее за ручку, как маленькую… Ну, обнимет иногда, прижмет крепко – но ведь по-дружески! Что же теперь, они так и будут жить дальше – друзьями?

Юлька слегка подсмеивалась над ней – у них-то с Данькой давно уже случилось то самое, о котором с таким испугом говорила Анна Георгиевна. Еще Юлька давала ей дурацкие советы:

– А ты, Варька, попроси его в караоке тебя сводить, а там песенку ему спой – забирай меня скорей, увози за сто морей! И целуй меня везде, я ведь взрослая уже! Может, тогда он тебя услышит, а?

– Не буду я ему ничего петь… – сердилась она на Юльку. – И вообще, это не твое дело, мы сами разберемся…

– Сами, конечно. Кто спорит? В таких делах советчиков нет, ты права… Ну, тогда хоть в любви ему первой признайся, как Татьяна Ларина! Сможешь?

– Не знаю, Юль…

– А кто будет знать? Ну чего ты амеба такая, Варька?

– Я не амеба. Я просто боюсь.

– Чего ты боишься?

– Боюсь все испортить, понимаешь?

– Ну что я могу тебе сказать? Бойся дальше. Но я бы на твоем месте…

– Я сама на своем месте, Юль. А ты на своем. И все, не будем об этом больше…

Но разговор с Юлькой озадачил ее, запал в душу. Тем же вечером, возвращаясь с прогулки в детдом, она остановила Гришу, потянув за локоть:

– Гриш, послушай меня… Что я хочу сказать…

– Что, Варь? – глянул он удивленно.

– Я хочу сказать, что… Что ты мне снишься все время… Так снишься, знаешь… Будто мы только вдвоем, и мы… И мы…

Вдохнула в себя воздух и замолчала, чувствуя, как заливает краской лицо. Ну нельзя, нельзя быть такой скромнягой, ей-богу, вот бы сейчас Юлька ее осмеяла! И Гриша ничего не говорит, только смотрит на нее, смотрит… Будто новыми глазами смотрит. Хотя нет… Теми же глазами, только слегка удивленными.

– И ты мне тоже снишься, Варь… Так же снишься, будто мы только вдвоем…

Она выдохнула с легкостью – уф, слава богу! Как же он это сказал – у нее мурашки по спине пробежали! А еще она сразу ему поверила – так и есть.

Он обнял ее, прижал к себе. Больше можно было и не говорить ничего, и без того все понятно. И без обязательных этих слов про любовь. Потому что ощущение любви и есть любовь. По крайней мере, у них так получилось…

Или все-таки надо сказать? Пусть и слова эти будут, не помешают.