– Посмотри-ка, Наташенька, как на твой острый глазок?
Как не посмотреть. Наталья, проглотив ледяной ком, смотрела на червонцы, раскинутые шикарным веером.
Она сразу все поняла. У Мишки были расходные, пигменты, резцы, пресс – богатый инструментарий делателя фальшивок. Он не раз выправлял сопроводительные документы на картины, иконы. Сестра потребовала, чтобы он все это уничтожил, – и он клялся, что так и сделал. Врун.
И вот Князь, каким-то образом отыскав арсенал Мишки, ночами, как сам зубоскалил, «делал деньги» – увы, это была не фигура речи. Этот крыс музейный и записной чистоплюй штамповал почти идеальные червонцы.
Наталья взяла одну купюру, достала увеличительное стекло.
Фальшивки отменные, разве что у Ленина глаза мертвые, без блеска, и один чуть косит, но если не присматриваться и как следует затереть, то никто и не заметит. Она попыталась изобразить непонимание:
– А что я должна увидеть?
Андрей рассмеялся, облобызав ее, попросил пожелать удачи и ушел с полным баулом фальшивых червонцев.
Наталья робко надеялась, что навсегда. Однако он снова заявился среди ночи, вновь грязный, воняющий болотом и порохом, в одном сапоге, вторая нога обмотана тряпьем – с полной торбой снова червонцев, только уже настоящих.
И вновь впустила, безропотно нагрела воды, помогла вымыться, Князь, млея, указал на свою добычу:
– Прячь в закрома и трать сколько хочешь.
Смешно! Он прекрасно знал, что она не решится тратить их в районе. Все знают, что она живет бедно. Наталья осмелилась спросить:
– Откуда это?
Андрей отшутился:
– Сеанс экспроприации.
И снова по ночам кипела работа на половине Кати. Стало ясно, что он никуда не собирается, он тут живет. Раньше от этого Наталья умерла бы от счастья. Раньше она этого желала до смерти, а теперь это все до смерти страшно.
Что будет? Куда идти? А ведь скоро вернется Катя с Мишенькой.
Князь, конечно, увидел, что на половине «папеньки» живет какая-то женщина с ребенком – Наталья наврала, что квартирантка.
Господи, а если он узнает, что это та самая ментовка, подстреленная им сто лет назад, а ныне – жена мифического «папаши» Натальи.
Катя… ей нельзя сюда, но как перехватить, сообщить? Если прямо сейчас они заявятся с чемоданами – что сделает Князь?
Эти мысли жгли, будили по ночам, от них трясло самым осязаемым образом. Прошлая жизнь вернулась, перевернула все кверху дном и странным образом тянула к этому же дну, в самую топь.
Интересно, что в хибаре мучилась только Наталья. Князь хозяйничал, как право имеющий. Соня, позабыв обиды на него, так и льнула. Будь Наталья поглупее, она бы порадовалась: надо же, все как при Мише – Соня слушается, не огрызается, тихая. Но сейчас с ней легко управлялся не Миша, а Князь. А он может такое внедрить в голову, да еще незаметно, мягко, по-змеиному, что и не заметишь.
Введенская как-то вечером отбежала в больницу к Маргарите, покалякать за чаем и попросить еще снотворного, и Князь остался с Соней. Наталья снисходительно надеялась, что этот урка рафинированный забьется в угол и будет послушно читать на память сказки Пушкина. Но, взойдя на крыльцо, она случайно услышала ужасное.
– …В одном холодном большом молчаливом городе жила-была София. Все считали, что ее папа – рабочий, грязный, колотящий гаечным ключом, а ее мама – дура набитая. Но как раз она-то была женщина непростая…
«Подлец. Какой подлец». – Ведь только взрослые понимают, что можно сказать слово «непростая», имея в виду «сволочь», «гулящая» и прочее.
– И вот к ним пришел издалека человек, было в нем что-то далекое и печальное. И он сказал Соне…
– «Я твой папа».
– Верно. Конечно, Соня не поверила, она-то думала, что отец их бросил. Но пришелец знал, о чем она плачет, что видит во сне, а еще – глядя на тень огня на стене…
– Что, правда знаешь?
– Конечно. Но если ты будешь перебивать…
– Не буду.
– Папа ей рассказал, что Соня – дочь князя, что по глупости ее прятали у простых людей, боясь за нее. А на самом деле бояться ей нечего, она умнее всех.
Сонька, здравомыслящий ребенок, засомневалась:
– Ну это как-то…
– Так и есть, – твердо сказал Князь, – дуру Соней не назовут. София – это, если хочешь знать, божественная премудрость.
– Если премудрость, то почему не слушают?
– Потому что им надо не ума, а жрать, бояться и делать то, что им говорят.
– Ага… а почему не слушают тогда умных?
– Потому что дураки. Мир создан для умных, а дураки должны делать то, что говорят умные…
«А вот тут ты просчитался, – злорадно подумала Наталья, – это не для семи лет». И угадала. Соня, пропустив мимо ушей непонятные ей слова, спросила:
– А если скажут: брешешь?
Скотина. Он уловил на лету и снизил планку:
– Пусть квакают. Ты же знаешь, как по правде.
Боже, как гладко у него получалось. Андрей все говорил, и голос его убеждал и обволакивал по-прежнему. Наталья чуть не плакала от злости и бессилия.
– …не бойся, не слушай тех, кто кричит или заставляет. Послушай того, без кого тебя не было бы…
Наконец он замолчал. И Соня даже не спросила о маме – хотя без мамы-то ее не было бы точно! А Князь будто услышал этот вопрос:
– Мама – это важно, но не все. Она любила, отдавала все, она молодец. Но она для этого и рождена, не будь тебя – так и жила бы она впустую, дура дурой…
«Подлец же. Падаль. Дрянь, дрянь!» – Наталья запрокинула голову, загоняя обратно злые, кипящие слезы. И уже сквозь пелену услышала вкрадчивое, страшное:
– Хочешь знать, что будет дальше?
– Хочу.
– А все от тебя зависит.
Глава 7
Князь, не открывая глаз, поинтересовался:
– Налюбовалась?
– Да невозможно это. – Наталья, вздохнув, улеглась ему на грудь, он обнял. Она, ласкаясь, прошептала: – Андрей. Уезжай. Ты нас погубишь.
– Я сказал, что один не уеду.
– Страшно.
– Ты никогда ничего не боялась – вот и теперь не бойся. Чего бояться? Меня не ищут. Меня нет, понимаешь?
– Ты наделаешь глупостей. Ты остальных почитаешь дураками.
– А если и есть дураки? – Он, чуть отстранившись, тормошил, то ли приводя в чувство, то ли укачивая: – Э-эй! Осталось чуть подкопить денег – и махнем отсюда ко всем чертям. В Крым. Ты же хочешь в Крым?
– Очень хочу домой, да.
– Вот и поедем, все вместе. Деньги – это моя забота, но главное – выправить документы, чтобы спокойно ожить.
Наталья напряглась:
– Как выправлять думаешь?
– Как и всегда. Только вот клише я не нашел, а ведь у вас были.
– В самом деле?
– Были, были. По ним и выправлю. И тебе, и мне, и Соне новую метрику. А то Палкина, что за хамская мерзость.
– Странно, я никогда их не видела.
– А ты вспомни.
– А ты сам разве не можешь?
Целуя ее, Князь покаялся:
– Родная, у меня не такие ловкие пальцы, как у вас. Даже вон, с вождем не могу сладить, а тут целый паспорт.
Наталья, отстранившись, поднялась. Приводя себя в порядок, напомнила:
– Соня скоро вернется. – И, махнув юбками, как лиса хвостом, убежала.
«“Нет” не всегда значит “нет”, скорее – не сейчас». – Князь потянулся, зевнул и перевернулся на другой бок. Ничего. Уж что-что, а ждать он теперь умеет. Но активно.
…Андрей проснулся глубокой ночью, как привык. Прислушался – в доме тихо. Ополоснув лицо и взбодрившись, отправился в свой тайный «кабинет».
Логово хитроумного «папеньки» он нашел, потому что предположил, что оно обязано быть, и целенаправленно искал. Долго ли коротко, но его внимание привлек этот шкаф у стены, противоположной входу, прикрепленный в распор между полом и потолком, заставленный разным хламом. Нормальная хозяйка давным-давно это бы все выбросила, но Наталья надышаться не может на все, что связано с «папенькой», так что даже его бардак занавесила свеженькой-накрахмаленной простыней и оставила как есть.
Князь, одернув эту занавеску, рассматривал полки, заставленные банками с олифой, пузырьками со скипидаром, лаками, клеем, коробочками с пигментами. Тут же валялась какая-то мелочь, которую можно видеть на любом блошином рынке, на рогожках – кованые гвозди, бляхи, сломанные подсвечники, венерки с обломанными руками, какой-то японский нож с красивой ручкой, но ржавый и с зазубринами. Все поверхности были задействованы, даже с торцов свисали гроздьями различные кисточки, лупы, линейки, рейсмус… и тут как раз глаз выхватил знакомый предмет. Вроде бы обычный ключ, на половину ладони, с тремя зубцами разной длины – и в точности такой, как на миниатюре из грамоты князя Андрея Боголюбского из Румянцевского собрания. Правда, там он был спрятан куда надежнее – в орнаменте среди переплетенных букв. Князь невольно хохотнул: «Ключ разумения. Введенский, вы серьезно? Вы кому такую подсказку оставили, неужто недоразвитой сестрице?»
Ключ висел на уровне нижней полки. Князь, опустившись на колени, сгреб с полки все добро на пол, снял полку и, простукав заднюю стенку, быстро нашел пустоту. Сам лаз был узкий, надо было ползти, но всего-то полметра. Внутри под землей обнаружился подвал два на три метра, довольно низкий – приходилось нагибаться, но сидя было просторно. Стены отделаны кирпичом и выкрашены известью, пол под деревянным настилом, но с щелями, можно сливать вниз, прямо на глину. Было душно, но терпимо, вентиляция была, и даже стояло ведро с негашеной известью для поглощения испарений.
Князь затеплил керосинку за толстым стеклом, все осмотрел, обнюхал, остался доволен. Все было сделано по уму.
Он работал теперь по ночам, когда Наталья наконец дорисовывала свои индийские веселые картинки… нет, честное слово, вот лгунья! Перо у нее быстрое, точное, чертовски талантливое, ей любую стилизацию создать – на раз плюнуть, левой рукой и не глядя. А как ломается, как набивает себе цену, припоминает все обиды, заставляет умолять – знакомо, все знакомо. Андрей даже пожалел эту директрису.
Хотя жалеть надо было себя, он все обшарил – и ни следа клише не нашел. А они были, ведь как-то себе документы «папенька» выправлял. Заново попытаться сделать Андрей не решался, подработать готовую форму еще куда ни шло, но создать что-то заново – нет, не сможет.
Надо любой ценой вырвать у ведьмы клише. Паспорт нужен срочно и позарез, и не столько для того, чтобы со всем табором махнуть в Крым. Ему не жалко, может отвезти, только пусть там и остаются, а ему дорога на Константинополь, а там в Марсель, а там как Бог даст.
Конечно, Наталье этого знать не положено, заподозрит – и все пропало, может и сдать, как уже было. Что за баба? Ведь она его обожает, это бесспорно. Хороша гадина. До боли в печенках красивая, но лживая, двусмысленная, хитрее лисы, упрямее ослицы. Какие слова говорит, как тает в руках, плачет от счастья, лепечет глупо, по-бабьи, приводит в дикий восторг – но ни гу-гу о деле.
Что ж, пободаемся, кто упрямее. Пока сыт, крыша над головой, кровать и прочее… «Все придет к тому, кто умеет ждать. Обождем, а пока займемся хлебом насущным».
Андрей затеплил керосинку, не опасаясь демаскировки. Окна на этой половине лично им были заколочены и занавешены самым толстым одеялом, которое удалось отыскать в курятнике. Детское одеяло. У Натальи тут какая-то баба с ребенком квартирует. Что за тетка, когда вернется? Хотя, когда бы ни собиралась, ему это на руку. Приедет квартирантка, а тут занято – скандал выйдет, чужой человек на твоей площади, шутка ли? Дойдет до ментов, а Наталье это точно ни к чему. Пусть и с этой стороны ее поджаривает.
Так, об этом потом. Для тонких работ первым делом надо очистить голову, чтобы руки не дрожали.
Он проник в «кабинет», прикрыл за собой лаз. Устроился за столом, положив на столешницу надежно локти. Клише для десятирублевок требовало доработки. Еще в прошлый раз ему показалось, что портрет вождя получился неидеальным, надо доработать контуры, скорректировать глубину линии. Да и цвета теперь ему не нравились, серый для портрета получался, на его искусствоведческий глаз, чрезмерным, кричащим.
«Цвета-то нестрашно, – решил он, – пообтрется, походит по руками и полиняет. Это мне видно, другие и не различат. А вот глаз. Ну-ка…»
Князь натянул лист бумаги на клише, осторожно нанес краску, следя, чтобы она равномерно заполнила все углубления, затем аккуратно опустил сверху второй лист, читая про себя «Отче наш», чтобы не торопиться, начал катать валиком. Он ведь спокоен, спокоен абсолютно, почему же стучит в ушах, как в шахте?
Наконец он отделил бумагу от клише, осмотрел новенький оттиск, влажный, блестящий. «Вроде ровно? Нет, картавая сволочь, снова косит, и серый… ну яркий он, аж глаз режет. Дерьмо пигменты, точности не жди. Но на это-то как раз плевать. А вот косоглазие исправлять надо».
Упрямый этот ленинский прищур, проще оказалось сымитировать водяные знаки, чем исправить изъян вождя мирового пролетариата. И снова Князь взялся за резец. Удивительно, сколько скотской, тяжелой работы на зоне было, а пальцы все равно хранили гибкость. Не такую, как у Введенских, но вполне, вполне…
Время остановилось или, напротив, бежало быстрее, чем у честных трудяг, которым через час на пахоту. Сколько прошло этих минут, часов, веков – долго ли коротко ли, но на этот раз Андрей, как ни присматривался, придраться ни к чему не мог. Глаз точно встал на место, а серый цвет перестал «вопить». Можно штамповать, а там уж в спокойную голову обязательно придет вариант, как провести обменную операцию.
Пот лил, но он, заложив руки за голову, с наслаждением и треском потянулся: «Первое число совсем скоро, значит, снова потащатся разносить пенсионерам гроши. Можно и повторить, по старой схеме, без тупого балласта, без дурновкусицы и пальбы. Почему бы не прямо тут? Если все по-умному организовать, никому не придет на ум искать тут, в округе. Продумать что попроще, оптимально – в уединенном месте, один на один с почтальоном. А может, и тут у них все еще бабы почтальоны – тем лучше, материал знакомый». Обдумывая детали возможной операции, Андрей не заметил, как заснул, и очнулся оттого, что было дико душно. Все-таки старая вентиляция не была рассчитана на такие длительные смены.
…Со своей половины Князь слышал, что Соня убежала куда-то со своей нянькой, смешной долговязой девчонкой, как ее там… Светка. Знакомая мордочка, вроде бы встречались, может, даже в музее?
Наталья пыхтела над своими индийскими мотивами – ишь ты, видно, увлекла ее задача. Подняла колдовские глаза, улыбнулась:
– Ты что-то рано сегодня. Чаю?
– Спасибо. – Князь взял ее руки и, поочередно целуя, сообщил мимоходом: – Я, Наташенька, чаю пить не стану. Мне на почту надо.
