Шустрый распрощался и пошёл через дорогу, по пути что-то напевая.
Это Борька Шустов, родом из посёлка близ Химкомбината, весельчак, с которым не заскучаешь. До армии его даже не знал, никак не пересекались, ну а во время боёв мы все увидели, чего он стоит.
Да там про всех это сразу понятно было, в таких условиях это хорошо видно. Поэтому и держались друг друга, пока не вернулись на гражданку.
Только что же пошло не так, что все разошлись? Не из-за того ли, что я уехал?
– Я на колёсах сегодня, – Царевич взмахнул ключами. – Подбросить могу.
– Поехали, – согласился я.
Он ездил на «Ниве», которая досталась ему от родного отца. Бежевая трёхдверная модель, самое то гонять по нашим разбитым дорогам или выезжать на природу.
Царевич сел на место водителя, завёл двигатель и включил печку, чтобы в салоне прогрелось. Вскоре стало тепло. А тачка всё та же самая, как я помнил: и розочка под набалдашником из оргстекла на рычаге переключения скоростей на месте, и даже рыбка из капельницы, висящая на зеркале заднего вида, никуда не делась. И аудиокассеты в бардачке всё те же, только наши исполнители, иностранных Царевич не слушал никогда.
– Ну хоть договорились, – сказал он, глядя вперёд. – Ты так-то удивил, Андрюха.
– В каком смысле? – спросил я.
– Да разговор так вёл уверенно, – Царевич пожал плечами. – Они аж задумались. Причём не как Газон говорит, когда грузит, а капитально так вышло. Я-то поначалу, когда они встали перед нами, чёт даже оробел. Думаю, чё и делать. Афганцы же, не братва какая-то.
– Хорошо всё будет, Руся. Не забивай голову. Да и чтобы ты оробел? – я усмехнулся. – На тебя тогда «духи» автоматы наставили, мочить хотели, а ты даже не вздрогнул.
– Я это только потом понял, когда они ушли, – признался он. – До этого всё как в тумане. Да и перед вами стыдно было бы сдрейфить.
Руслан Царёв – единственный из всей семёрки, кого я знал до армии. Мы даже учились в одной школе, но приятелями не были. Приобщались потом, в учебке.
Сказал бы даже, что стали лучшими друзьями. И когда я уехал, с ним созванивались чаще всего… до самого его конца.
Я посмотрел на него, потом на себя в зеркало в отражении бокового окна. Нет, так как тогда уже не будет. Может, это не для меня второй шанс, но и для других тоже?
– Так на железной дороге и работаешь? – спросил я.
– Ну да, – он покосился на меня с удивлением. – Со вчерашнего дня ничего не изменилось, сам понимаешь, – Царевич хмыкнул. – Тоже к нам хочешь? Так с батей поговори, сразу устроит.
Он поглядел в зеркало, пропустил чёрный джип и принялся выезжать на дорогу.
– Считай, мне сейчас платят восемьсот пятьдесят тысяч, – нахваливал он, – и получку на железке почти не задерживают. И дают деньгами, а не водкой или сахаром. И с первого месяца, прикинь! Но мозги выносят – похлеще, чем в армии, – Руслан засмеялся. – Мужики говорят, что железка – наполовину армия, наполовину тюрьма, только домой вечером отпускают и оружие не дают.
– Подумаю.
Царевич большим пальцем вдавил кассету в магнитолу, нажал на «Play» и убавил звук.
– Сирота казанская, – тихо запел Расторгуев из Любэ.
– А Шопена когда видел? – тут же спросил я.
– Вот сразу вспомнил, как песня заиграла, – Царевич хмыкнул. – Неделю, наверное, назад, или все две. Надо нагрянуть, проверить. А то, наверное, последние штаны опять отдал. Он такой кадр, что может…
«Нива» встроилась в поток. Мимо проезжали иномарки, в основном старые, среди них было много праворульных японок. Автобусов уже нет, но один раз на Ленина мимо нас проехал троллейбус. Время позднее, но фонари на улицах не зажигались – у города были огромные долги перед энергосетями, и свет жгли только рядом с администрацией и вокзалом.
Но в окнах домов горели лампы, люди приходили с работы и ужинали. Рабочих мест в Тихоборске мало, почти всё разорилось, город держался только на железной дороге, речном порте и химкомбинате, но на нём зарплаты задерживали по полгода. Ну и мясокомбинат неподалёку хоть как-то работал, правда, там до сих пор выдавали получку продукцией.
Кто там не работал, прорывались кто как. Кто ездил челноками, кто вязал носки на продажу, кто занимался частным хозяйством на даче, кто таксовал. Ну а кто шёл в бандиты.
Вот сидел я, смотрел в окна на силуэты домов в темноте и вспоминал, что творилось здесь во времена моей молодости. Это странное ощущение, будто впервые здесь. Конечно, пройтись бы здесь при свете дня, потому что в темноте город совсем незнакомый, забылся, будто совсем другое место.
С другой стороны – мы вернулись совсем недавно, и уже тогда многим из нас казалось, что за эти два года то ли город стал чужим, то ли мы сами…
В любом случае, пешком дорогу домой я бы нашёл. Только вечерами ходить одному пешком было не принято, было очень легко нарваться на кого-нибудь.
Но всё же свет на улицах был, в основном у круглосуточных киосков, где можно было купить не только жвачку, шоколадку или колу, но пиво и сигареты. Причём это продавали даже школьникам, по записке от родителей или вообще без неё.
Да и если мне не изменяет память, в 96-м ещё не было запрета на продажу водки в таких киосках. Хотя там палёнка, конечно. Но всё равно покупали.
– Славу Халяву сегодня видел? – спросил я.
– С похмелья болеет, – Царевич нахмурился. – Днём дрыхнет, ночью веселится – фиг когда застанешь. Один фиг здесь торчит, отец его в Москву так не отправляет. Вот и страдает хернёй в своих клубах да кабаках.
– Надо бы его навестить, – сказал я. – Поговорить, заняться, чтобы за ум брался. Он же меня тогда на себе тащил, помнишь?
– Помню, – Царевич оживился. – Сходим, только за. К Толе Самовару бы ещё зайти. К нему никто из пацанов после дембеля не заходил, кроме меня, – взгляд стал укоризненным.
– Сходим, – твёрдо сказал я.
– Ладно, я завтра на смене, тогда… кстати, я всё хотел спросить… сука, – выругался он, заметив во дворе впереди знакомую машину. – Нет, давай лучше в другой раз, брат. Поеду-ка я, а то как его увижу…
Он остановился у детской площадки.
– Ладно, увидимся, Руся, – я пожал ему руку и вышел из машины. – Рад был снова тебя увидеть, – я захлопнул дверь.
Царевич выпучил глаза, но решил не задерживаться. «Нива» торопливо уехала. Я посмотрел ему вслед, всё пытаясь приноровиться к тому, что все, кого я так долго вспоминал, ещё живы.
Но это не значит, что у них нет своих проблем. И почему он так быстро уехал из этого двора, я вспомнил сразу…
Мать Царевича жила в соседнем от меня доме, но сам Руслан ездил к ней, только когда там не было отчима. Сегодня тот дома, видно по дорогому чёрному джипу у подъезда. Хотя он обычно живёт за городом, отгрохал там себе двухэтажный особняк, но мать Руслана туда не перевозит. Она до сих пор живёт здесь, в старой квартире.
Непростая у них ситуация. Отец Царевича погиб в Афгане ещё в первый год войны. Мать Руслана через пару лет вышла замуж за его сослуживца, который демобилизовался и переехал в Тихоборск. Фамилию первого мужа не стала менять, так и осталась Царёвой, и Руслан тоже.
Сначала всё шло хорошо. Отчим устроился работать инженером на химкомбинат, а у Руслана родился младший брат Тимур. Соседи завидовали им всем, ведь и дети умные, и мать красивая, и глава семьи непьющий, работящий, на хорошей должности сидит.
Но в начале 90-х всё изменилось. Отчим на фоне происходящего в стране вспомнил свои корни. Он стал чаще говорить на родном языке, начал молиться, хотя до этого верующим не был, занялся бизнесом, который явно был не совсем легальным.
Вскоре отчим Царевича – Султан Темирханов – стал очень влиятельным членом местной чеченской диаспоры. И как говорят в городе, он активно поддерживал разные контакты со своими родичами в Чечне, которые при генерале Дудаеве очень сильно поднялись.
Можно даже не говорить, что вернувшийся с войны Царевич со своим отчимом общаться перестал. Хотя мы знали, что это Султан вытащил тогда пасынка, а заодно и нас из плена. По просьбе матери, не иначе.
Ситуация – даже в кино такого не показывают.
Так что звать Царевича пить чай бесполезно – не пойдёт, он не хочет пересекаться с отчимом. Но мы с ним увидимся скоро, как и с остальными. Пока же я прошёл мимо джипа Султана, смерив ждущих внутри охранника и водителя внимательным взглядом, и зашёл в дом.
Ну а сейчас меня ждёт встреча с собственным отцом, с которым за всю жизнь никогда не говорили по душам.
Глава 3
Подъезд у нас чистый, и даже лампочки целые, правда, свет включали не на постоянной основе, впустую не жгли. До появления домофонов в наших краях ещё далеко, но замок на подъездной двери спасал от посторонних компашек, которым теперь приходилось искать другие места для посиделок, песен под гитару и распития пива.
Поднялся на третий этаж, ключ достал по пути на автомате и открыл смазанный замок. Дверь деревянная, двойная, внешняя достаточно крепкая. Времена неспокойные, уже во всём подъезде почти не осталось одиночных дверей, открываемых внутрь, которые можно открыть одним удачным пинком.
Открыл и почувствовал, как защемило внутри – впервые вернулся домой с того самого дня, когда уехал. А ведь батя не знает, что я уезжал, я ему даже не сказал, потом только позвонил, со станции.
Вообще, мы с ним мало говорили. Так уж вышло, что в раннем детстве я его почти не видел – родители разошлись, когда я был совсем мал. И только когда мамы не стало, отец взял меня к себе. К тому времени он развёлся во второй раз и жил один, детей от второго брака не было. Вот и забрал меня к себе. Воспитывал сурово, но зато не пришлось жить в детдоме, как Шопену.
Я вошёл в прихожку, стянул ботинки и поставил их на полку. Куртку повесил на вешалку, вмонтированную в стену, положил ключи на тумбочку, где ещё стоял телефон – красный, дисковый.
Помню, как мы с мужиками на работе смеялись, когда к нам приходили устраиваться пацаны лет восемнадцати, выросшие уже в современное время в обнимку с гаджетами. Половина из них никак не могла дотумкать, как пользоваться такими старыми аппаратами…
На кухне свет выключен, он горел только в зале и в туалете, там журчала вода из крана. Я прошёл в комнату и огляделся. Всё слишком знакомо, будто только сегодня ушёл.
Пол без линолеума, внизу только потёртый ДВП, на который положили красный ковёр. Отец всё хотел постелить новый линолеум, но никак не доходили руки. В этот раз помогу, конечно.
Телевизор, стоящий в углу, включён, по нему показывали старый фильм «Сибириада». В правом верхнем углу виден знак телеканала: цифра 1 и буквы «ОРТ». На окне за тюлем видно запотевшее окно с балконной дверью.
Над диваном висел ещё один ковёр, расписной, с оленем. У стены стоял стол, на нём – печатная машинка, в которой виден исписанный наполовину лист. В массивной стеклянной пепельнице ещё дымил окурок.
Напечатанные листы лежали рядом, на некоторых видны пометки от руки. Даже никогда не интересовался, что отец печатал каждый вечер, но подглядывать не стал – пусть потом сам расскажет и покажет.
Дверь в мою комнату закрыта, но не до конца, сверху висела старая чёрная футболка.
Вот я и дома.
– Чай кипячённый, – раздался голос за моей спиной и кашель.
Отец прошёл мимо и сел за стол к своей машинке. Я же просто рухнул на диван. Как всё это одновременно неожиданно и обыденно.
Вот когда отца не стало, порой оставалось ощущение, что вот-вот он зайдёт в комнату, откашляется, бросит что-нибудь в своей немногословной манере и снова сядет за свою печатную машинку, и скоро она начнёт щёлкать.
Да, это ощущение оставалось надолго, но я всегда знал, умом понимал, что так не будет.
А вот сейчас это вижу вживую.
Но стоит ли удивляться? Когда уже повидал Царевича, Шустрого и Газона, молодых, живых и здоровых?
Вот и отец жив. И в этот раз нам будет что обсудить, уже не будем вести себя, как чужие люди.
– Сам-то чай будешь? – спросил я.
Батя задумался, затянулся сигаретой, с которой вышел из туалета, и затушил её в пепельнице. На нём старый турецкий свитер, на лбу очки, за ухом карандаш. Лоб морщинистый, в волосах и усах видна седина, руки широкие и крепкие, тёмные, будто машинное масло въелось в кожу навсегда. Он мастер ремонтного цеха, знает тепловоз по винтику, почти целиком перебрал его руками.
Наверное, ему тоже сложно общаться с молодёжью, особенно когда всю жизнь был неразговорчивый. Я сам-то порой, когда был в возрасте, ловил себя на мысли, что совсем не понимаю, о чём лопочат эти тощие пацаны с модными причёсками, не выпускающие телефоны из рук.
Вот и батя, наверное, думает, что непонятно, чем эти пацаны занимаются, никак за ум не возьмутся, хотя повидали в жизни всякого.
– Нет, я чаевал уже, – только и сказал он.
Его пальцы начали давить на кнопки машинки. Раздались тихие и отчётливые щелчки.
Нежности и тёплые слова не для него, батя вырос совсем в других условиях, в другое время и в другой стране. К нему надо иначе подход искать. Но разговор с ним нужен, хоть какой-то. Дальше, что ли, молчать, раз такой шанс выпал?
– Давай за компанию, – произнёс я.
Он подумал и кивнул.
Я прошёл на кухню, налил по кружкам густую заварку из заварника через ситечко и плеснул кипятка из старого чайника со свистком, стоящего на газовой плитке.
Из старого советского холодильника «Бирюса» достал молоко в литровой банке и масло на блюдечке из морозилки, но не маргарин «Раму», а вполне себе приличное деревенское. Правда, надо подождать, пока подтает, так на хлеб не намажешь.
Ещё была банка с малиновым вареньем, творог и суп в кастрюле на завтра. Куриный, я сам сегодня варил. На холодильнике стояла металлическая хлебница, покрытая отбившейся эмалью, внутри была половина буханки белого хлеба.
И всё, но на самом деле это неплохо, с голода не дохнем. Это в начале 90-х был совсем мрак, сейчас чуть полегче, продукты есть. Деньги только на них были не всегда.
На шкафу стояли большие жестяные банки из-под печенья, но печенья в них давно уже нет, их приспособили для всякой мелочи и для круп. Под столом виден раскладной советский ящик для инструментов, наверное, батя приносил его из гаража, чтобы что-то починить, но не стал уносить по темноте. Опасно по двору ночью шастать.
С бутербродами на тарелке и двумя кружками я пришёл в комнату, вырубил телевизор и сел за стол. Поставил всё на газетку, где отчётливо виден заголовок, что Ельцину провели операцию на сердце.
– Меня сейчас Руслан Царёв довёз, – я сел на табуретку сбоку от стола и отхлебнул горьковатый чай с молоком, но без сахара. – У тебя же работает?
– Хороший парень, – сказал батя, чуть подумав. – У меня в цехе работает дизелистом. Лучше, чем… – он не договорил, но я понял, кого он имел в виду.
Про моих знакомых, которые подставили с магазином. Но о них я не думал. Зачем, когда уже понял, кто на самом деле мои друзья и близкие.
– С теми уже не связываюсь, хватит, – я отпил ещё чай. – Своих надо держаться, тех, кто там не подвёл. Вот на этих людей можно положиться.
– Угу.
Мрачный, но неразговорчивый, как охарактеризовал отца таксист Харитонов. Так и есть. Но взгляд-то умный, внимательный, грустный, от меня не отводит. Сейчас обязательно спросит про работу и предложит пойти в депо. В молодости это вызывало раздражение, сейчас лёгкую ностальгию.
– А что насчёт работы-то решил? – спросил он. – Ты же про вахту думал?
– Нет, в городе останусь. С афганцем пообщался, кто магазин компьютерный держит, – продолжил я. – Есть мысль одна, а мужики неплохие.
– В охрану к ним? Могу поговорить, чтобы в депо взяли, – задумчиво сказал отец. – Хотя сложно будет, желающих туда много. Да и скажут, что по блату прошёл.
– Сейчас все туда по блату идут, – возразил я. – Да и не в этом дело. Нет, в депо не пойду. С пацанами прикинем, что можно сделать.
