– Смешно, – откликается она.
Они проходят мимо закрытого почтового отделения, и Роуэн мрачно отмечает, что граффити по-прежнему на месте.
РОУЭН РЭДЛИ – УРОД.
Следующее за почтой здание – «Мир фантазий». Пиратов в витринах заменили манекены в кислотных мини в стиле диско под плакатом «И восходит солнце».
Возле «Обжоры» уныние отступает: Роуэн через окно видит еще темное помещение, в котором умиротворяюще сияет витрина холодильника. Там обычно покоятся хамон и прошутто – в ожидании, когда их съедят. Но слабый запах чеснока заставляет его отвернуться.
– Ты все еще собираешься на вечеринку? – спрашивает Роуэн сестру, потирая слезящиеся глаза.
Клара пожимает плечами:
– Не знаю. Ева меня вроде как ждет. Посмотрю по самочувствию.
– Да, конечно. Иди, только если ты…
Роуэн замечает идущего впереди парня. Это Тоби Фелт, их сосед; он направляется к автобусной остановке. Из его рюкзака торчит теннисная ракетка, как стрелка в знаке, обозначающем мужской пол.
Тоби – худой, похожий на хорька – однажды, почти год назад, помочился Роуэну прямо на ногу, когда тот слишком долго стоял у писсуара, пытаясь отлить.
«Я собачка, – заявил Тоби с насмешкой в холодных глазах, направляя золотистую струю на Роуэна. – Я писаю на столбик».
– А у тебя все нормально? – спросила Клара.
– Да, все путем.
Теперь они идут мимо закусочной Миллера с неопрятной вывеской (смеющаяся над иронией судьбы рыбина, которая поедает картошку). Автобусная остановка как раз напротив. Тоби уже стоит там и болтает с Евой. А Ева, между прочим, улыбается в ответ, и Роуэн, сам того не осознавая, начинает свирепо чесать руку, отчего его сыпь разгорается в десять раз сильнее. Он слышит смех Евы, солнце беспощадно отражается от крыш, и звуки жалят его так же сильно, как и свет.
Ирландский сеттер
Питер идет по дорожке в сторону мостовой с мешком пустых бутылок и банок, когда видит Лорну Фелт, которая направляется к своему дому, № 19.
– Привет, Лорна, – говорит он. – Вы же сегодня придете?
– Ой, да, – отвечает Лорна, будто только что вспомнила о встрече. – Ужин. Нет, мы не забыли. Я принесу тайский салатик.
Лорна Фелт кажется Питеру не человеком, а ходячим набором идей. Он все время засматривается на ее сияющие рыжие волосы, ухоженную кожу, псевдобогемные одежки, и ему на ум приходит некий собирательный символ жизни. Мысль о восхищении. О соблазне.
Мысль о виновности. Об ужасе.
Она игриво улыбается. Ему видится намек на излишества.
– Мускатик, перестань. Ты чего?
Он только сейчас замечает, что с ней собака, ирландский сеттер, который, видимо, уже давно на него рычит. Собака беспомощно тянет поводок, пытаясь вырваться из ошейника.
– Сколько раз тебе говорить: Питер – совершенно приличный человек.
Совершенно приличный человек.
Он рассматривает зубы собаки, острые и доисторически дикие, и ему становится не по себе. Голова слегка кружится – либо от поднимающегося все выше солнца, либо от запаха, который доносит до него ветерок.
Что-то сладкое, едва уловимое, как бузинная нотка ее парфюма. Нечто едва подвластное его притупленным чувствам.
Но этот запах здесь, вот он, такой реальный.
Восхитительный запах ее крови.
Он как можно ближе придвигается к живой изгороди, стараясь полностью поместиться в тени. Он изо всех сил гонит от себя мысли о грядущем дне и о том, как бы пережить эту пятницу, практически не отличимую от примерно тысячи таких же предыдущих пятниц.
Пятницы больше не приносят приятного предвкушения, с тех пор, как они уехали из Лондона, отказавшись от старых привычек и жесткого, полнокровного отрыва по выходным.
Он застрял в рамках стереотипа, чуждого его натуре. Мужчина среднего возраста, представитель среднего класса с портфелем в руке, на которого в равной мере давят гравитация, мораль и все эти удручающие человеческие категории. У перекрестка с главной улицей к нему вдруг подъезжает один из его пожилых пациентов на электроколяске.
И его имя он должен помнить.
– Здравствуйте, доктор Рэдли, – с робкой улыбкой произносит старик. – Я к вам скоро наведаюсь.
Питер ведет себя так, словно он в курсе, и отходит в сторону, пропуская коляску:
– Да, конечно. Я вас жду.
Вранье. Снова гребаное вранье. Жалкие церемонные танцы человеческого бытия.
– Будьте здоровы.
– До свидания.
Уже на подходе к хирургическому отделению, возле самой ограды, перед ним на дорогу медленно выезжает мусоровоз. Он мигает левым поворотником, сворачивая на Садовую аллею.
Питер походя бросает взгляд на троих мужчин в кабине. Сидящий с краю, ближе к тротуару, внимательно смотрит ему в глаза. Питер, подстраиваясь под манеры местных, пытается улыбаться ему, но тот, несмотря на то, что они, кажется, незнакомы, в ответ одаривает его полным ненависти взглядом.
Через пару шагов Питер останавливается. Мусоровоз заезжает на Садовую аллею, и мужчина в кабине все так же продолжает смотреть на Питера, будто знает, кто он на самом деле. Питер встряхивает головой, как мокрый кот, и по узкой дорожке направляется к хирургии.
За стеклянной дверью его уже ждет Элейн, перебирая карточки пациентов. Он толкает дверь, заодно придавая импульс еще одной бессмысленной пятнице.
День видит смерть и агонию
Усталость накатывает на Роуэна нарколептическими волнами, и прямо сейчас одна из них накрывает его с головой. Прошлой ночью он спал не больше двух часов. Впрочем, как всегда. Лучше бы он сейчас был так же бодр, как в три часа пополуночи. Его веки становятся все тяжелее, и ему уже почти снится, что он сидит на месте своей сестры и беседует с Евой легко и беззаботно, как нормальный человек.
Из-за спины раздается шепот:
– Доброе утро, тормоз.
Роуэн не отвечает. Поспать не получится. И вообще, сейчас спать попросту опасно. Он трет глаза и достает томик Байрона, пытаясь сконцентрироваться на строчках. Хотя бы на одной.
День видит смерть и агонию[1 - Дж. Г. Байрон «Лара», перевод Г. Шенгели. – Здесь и далее примеч. пер.].
Он перечитывает фразу снова и снова, чтобы отстраниться от всего остального. Но тут автобус останавливается и входит Харпер – второй страшнейший мучитель Роуэна. На самом деле он Стюарт, Харпер – это фамилия, но имя отвалилось еще в десятом классе, где-то на поле для регби.
День видит смерть и агонию.
Харпер протискивает свою гигантскую тушу через проход, и Роуэн слышит, как он садится с Тоби. Спустя какое-то время Роуэн чувствует, как что-то стучит по его голове. Еще пара ударов – и до него доходит, что это ракетка Тоби.
– Слышь, тормоз. Сыпь не прошла?
– Тормоз! – ржет Харпер.
К облегчению Роуэна, Клара и Ева не оборачиваются.
Тоби дышит Роуэну в затылок.
– Что читаешь, урод? Ты, снегирь красногрудый… Что читаешь, спрашиваю.
Роуэн чуть поворачивает голову.
– Меня зовут Роуэн, – произносит он, но недоговаривает.
«Меня зовут» произносится хриплым шепотом, и голос подводит в самый неподходящий момент.
– Ты ж мой цветочек! – говорит Харпер.
Роуэн пытается сосредоточиться на той же строчке.
Тоби не отстает:
– Что ты читаешь? Снегирек, я задал тебе вопрос. Что читаешь?
Роуэн покорно поднимает книгу, и Тоби мгновенно выхватывает ее из рук:
– Гейское.
Роуэн оборачивается:
– Отдай. Пожалуйста. Можно… просто вернуть мне книжку?
Тоби толкает Харпера:
– Окно.
Харпер почти колеблется и даже смущается, но все же встает и открывает узкое окошко.
– Давай, Харпер, смелее.
Роуэн не успевает заметить, как книга переходит из рук в руки, видит только, как она подстреленной птицей падает на дорогу. Чайльд-Гарольд, Манфред и Дон Жуан – все исчезают в мгновение ока.
Он бы и пошел на конфликт, но не дают слабость и усталость. К тому же Ева пока не заметила, как его унизили, и он не хотел бы обращать на это ее внимание.
– О, мой маленький снегирь, мне так жаль, но, кажется, твой сборничек гейских стишков немного пострадал! – манерно пищит Тоби.
Окружающие трусливо смеются. Клара с любопытством оборачивается. И Ева тоже. Они заметили, что остальные веселятся, но причина им неизвестна.
Роуэн закрывает глаза. Вот бы оказаться сейчас в 1812 году, в темной одинокой карете, запряженной лошадьми, а рядом чтобы сидела Ева в чепце.
Не смотри на меня, Ева, пожалуйста, не смотри на меня.
Он открывает глаза и видит, что его желание исполнено. Точнее, его половина: он все еще в двадцать первом веке, но Ева продолжает болтать с его сестрой, как будто ничего не происходит. Клара крепко держится за поручень сиденья перед собой. Ей явно нехорошо, и он надеется, что ее не стошнит прямо в автобусе, потому что, как бы ни изводили его Тоби и Харпер, ему невыносима мысль, что они могут переключиться на Клару. И тут они, словно уловив его страх, начинают обсуждать девушек.
– Ева сегодня моя, Харпс, зуб даю. Вот посмотришь, я ее укатаю.
– Да ну?
– Не бойся, и тебе перепадет. Сестренка говноеда на тебя запала. Смотри, аж задыхается.
– Чего?
– Не тупи.
– Клара?
– Да ей загореть, очки снять, и будет цаца.
Роуэн чувствует, как Тоби наклоняется к нему и шепчет прямо в ухо:
– У нас тут вопросик. Харпер интересуется твоей сестрой. Какая у нее ставка за ночь, напомни? Десяточка? Меньше?
Внутри Роуэна вскипает ярость.
Он хочет ответить, но не может. Он закрывает глаза и вдруг на него накатывает шокирующее видение. Тоби и Харпер все так же сидят на своих местах, но они оба красные, без кожи, как на рисунках в анатомическом атласе, демонстрирующих строение мышц, и только волосы торчат клоками на своих местах. Роуэн моргает, видение исчезает. И он ничего не делает, чтобы защитить сестру. Просто сидит, сглатывая отвращение к самому себе, и гадает, как на его месте поступил бы лорд Байрон.
Фотография
Это всего лишь фотография.
Застывший момент прошлого.
