– Наверное, мне стоило бы тебе сказать, что у меня есть парень.
Похоже, он только обрадовался этому сообщению:
– Я бы и его пригласил на ужин.
Он протягивает ей руку, она принимает ее.
У него звонит телефон. Она узнает мелодию: это «Роллинг Стоунз», «Сочувствие дьяволу».
Он не отвечает на звонок. Вместо этого ведет ее к другому борту трейлера и открывает дверь. Внутри царит хаос из вещей, потрепанных книг и старых кассет. Она замечает голый матрас, а вокруг – пустые и полные бутылки красного вина.
Она смотрит на него и думает, что никогда в жизни не встречала никого столь же привлекательного.
Он приглашает ее внутрь.
– Добро пожаловать в мой за?мок.
– Кто ты? – спрашивает она.
– Меня зовут Уилл Рэдли, если речь об этом.
Она не уверена, что именно об этом, но на всякий случай кивает и забирается в трейлер.
Уилл задается вопросом, действительно ли она стоит таких усилий. Беда в том, понимает он, что всегда наступает момент, когда даже удовольствие, даже быстрая и легкая охота с желаемым результатом превращается в рутину. А проблема рутины в том, что она неизменно порождает скуку, от которой страдают все остальные – и трезвенники, и бескровные.
Она смотрит на бутылку. Эта девушка, эта Джули, которую так легко удалось сюда заманить, вряд ли будет хотя бы наполовину так же хороша, как та, которой он только что угостился, – Исобель Чайлд, вторая в списке самых вкусных вампиров в его жизни. Но сегодня он не хочет иметь дела ни с Исобель, ни с кем угодно из этих кровопийц, вечно боящихся полиции и указывающих ему, как жить.
– Так чем ты занимаешься? – интересуется Джули.
– Я преподаватель, – отвечает он. – Бывший. Никого больше не интересуют уроки, которые я… могу преподать.
Она закуривает и впивается в фильтр сигареты, все еще рассматривая бутылку.
– А что это ты пьешь?
– Вампирскую кровь.
Джули в восторге от этого ответа. Она падает на спину, хохочет, и Уилл видит ее шею во всей красе. Бледную кожу, границу с еще более бледным тональным кремом. Все как он любит. На горле, чуть сбоку, у нее маленькая плоская родинка. Под подбородком тянется голубоватая жилка сосуда. Он тянет носом воздух и улавливает ее запах – аромат пропитанного никотином кровеносного русла малоежки с отрицательным резус-фактором.
– Вампирская кровь! – она снова запрокидывает голову. – Забавно!
– Могу говорить «сироп». Или «нектар». Или «сок жизни», если тебе так больше нравится. Но я, если честно, не люблю эвфемизмы.
– Раз так, – она продолжает смеяться, – объясни, зачем ты пьешь вампирскую кровь.
– Она делает меня сильнее.
Ей это нравится. Ролевая игра.
– О, ну что ж, тогда покажите мне свою силу, господин Дракула.
Он перестает пить, закупоривает бутылку, отставляет в сторону.
– Мне больше нравится «граф Орлок», но «Дракула» тоже сойдет.
Она слегка смущается:
– Так ты будешь меня кусать?
Он колеблется:
– Осторожнее со своими желаниями, Джули.
Она подползает к нему, садится сверху, покрывает поцелуями его лицо от лба к губам.
Он отстраняется, утыкается ей в шею, снова вдыхает запах того, что вот-вот попробует на вкус, стараясь игнорировать запах ее дешевых духов.
– Давай же, – командует она, не догадываясь, что это ее последнее желание. – Укуси меня.
Закончив с Джули, он смотрит на ее бездыханное тело в пропитанной кровью униформе и ощущает пустоту. Как художник, оценивающий не самую удачную свою работу.
Он проверяет телефон и прослушивает единственное голосовое сообщение.
Голос брата.
Это Питер, и он просит помощи.
Питер!
Малыш Пити!
Им нужна помощь, потому что, если он правильно понял, Клара оказалась непослушной девчонкой.
Клара – это его дочь, соображает Уилл. Сестра Роуэна.
Сообщение обрывается. Остается только тихий гул. И дальше – все как всегда: он сидит в трейлере, рядом – мертвая девушка, бутылки с кровью и обувная коробка с воспоминаниями.
Он находит номер в списке вызовов и набирает, но впустую. Питер выключил телефон.
Все чудесатее и чудесатее.
Он переползает через Джули, не став даже окунать пальцы в рану на шее, чтобы лизнуть еще немного крови. Коробка из-под обуви покоится между водительским сиденьем и самой особой бутылкой из его коллекции, которую он хранит завернутой в старый спальный мешок.
– Пити, Пити, Пити, – бормочет он, снимая резинку, которой перевязана коробка.
Но ему нужны не старые письма или фотографии, а телефонный номер, записанный на крышке. Уилл переписал его когда-то с чека, скопированного из электронного письма от Питера, которое он читал в интернет-кафе во Львове, где провел прошлое Рождество с членами украинского филиала Общества Шеридана, заехав туда по пути домой после сибирской вакханалии.
Это единственный номер домашнего телефона, который он когда-либо записывал.
Он звонит. И ждет.
Бесконечное одиночество деревьев
Роуэн спускается на первый этаж и с удивлением видит, что, хоть гостей уже и след простыл, посуду родители оставили на столе. И даже летний ягодный пудинг не убран.
Из середины десерта сочится густой багровый фруктовый сок, отчего на Роуэна накатывает голод, и он решает съесть кусочек. Потом идет в гостиную, садится перед телевизором и ужинает. Он смотрит «Вечернее ревю», свою любимую передачу. Обычно его успокаивает болтовня интеллектуалов в креслах, рассуждающих о новых пьесах, книгах и выставках; и сегодняшний вечер не исключение. Сегодня речь идет о новой садомазо-версии «Укрощения строптивой»; Роуэн смотрит и ест десерт. Доев, он понимает – впрочем, как обычно, – что все равно голоден. Он продолжает сидеть перед экраном, смутно беспокоясь, куда подевались родители. Видимо, им позвонила Клара и попросила ее забрать, но почему они не сказали, что уезжают?
Знаменитые интеллектуалы переходят к книге под названием «Бесконечное одиночество деревьев» Алистера Хобарта, автора известного романа «Когда споет последний воробей».
У Роуэна есть своя тайная цель: он мечтает написать книгу. Задумок хватает, но вот до реализации дело никак не доходит.
Проблема в том, что его идеи мрачноваты. В них все время присутствует то самоубийство, то конец света, и даже – все чаще – каннибализм. Сюжеты обычно представляют собой события двухсотлетней давности, и лишь касаются будущего. Это лучшая его идея – о неминуемом конце света. К Земле приближается комета, и после безуспешных попыток правительств всего мира ее уничтожить становится ясно, что до гибели человечества остается около ста дней. Единственная возможность выжить – принять участие во всемирной лотерее, по итогам которой пять тысяч счастливчиков получат билеты на космическую станцию, где планируется обосновать отдельное общество на самообеспечении. Роуэн представляет себе эту станцию чем-то наподобие оранжереи на орбите Венеры. Среди победителей оказывается юноша, семнадцатилетний тощий аллергик с дерматитом, который решает отказаться от своего билета, чтобы провести еще несколько дней на Земле рядом со своей возлюбленной. Парня будут звать Эван. Девушку – Ева.
Он пока не написал ни слова. И в глубине души понимает, что писателем ему не стать. Скорее всего, он будет менеджером по продаже рекламных площадей, а если повезет, то устроится в какую-нибудь галерею или будет копирайтером. Хотя даже это сомнительная перспектива, поскольку он регулярно проваливает собеседования. Последняя попытка устроиться на работу – официантом на обслуживание свадеб по субботам в отеле «Уиллоуз» в Тирске – обернулась полной катастрофой: от волнения он чуть не задохнулся. И хоть, кроме него, никто не претендовал на эту вакансию, миссис Ходж-Симмонс все равно очень неохотно согласилась его взять. Ее опасения подтвердились, когда Роуэн заснул, обслуживая главный стол, и нечаянно облил соусом юбку матери жениха.
Он почесывает руку, мечтая стать вторым Алистером Хобартом – Ева, конечно, влюбилась бы в него, если бы он выступал на центральном телевидении. На экране Кирсти Уорк начинает подводить итоги, и в этот момент раздается звонок.
Телефон лежит как раз рядом, на столике у дивана.
– Алло? – на том конце кто-то молча дышит. – Алло! Кто это? Алло?
Звонящий не отвечает.
– Алло? – в ответ раздается звук, будто кто-то щелкнул языком и вздохнул. – Алло!
Из трубки раздаются только зловещие гудки.
И тут он слышит, что к дому подъехал автомобиль.
Каламин
Ева видит, что кто-то идет по полю в их сторону. Только когда человек обращается к ней по имени, до нее доходит, что это ее отец. Ей до такой степени неловко от его появления, что она буквально скукоживается.
Тоби тоже его замечает:
– Кто это? Это что…
– Мой отец.
– И что он тут делает?
– Понятия не имею, – отвечает Ева, хотя на самом деле прекрасно знает, что именно он тут делает.
Он превращает ее в социального инвалида. Она встает, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию. Потом виновато улыбается Тоби.
– Извини, – говорит она и пятится по мокрой траве. – Мне уже пора.
Джаред рассматривает ее короткий топ и открытый живот. Когда-то он мазал эту кожу каламином, после того как дочь свалилась на семейной вечеринке в заросли крапивы.
Теперь в машине пахнет духами и алкоголем. Он в курсе, что любой другой родитель воспринял бы подобное как непременный атрибут взросления, но любой другой родитель не знает того, что знает он: границу между вымыслом и реальностью всегда проводят люди, которым нельзя доверять.
– От тебя несет выпивкой, – говорит он чуть агрессивнее, чем хотел бы.
– Пап, мне семнадцать. Пятница, вечер. Я могу допустить некоторые вольности.
Он старается успокоиться. Он хочет, чтобы она вспомнила прошлое. Если он заставит ее задуматься о прошлом, это сработает как якорь и она будет в безопасности:
– Ева, помнишь, как мы когда-то…
– В голове не укладывается, – перебивает она. – Как ты мог? Это унизительно. Это… средневековье какое-то! Я тебе не Рапунцель, в конце концов.
– Ты обещала вернуться в одиннадцать.
Ева смотрит на часы.
– О боже, я задержалась на целых полчаса, – она понимает, что он вышел из дома в десять минут двенадцатого.
– Ева, я же все видел. И как ты вела себя с этим парнем… Такое, знаешь ли… – он качает головой.
Ева тупо смотрит в проносящиеся за окном заросли и жалеет, что не родилась кем-то другим – дроздом, скворцом или кем-то еще, кто мог бы вот так сейчас запросто улететь прочь и не думать обо всем, что крутится в ее голове.
– Этот парень – Тоби Фелт, – сообщает она. – Его отец Марк Фелт. И Тоби с ним поговорит. Насчет денег. Я сказала, что ты уже нашел работу и заплатишь в следующем месяце за два сразу. Он передаст отцу, и все будет нормально.
Джаред ошарашен. Это уже чересчур.
– И чем ты ему отплатила за эту любезность, м?
– Что?
– Я не позволю своей дочери заниматься проституцией где-то в полях по пятницам, чтобы было проще договориться с арендодателем.
Теперь Ева в бешенстве.
– Я не занималась проституцией! Господи, папа! Я что, не должна была ему ничего говорить?
