– Вы видели ее в ту ночь?
– Да, я сказала полиции, скажу и вам. Все жутко устали после танцев, уже спали, а я вышла, чтобы выпить воды, и увидела, как ее тень мелькнула на лестнице.
– Почему вы уверены, что это была она, если видели только тень?
– Синее платье.
– Мэри была единственной девушкой в синем?
Она вздохнула, как бы устав от таких плебейских расспросов, сквозящих незнанием.
– Цвет школы – красный, поэтому существует традиция: красный наряд или хотя бы деталь, скажем, бутоньерка или галстук-бабочка, – дань Лидс-холлу. Мэри в тот вечер была в синем. Хотя она и не выпускница, так что ее не должно было там быть вовсе… – Амелия презрительно закатила глаза. – В общем, она покинула корпус.
– Как? Двери ведь запираются.
– Понятия не имею.
– Куда она направилась?
– Откуда мне знать? Я подумала, что это странно, но делать мне нечего – следить за ней. Мы не были подругами. Она мне даже завидовала…
– Какие отношения были у Фреда с Грейс?
– Фред заботился о сестре, – отметила Сэди. – С ней что-то случилось после смерти отца. Фред очень усердно, даже, можно сказать, фанатично опекал ее.
– У Грейс проблемы с головой, серьезные такие проблемы, – отчеканила Амелия. – Скажите, кто еще в здравом уме будет носить теплые колготы в мае?
– Грейс всегда была чудачкой, но после смерти отца стала просто чокнутая. Она и недели в школе не протянула – опять перешла на домашнее обучение.
– Вы никогда не замечали ничего странного между ними?
– Уже то, что они разнополые, а выглядят как одно, довольно странно. Я даже не видел, чтобы они общались, я имею в виду словами. Бред, конечно, но говорили, что они обладают этой близнецовой телепатией, в общем, читают мысли друг друга.
– Ой, вы их больше слушайте, – отмахнулась Эмма. – Да, Грейс была не совсем обычной, но разве ей не полагается такой быть? Учитывая влияние ее семьи. И с Фредом они были не разлей вода, даже когда появился Майкл.
– Фред начал встречаться с Мэри и тогда же поссорился с Майклом?
– Нет, не думаю, – качнул головой Оливер. – Их не видели вместе задолго до Мэри.
– Ты знала Мэри? Какой она была?
– Мы почти не общались, – признала Эмма. – Она какое-то время ходила на тренировки по крикету, там мы и разговорились. Она была очень милой, расспрашивала про Лидсов, но они всем интересны.
– Мэри занималась крикетом?
– Я же говорю, какое-то время. Потом они с Амелией поцапались, точнее, Милли на нее накричала.
– Они враждовали?
– Нет, Мэри не такая. Она просто ушла. Вы не подумайте, я на Амелию не наговариваю. Она бы никогда не сделала ничего подобного, очень дорожит репутацией своей семьи и своим будущим, к тому же она, несмотря на весь этот флер, та еще трусиха: помню, она как-то увидела белку и так верещала, подумала, что это крыса, – у нас чуть перепонки не полопались, даже боюсь представить, что бы она сделала, увидев настоящую крысу.
– Мэри – тихушница, – сказала Сэди, – про таких говорят: в тихом омуте… Никто даже и подумать не мог, что такая, как она, завертит с кем-то вроде Фреда. Когда Амелия узнала об этом, она была вне себя от ярости. Она-то считала, что Фред так или иначе будет с ней.
– У нее были причины так думать?
– Господи, нет, конечно. Фред ей, наверное, за все время и десятка слов не сказал и вообще никогда не был заинтересован в ней.
– Этот вопрос может показаться необычным, но ты видела, чтобы Мэри курила?
– Нет. Вы что? Она была паинькой, этакая Джейн Эйр, зачем-то вышедшая из книги. Даже если дать ей сигарету, она не знала бы, с какой стороны прикурить.
– Зато Майкл дымил как паровоз, – сказала Амелия. – Мы с ним ходили на осенний бал, так он постоянно выбегал из зала, чтобы, как он говорил, пропустить сигаретку. У него даже пальцы пожелтели, и несло от него нестерпимо. Я ему так и сказала, что мы расстанемся, если он не бросит, а он сказал «ну и ладно» и ушел, просто взял и ушел, представляете?
– На кампусе можно курить?
Оливер усмехнулся.
– Официально, конечно, нельзя. Но распивать спиртные напитки до совершеннолетия тоже нельзя, однако вы видели хоть одного подростка, кто ждал восемнадцати? Если да, то, наверное, им и была Мэри.
– У него еще была эта ужасная зажигалка с де Борном и его отрубленной головой. – Эмма дернула плечиком и сморщила курносый носик. – Он постоянно ею жонглировал, когда сидел на веранде, в смысле Майкл, не де Борн. Мистер Лидс исключил бы его за это – он вообще ни с кем не церемонился, но он к тому времени уже умер, а мисс Агнес слишком снисходительна.
– Как думаешь, почему Фред и Майкл перестали дружить?
– Никто точно не знает, но… – Амелия карикатурно закатила глаза, – но думаю, что из-за меня. Помните, я говорила про бал? Так вот, Майкл пригласил меня, и я согласилась, а Фред приревновал.
– Не знаю, – ответила Эмма. – Амелия, конечно, скажет вам, что из-за нее. По ее мнению, все в этом мире происходит из-за нее: наводнение в Таиланде, выборы в США, ссора Майкла и Фреда.
– Скажем прямо, Парсонс – далеко не пример добродетели, – сказал Оливер. – Он был на реабилитации прошлым летом, и с тех пор их великой дружбы как не стало. Самого Фреда даже с сигаретой ни разу не видели, он не мог позволить себе общение с таким человеком – нужно поддерживать репутацию, в том числе репутацию семьи. Если бы директором был мистер Лидс, он Майкла и на порог не пустил бы после всего этого.
– Думаю, это было неизбежно, – продолжала Эмма. – Они слишком разные. Фред – сын Филиппа Лидса, а Майкл – кажется, у него не все дома. Он не отлипает от своего блокнота, а если и отлипает, то постоянно дымит и смотрит на всех так, словно готов навалять. Я даже толком не знаю, как звучит его голос.
– Майкл был знаком с Мэри? Общался с ней?
– Я не видела их вместе, – ответила Амелия.
– Нет, – сказала Сэди. – К тому времени они с Фредом даже не смотрели друг на друга.
– Вам лучше спросить об этом у Майкла, – отметил Оливер.
– Майкл и Фред были на балу в тот вечер?
– Фред – да.
– Я видел только Лидса, – подтвердил Оливер.
– Но я слышала, что… – Амелия подалась вперед, облизнув губы, – что Майкл не пришел, потому что они с Фредом подрались.
– Кто сказал?
– Я услышала от Лиззи, – ответила Эмма.
– А я от Мередит, – признала Элизабет.
– От Оливии.
Генри потратил четыре часа, чтобы добраться до дома Оливии Сандерсон, и еще минут пятнадцать, чтобы ее мать позволила дочери ответить на его вопросы.
– О чем говорили Майкл и Фред перед балом?
– Я в основном видела, а не слышала – мне стало нехорошо в зале, со мной такое бывает, когда вокруг много людей, и я вышла. Это была очень странная беседа.
– Отчего же?
– Язык тела. Знаете, в какой-то миг показалось, что… – Она спрятала смешок за покашливанием в кулачок, но так и не продолжила фразу. – В общем, в итоге все это вылилось в драку. Майкл не рассчитал силу. Фред упал навзничь, и у него кровь из носа пошла, а потом Майкл крикнул, что убьет его, если он приблизится к ней.
– К ней? В смысле, к Мэри?
– К Кэти. Кэти Парсонс.
Ритуал
После вылазки в чащу шел шестой день молчания. Коридоры и галереи Лидс-холла застыли, утопая то во мраке, то в весеннем солнечном свете. Мистер Хайд нахмурил брови, увидев новый эскиз. Буквы в книгах превращались в мешанину чужих идей, которые Майклу были недоступны. Все погибло. Он был соединен с Фредом пуповиной, но отрезал ее, и та гнила и смердела, и вместе с ней гнила и смердела их… дружба? Или то, что все называли дружбой? Едва ли в английском или каком-либо другом языке придумали слово для того, что у них было. Он ждал траурной процессии, представляя себя идущим во главе: флаги подняты, гроб накрыт флагом, короной и скипетром, возложен венок из мирта, роз, пеларгоний и гвоздик – все цветы источали запах крови. Из гроба тоже сочилась кровь, капли размером с вишни с шипением падали на дорогу, припыленную багряным налетом сумерек, оставляя после себя облачко пара и разводы самых различных форм. Со временем они расплывались, превращаясь в буквы. В имя.
Фред.
Он снился ему каждую ночь и каждый день (порой он забывался дремой прямо на занятиях). Невыносимость разлуки. Он увядал от невыразимой тоски. Иссыхал без их разговоров, ночных вылазок и просто часов, когда он молча рисовал, сидя у ног Фреда. В последнее время он, подобно домашнему животному или преданному рабу, всегда сидел у его ног. Всякий раз, когда они оставались одни, Фред устраивался в кресле, а Майкл хватал учебники и конспекты и тут же занимал место на полу. И как можно с таким неустанным рвением и тихим восторгом, так жалко прогибаться, думал Майкл, но быть с Фредом на одном уровне казалось преступлением, словно, садясь рядом, он пытался натянуть перчатку на голову. Со временем зверек сознательности в нем зачах, и это перестало задевать его гордость, напротив, это было привилегией, наградой, благословением.
Конфликт исчерпал себя. Майкл, изголодавшийся по вниманию, с покорностью пошел на примирение, уверившись в том, что, если бы сердце Фредерика прекратило биться, его собственное остановилось бы в ту же секунду.
– Принято считать, что ориентироваться в лесу несложно, если обладать нужными знаниями, – сказал Фред, откусив глазированное яблоко без капли удовольствия. Мозаика света и тени, образовавшаяся под кроной горящего свежей листвой ясеня, таинственно играла на его белом лице.
Пасха в Лидс-хаусе, по настоянию Филиппа, всегда проходила с небывалым размахом, поэтому Фред великодушно притащил огромную корзину угощений, и теперь Майкл уминал их за обе щеки.
– Опытные лесники, – продолжал Лидс, – делают это по положению солнца, луны и звезд, по мхам, муравейникам и кроне деревьев, но в чаще это не поможет.
– Почему? – Майкл откусил медово-чесночную фрикадельку и проглотил, почти не пережевывая, чтобы не мешать рассказу.
– Слишком густая крона – невозможно ориентироваться по небесным телам. К тому же много ядовитых растений. Они выделяют токсичные испарения, поэтому с непривычки может поплохеть.
– Но тебе хоть бы что?
– За столько лет вырабатывается иммунитет.
– Так вот откуда слухи про призраков и мертвецов?
– Едва ли. В той части леса бывали лишь избранные. Обычный человек туда не доберется.
Майкл засунул в рот остатки фрикадельки.
– Не переживай, Майки, привыкнешь.
Фред покончил с яблоком, вырыл ямку, уложил туда огрызок и накрыл землей, как одеялом, заботливо, нежно, точно мертвого младенца. Ничто не берется из ниоткуда, говорил он, и ничто не должно пропадать в никуда.
– Прости меня, – шепнул Майкл. Внутри у него ныло.
– За что? Ты даже и половину не съел.
– Да нет, я не о том, – он выпрямился, – что обиделся на тебя… Я ведь понял.
– Что же ты понял?
– Насколько это место тебе дорого, что ты хотел показать его мне, потому что доверяешь.
Чаща была наследием Фредерика, его семьи с богатой историей и родословной, и он поделился этим с ним. Знание таилось в глубине леса, билось в сердце чащи и прошивало душу, прорастало в нее глубокими корнями. Только оказавшись там, пережив всю палитру противоречивых чувств, скитаясь среди ужаса и страха, боли и отчаяния, он вышел на ослепительный белый свет.
– Я не понял бы, если бы ты не оставил меня.
Фред долго думал о чем-то, устремив холодные глаза вдаль.
– Я знал, что ты поймешь.
Майкл облегченно выдохнул – между ними снова восстановился мир. Фред достал из кармана складной нож, лезвие лукаво блеснуло, и, зажав его в ладони, провел по коже – с металла капала кровь. Рот Майкла наполнился стальным привкусом – он с силой прикусил щеку. Боль Фреда чувствовалась как своя собственная.
– Нет ничего сильнее кровных уз. Семья – превыше всего. И ты моя семья. – Фред плюнул на порез, и где-то на задворках сознания в Майкле что-то дрогнуло. – Кровь и слюна – две живительные жидкости, – объяснил Лидс, и Майкл позволил вложить окровавленное лезвие в свою ладонь и сжал его. Порез горел, пульсировал, сердце билось в ладони. Потом Майкл еще несколько недель прятал его от любопытных глаз, как последователь тайного культа, придумывая все новые оправдания, если кто-то заметит: зацепился за ветку во дворе, за гвоздь, торчащий из перил. Но никто не спросил.
Капли окрасили цветки вереска в красный цвет. Майкл тоже плюнул на порез, и тот загорелся болью отчетливее, а потом они взялись за руки. Лицо Лидса оставалось непроницаемо серьезным, словно улыбнись он – и вся магия рассеется. Майкл почувствовал, как кровь Фреда побежала по венам, и казалось, они запылали, наполняясь невиданной до этого силой. Блаженство и удовольствие, могущество и боль тесно сплелись в дурманящую, вязкую эйфорию. Больше чем боль. Больше чем удовольствие. Экстаз, мучительный и глубокий.
– Ты знаешь, что это значит? – Фред, как и полагается преподобному или жрецу, сохранял стоическое спокойствие.
– Ты – мой лучший друг. Ты – мой единственный друг.
Он не лгал, разве что немного, ведь Фред был гораздо больше этого.
– Я доверяю тебе как самому себе. Не заставляй меня пожалеть об этом.
Окровавленным лезвием Фред нацарапал на суровой коре ясеня свое имя, а потом передал нож Майклу, тот мог выбирать любое местоположение и выбрал низ, под именем Фреда – так естественно, так закономерно. Его переполняло лихорадочное нетерпение, голодное желание быть еще умнее, еще лучше, еще более… Фредом. Если бы только ему позволили поселиться в доме Лидсов, стать не просто другом, но братом Фреда, как бы он был счастлив иметь такую семью, где из него воспитали бы высшее существо.
От яркости мига и переизбытка чувств он быстро обессилел, утонул в дымчатом, землистом аромате вереска и блаженной дремоте, где зеленая листва на ясене над их головами обратилась в черно-белых бабочек – ни одной цветной – и, покинув ветви, облепила его изнуренное, расслабленное тело, присосалось к порезу на ладони, а после и к лицу, с силой кусая губы. Волной его накрыл удушливый жар. Вынырнув на поверхность реальности, Майкл сел рывком, отгоняя от себя несуществующих насекомых, коснулся чувствительных губ, и те в самом деле кровили – он безжалостно искусал их во сне. Фред же, величественный, как ночь, спокойный, как зимнее озеро, почти призрак, неуловимый дух, нежился рядом в вереске, подставляя нежному солнцу свое выразительное, правильное со всех сторон лицо. У него на животе питомцем покоилось канотье.
– Проснись и пой, спящая красавица.
– Я не спал, – отозвался Майкл с неоправданной грубостью и тут же покраснел, пристыженный вспышкой собственной ярости.
Фред сел, согнув ноги в коленях, и оперся на них руками. Вернувшись на голову, шляпа прикрывала тенью половину его лица.
