– Уходят.
– Просто так взяли и ушли? – неподдельно удивился седой.
– Да. Ничего не взяли. По следу тех гадов двинулись.
– Может, это свои? Может, выйдем к ним?
– А если нет?
– Если нет, то взяли бы что-то.
– Ничего ценного у нас там нет. А всякий хлам тащить нет смысла. Лодка их не бездонна. Да и тратить время на тщательный обыск им зачем, если они тех преследуют.
– У нас там еда стоит. Хотя бы ее сожрали. Чай, готовая, а после лодки жрать всегда хочется.
– А я бы не стал это жрать. – покачал головой Неждан. – А ну как оно отравлено? Стоит-то, считай, на виду. Словно их поджидает.
– Тоже верно, – нехотя кивнул Вернидуб. Хотя по нему было видно – таким замечанием он явно обескуражен. Не принято, судя по всему, у них так поступать, не принято.
Подождали, пока незнакомцы удалились подальше.
Вышли.
И Неждан стал собираться.
– Глупо это, опасно… – качал головой Вернидуб. – Убьют же.
– Я же не драться с ними собираюсь.
– Ты в лесу покамест плохо ходишь. Чуть забудешься – и шумишь. Приметят обязательно. И как поступят?
– Нам нужно выяснить – кто это и откуда. Как еще это сделать без опаски попасть на их копья? Только проследить за ними.
– Да ты и так попадешь на эти копья.
– Не каркай, не ворона.
– А чего не каркай?
– Если это враг, нам нужно быть начеку. И вообще уходить в лес, ставить там жилище. Возвращаясь, они обязательно к нам заскочат.
– Не обязательно.
– Но могут?
– Могут, – нехотя согласился Вернидуб. – Так какой смысл за ними идти? Вон в полудне пути есть хороший ручей в лесу. Почему бы туда не перебраться?
– Нам к зиме нужно готовиться. А для этого тратить время на сооружение еще одного жилища неразумно.
Так и пререкались, что, впрочем, на подготовку не влияло. Неждан, быстро собрав нехитрые припасы, двинулся следом за теми воинами. После ночевки дикарем» он уже особо не опасался животных. Да, лучше не подставляться дуриком, но в целом им и без него добычи хватает.
Аккуратно переходя от дерева к дереву, он старался находиться в тени их силуэтов, держа дистанцию где-то в километр. Стараясь. А вообще вся эта история выглядела предельно странно. Он не понимал, отчего эти ребята только от его поселения двинулись пешком. А раньше что? Людоловы ведь уходили вдоль реки. Зачем ноги сбивать? Греби себе и греби, время от времени проверяя наличие следов. Тут же они еще и время теряли, так как лодка не могла идти нормально, ориентируясь на темп пеших.
Но, не имея ответа, Неждан продолжал осторожно идти следом. До самого вечера, когда они остановились и начали разбивать лагерь на берегу. Не таясь. Да и чего им опасаться? В таком количестве и при вооружении это они главные хищники всей округи. На такую толпу у костра даже голодный медведь не факт что полезет.
Чуйка подсказывала Неждану опасность. Нарастающую. Но он все одно решил подойти поближе, чтобы послушать их речь и понять – кто они, куда и зачем идут, ну и так далее. Вон огонь развели. Расселись.
Пятьсот шагов до них.
Сто.
Неждан старался ступать, тихонько сдвигая в сторону все, что может хрустеть, перед тем как наступить. Словно бы скользя.
Прислушался.
Ничего. Слишком тихо говорили.
Еще полсотни шагов. И он прижался к большому дереву. Спиной. И смачно выругался на великом и могучем. Потому как из-за деревьев у него в тылу выходили три бойца. Один из которых заухал совой, переполошив всех у костра…
Глава 5
166 год, июнь, 12
Светало.
Где-то недалеко заливисто пел соловей.
Неждан завтракал, как и все рядом.
Накануне вечером драки не получилось.
Парень вскинул свое копье, приняв стойку и начав лихорадочно обдумывать пути отхода. Однако только он собрался рвануть в сторону реки, чтобы прыгнуть в нее и уплыть, как один из засадной троицы неожиданно произнес:
– Неждан! Ты ли это?
Парень промолчал, но явственно вздрогнул. Услышать свое имя от этих незнакомцев он не ожидал. Говорящий, поняв, что не ошибся, продолжил:
– Не узнаешь меня? Это же я, Жирята[17 - Жирята этимологически связан с двумя версиями. Или «живой», или «жирный, сальный», возможно, что эти значения были синонимичны. В старину, когда постоянно имел место голод, диаметр человека уважали. А эпитет или даже имя такого толка воспринимали исключительно позитивно. Например, в новгородских летописях фигурирует такое женское имя, как Жирка, наравне с Жирятой, Жирославом и прочими подобными формами.].
И выступил вперед, так, чтобы отблески костра попали на его лицо. Отчего в памяти парня всплыло смутное воспоминание. Да. Это тело встречало прежде этого человека. В гости наведывался. Родич он, хоть и дальний.
– Жирята? Худой ты больно, Жирята. Болел, что ли? – произнес Неждан, выходя из стойки и ставя свое копье рядом с собой.
– Почему болел? – опешил тот.
– Отец сказывал, что в юности ты был намного полнее и волосы густые буйно вились.
– Дурное тебе отец сказывал. Дурное, – нахмурился этот боец, невольно коснувшись обширной залысины. Впрочем, поставил свое копье рядом, к ноге, как и Неждан.
Остальные же засмеялись.
Нехитрая шутка удалась и хорошо разрядила обстановку. Так с улыбками к костру и вышли.
Познакомились.
Разговорились.
Речь местных автоматически переводилась осколком старой личности в понятный обновленному Неждану язык. Ну и обратно так же. Но это не спасало. Там, с Вернидубом, он не стеснялся и мало обращал внимание на реакцию седого, а тут вдруг осознал, насколько это странно выглядит.
Беда заключалась в том, что во II веке нашей эры очень многих понятий, явлений и предметов носители языка не знали. Их еще или не придумали, или они в здешние края не попали. Из-за чего слов для их обозначения и не имелось. Вот Неждан на автомате и вставлял эти слова из привычного ему русского языка. А осколок старой личности просто озвучивал их как есть, не имея возможности перевести или адаптировать. Из-за чего они буквально ударяли им по ушам.
Ведь славянский язык, еще общий во II веке, не прошел через массу исторических процессов. Даже первая палатализация его не коснулась. А потому в нем не было шипящих вовсе, равно как и большинства мягких согласных. Да и с гласными ситуация была дикая для современного человека, связанная с актуальным бытованием сверхкратких и долгих, а также носовых, то есть произносимых в нос.
Все это приводило к тому, что речь звучала отрывисто, грубовато и жестковато, со взрывными ускорениями. И чем-то напоминала манеру общения брутальных самураев из фильмов про «Японию, которую мы потеряли». Хотя, конечно, это изрядная натяжка.
А вот русский язык прошел довольно сложный и извилистый путь. Сначала тысячу лет смягчения, сделавшись совершенно певучим и мягоньким, словно манная каша без комочков. А потом вторичное отвердевание и кучу всего другого. Включая обширное заимствование в разных формах из самых разных языков.
Так что русские слова местным казались совершенно иноземными. Любые. Как собственно родные, появившиеся в рамках словотворчества, так и заимствованные. Посему они, как и Вернидуб, кривились, слыша их. А когда не улавливали смысл из контекста – переспрашивали.
И переглядывались.
Много.
Видимо, Неждан их сумел удивить.
А на ту историю с водой отреагировали так же странно, как и Вернидуб…
– А второй-то кто? – улучив момент, поинтересовался Борята, бывший в отряде за главного.
– Какой второй? – опешил Неждан из-за слишком резкого перехода.
– Ты ведь живешь с кем-то, а сказывал, что всю семью угнали в полон.
– Так и есть. Раненого выхаживаю. Он попытался сбежать. Вот они ему и распороли бок да голову чуть не пробили. Лежал без памяти, когда его нашел.
– А кто такой? Как звать?
– Вернидуб его зовут. А кто и откуда – не спрашивал.
– Вернидуб? – оживились все в этой компании.
– Знаете его?
– Кто же его не знает? Далече они зашли. Далече.
– Он бы уже домой отправился, да я против. Слаб еще. Ему дней двадцать али более того нужно еще в покое находиться. По голове сильно ударили, может от усталости упасть без памяти. Но как сил наберется – домой пойдет. Надеюсь, до холодов доберется.
– Вряд ли он до весны уйдет, – усмехнулся Борята.
– Отчего же?
– Сам и поведает, если пожелает.
Неждан напрягся от таких слов, но давить не стал. Не в том он положении находился. Так что продолжил разговор, заодно проясняя важные для себя вещи.
Прежде всего ему было нужно понять социальное и политическое устройство. Просто чтобы не вляпаться. Память-то старой личности оказалась отрывочной. Слишком отрывочной. Вот и спрашивал. Довольно скоро узнал, что находится на землях большого рода. Ну клана, если на привычный ему манер. Зовется тот по своему покровителю – Тихим медведем[18 - Здесь автор опирается на вероятные традиции анимизма, которые предполагают для славян. И да, в это время бытовал эвфемизм архаичного названия животного – «бер» (бурый то есть), откуда и «берлога», который позже был заменен другим эвфемизмом «медведь» и последующими, такими как «косолапый», «Михаил Потапыч», «мишка». Праиндоевропейцы называли медведя «арктос» или «харктос», откуда латинский «урсус» и греческий «арктос». В славянских языках после трех палатализаций и прочих параллельных процессов это должно было дать форму «орша» или «ръша». Для праславянского языка в его архаичной форме, вероятно, «оръха» или как-то так (где «ъ» это сверхкраткое «о», призвук).]. В нем семь родов. А при них совокупно сто восемьдесят две семьи малые, что состоят из родителей да детей до инициации.
Кланы, сиречь большие рода, в племена еще не сбились.
Точнее, не совсем так.
Каждый большой род дружил и постоянно обменивался невестами с группой других. Как правило, соседями. Так что какие-то связи имелись, и довольно тесные. Однако шагнуть дальше и объединить, например, всех медведей в единое племя никто не мог. А их с дюжину наблюдалось по округе. Еще были волки, олени и так далее. Тотемизм и анимизм процветали пышно и буйно, вполне в канве как общих индоевропейских, так и варварских европейских традиций.
Так вот, изредка несколько больших родов могли провести общую встречу старейшин, если какая острая нужда возникала. Но и только…
Эти воины, которых встретил Неждан, представляли собой типичный «первобытный клуб». Профессиональный. Один из многих. Что формировало еще один пласт организации общества, выплескиваясь далеко за пределы клана.
Еще более глобальной маркировкой выступал язык, что и не удивительно. Хотя слово «славянин» не стало еще этнонимом, означая просто человека, речь которого удавалось разобрать. Что формировало вполне традиционную «луковицу признания», состоящую из языка, веры, а также отнесенности к «клубу», локации и роду…
