– С чего ты взял, что я о тебе вообще что-то думала?
– Ты посмотрела прямо в упор на меня, естественно, ты должна была что-то подумать.
– В тот день… – Ты чуть запинаешься, но после продолжаешь: – В тот день я впервые пришла в эту церковь на службу. Я этого не хотела. Я ненавидела весь мир за то, что отец заставил меня это сделать. Я сидела тогда, глубоко задумавшись, злясь на всех окружающих и саму себя, а потом вдруг у меня будто спина загорелась. Я физически почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Но, конечно, я не знала кто. И когда увидела тебя… ты отличался от других, – ты вспоминаешь, глядя вдаль, – ты сидел там, но тебя там не было, так же как и меня.
– И все?
– И все.
– И даже не подумала: «Что это за придурок на меня смотрит?»
– Нет, – отвечаешь ты строго. – Ты не показался мне придурком. Ты показался мне интересным.
– Интересным? – удивленно переспрашиваю я.
– Что такое?
– Я сейчас немного потерял дар речи.
– Я открыла для тебя что-то новое?
– Извини… – начинаю я, пытаясь вернуть разговор в понятное для меня русло, – но разве не я буквально пару дней назад назвал тебя стервой?
– А я пару недель назад назвала тебя мерзавцем. Мы квиты.
– Значит ли это, что ты все-таки хочешь со мной общаться?
– Мы просто работаем над общим проектом, забыл?
– Это да, – непонятно бурчу я.
Поднимается ветер, не щадящий твои аккуратно заплетенные волосы.
– Ну а… ты уже привыкла к службам?
– Знаешь, я как-то решила послушать Патрика и поняла, что мозги он мне промыть не сможет. Я все равно этим не проникнусь, сколько бы служб мне ни пришлось посетить.
– И в Бога, я так понимаю, ты тоже не веришь?
– А с чего бы? Я его никогда не видела.
– Жирафов ты тоже не видела, но это не значит, что их нет.
– Так ты, оказывается, верующий?
– Я всегда верил, – признаюсь я совершенно искренне.
Я верю в Бога, хотя и не имею понятия, каков он, но я верю. Другое дело, что я не считаю, что он связан с церковью.
– Без доказательств? Просто так?
– Да.
– А я верю в свою семью: в отца, в Джейн, в мою Молли, даже в этого безухого кота Августа. Как-то проще получается, когда ты что-то видишь. Действительно видишь.
– Значит, в воздух ты тоже не веришь?
– Это другое.
– Чем же? Его же ты тоже не видишь.
– Да, но я могу опытным путем доказать, что он есть.
– И как же? – хмыкаю я.
Ты останавливаешься и закрываешь мой рот ладонью, зажимаешь нос и держишь так почти целую минуту, пока я не вырываюсь, начиная задыхаться. Освободившись, я глубоко вдыхаю.
– Видишь, – победно и вместе с тем спокойно заключаешь ты, продолжая путь.
– В любом случае я верю в Бога, независимо от того, увижу ли я его когда-нибудь. Можно поверить во что-то и не видя, ведь вера идет изнутри.
– И где же твой Бог, когда в мире творятся такие страшные вещи?
– Я обязательно поинтересуюсь у него, когда, – я осекаюсь, – если… я его встречу.
– И это все?
– Слушай, я не знаю. Пути Господни неисповедимы. Так же как Адаму и Еве, нам всем дается выбор. Может, потому что жизнь на земле – это лишь переход к духовному.
– Не существует ничего духовного! Нигде! Ты тянешь жилы, со временем стареешь, а потом гниешь в земле, попутно поедаемый червями. И все тут.
– Очень… ободряюще. И почему в твоей точке зрения больше смысла?
– А почему ты везде ищешь смысл? – парируешь ты, отвечая вопросом на вопрос.
– Наверное, потому что мне хочется верить, что все эти семь миллиардов, включая и меня, появились не напрасно.
– Довольно самонадеянно, тебе так не кажется?
Ты останавливаешься. Мне приходится сделать то же самое. А вот ответить я не успеваю.
– Вы не верите в Бога, вам на самом деле все равно, как он выглядит, и встретитесь ли вы с ним когда-нибудь. Вам просто легче существовать с осознанием того, что есть кто-то могущественнее вас, кто скажет, что нужно делать, любящий вас, несмотря ни на что. И куда проще жить, осознавая, что любые проблемы и душевные метания будут решены, если очень долго просить. А самое главное – куда проще мириться со смертью, зная, что прощение за что угодно будет даровано, стоит только покаяться. Но все это притворство.
– Да, ты права, мы настоящие лицемеры, – отзываюсь я язвительно, но спокойно. – А допустим на минуту, что Бога не существует. Тогда почему ты здесь вся такая аккуратная и правильная, желающая поступить в Гарвард? Почему, скажем, не придешь в школу и не перестреляешь всех нас?
– Думаешь, я на это способна? Думаешь, я сумасшедшая? – спрашиваешь ты хладнокровно, без малейшей обиды в голосе.
– Нет, – отвечаю я, помешкав несколько секунд.
– А я сумасшедшая. – Ты ближе подаешься ко мне. – Если ты думаешь, что желание получить больше знаний, чем остальные, делает меня правильной, то ты глубоко ошибаешься. Я не святая, никогда не была и не буду. И я делала такие вещи, о которых жалею до сих пор, которые грызут меня изнутри каждый день. У меня много недостатков, но за последнее время я приобрела одно очень важное достоинство: умение оценивать собственные поступки. Я знаю, когда совершаю ошибки. Я знаю, что хорошо и что плохо. И для этого мне не нужна вера в невидимое что-то за облаками, которое, может быть, лишь может быть, существует там. Я не замаливаю грехи, мне не нужно прощение, потому что так или иначе они останутся со мной, как и память о них. Я думаю, это серьезное наказание, ведь они мучают меня и по сей день. Так что вот почему я не приду и не перестреляю всех вас, хотя не буду отрицать, что иногда мне этого хочется.
– Не скажу, что это сильно успокаивает.
– Оно и не должно.
– Может, тебе это и не понравится, но, несмотря на то что ты считаешь себя плохим человеком, у тебя есть как минимум еще одно хорошее качество.
– Умение четко строить сложные предложения?
– Нет. Совесть.
Ты ничего не отвечаешь, и на какое-то время повисает тишина. Но рядом с тобой она не кажется неловкой. Мы снова начинаем идти.
– В таком случае я вот чего не пойму: зачем тебе членство в совете? Тебе плевать на этот город, он тебе не нравится.
– Я не привыкла отчитываться за каждый чих. Меня это напрягает.
– И что же ты собираешься делать?
– Реформацию. Или революцию. Как пойдет, – говоришь ты, – я изменю ситуацию, чего бы мне это ни стоило, потому что происходящее здесь в корне неправильно. В итоге останется два варианта: либо я изменю этот город к лучшему, либо уничтожу его.
– …Либо он уничтожит тебя, – бубню я себе под нос, не в силах противостоять напору.
– Я должна постараться ради своей сестры. Я смогу выбраться отсюда через год, она – нет. Она должна жить в лучшем месте.
– Пару секунд назад ты говорила, что делаешь это для себя.
– Я не думаю, что Молли понравится сложившаяся ситуация, когда она начнет соображать чуть больше.
– Не хочу тебя расстраивать, но у тебя ничего не выйдет.
– С чего ты взял? Ты пытался?
– Говорю тебе, ты потерпишь поражение.
– Значит, пытался?
– Просто я знаю это место! – Я чуть повышаю голос.
– Так ты пытался?
– Нет!
– Вот что меня бесит в современном поколении: сдается, даже не попробовав.
– Слушай, я не Мартин Лютер[7 - Знаменитый германский церковный реформатор, основатель евангелическо-лютеранской церкви.]. Я всего лишь подросток, и ты тоже. И я говорю тебе, никто не станет слушать, как бы права ты ни была.
Ты молчишь, зная, что спорить бесполезно, потому что я прав.
– Почему вы все такие лицемеры?
Я не отвечаю на этот выпад.
– Я уверена, что многих не устраивает происходящее. Но вы как живые стены, – заявляешь ты недовольно, – что бы плохого или несправедливого ни случалось, от вас это либо отскакивает, либо пачкает, но вы все равно стоите дальше, не пытаясь ничего изменить.
– Говорю тебе, не ввязывайся в это. Тебя уничтожат. Они тебя сломают, – продолжаю я, пытаясь тебя образумить.
Ты задумываешься о чем-то своем, тихо негодуя. Я молчу, не хочу больше ссориться.
– Сид! – раздается сзади.
Я удивленно оборачиваюсь. Кому бы это я мог понадобиться? Ты тоже оборачиваешься и, судя по виду, задаешься примерно тем же вопросом.
– Привет, как дела? – спрашивает Милитант.
Синтия Милитант живет напротив дома с фиолетовой крышей, а еще она ходит со мной на физику и биологию. Рядом с ней ее младший брат Том, как обычно смотрящий на всех с опаской не по годам взрослым взглядом.
– Вот со службы идем. – Я киваю в твою сторону: – Синтия, Том, это Флоренс…
– Я знаю, – тут же прерывает она.
Я теряюсь.
– Мы живем по соседству, – объясняешь ты.
Мне становится не по себе, и все потому, что отец Синтии и Тома, мистер Милитант, – воинствующий католик. Он ходит на все службы. Молится всегда и везде, по любому поводу. Соблюдает все католические посты. И самое главное – он не приемлет атеистов, вообще за людей их не считает и к этому же постепенно приучает своих детей. Поэтому мне страшно, ведь услышь они, что ты говорила пару минут назад, и для тебя бы уже готовили милитантский костер инквизиции. Да и меня бы на дрова пустили, как знающего о твоем отношении к Богу и никому не доложившему об этом.
– Нам пора, – говоришь ты, тоже чувствуя, что лучше с ними не связываться.
– Хорошего дня, – желает нам Синтия вежливо, но при этом подозрительно глядя на тебя.
– Спасибо, и вам тоже, – отзываюсь я, пытаясь смягчить ситуацию, но ты ей все равно не нравишься. Уж не знаю, как они это делают, но у Милитантов нюх как у собак: таких, как ты, они чуют за версту.
– Живо уходим отсюда! – шепчу я. Ты и не думаешь сопротивляться.
Когда мы отходим от них на безопасное расстояние, я считаю нужным провести небольшую лекцию.
– Знаю, мое мнение ты ни во что не ставишь, – начинаю я, – но сейчас слушай внимательно и не перебивай. Не вздумай с ними связываться и вообще ни с кем в этом городе! Они съедят тебя и не подавятся. Им даже жевать не придется. Они будут тебе улыбаться и желать хорошего дня, возможно, позовут тебя к себе на обед, но это все потому, что они чувствуют в тебе угрозу.
– А в тебе они ее не чувствуют?
– Я не угроза, – шепчу я.
– Может, ты и сам этого не осознаешь, но благодаря таким, как ты, их система никогда не будет работать. Для них главное не только, чтобы ты ходил на службы, а чтобы верил, а в церковь ты никогда не поверишь. Она для тебя такой же инородный элемент, как для меня.
– Прошу, последуй моему совету, иначе вы тут надолго не задержитесь. Ее отец – член городского совета, а тетя – директриса, как ты понимаешь, далеко не последние люди в Корке.
– Я не верю не потому, что мне так хочется. У меня на это много причин. Я знаю, что говорю. Церковь – один из главных источников всего порочного, что только существует на земле. А этот город почитает ее как святыню. Этот город отнял у меня слишком много…
