– Зачем вы так, Александр Николаевич?
– Простите.
– Ничего.
Мура снова погладила его ладонь, и он снова не отнял.
– Мария Степановна, раз уж зашел у нас с вами такой откровенный разговор… – Стенбок вдруг замялся. – Если вас не затруднит, при случае передайте Кате, чтобы она ни о чем не беспокоилась, наш брак останется фиктивным при любых обстоятельствах.
– Почему вы думаете, что она беспокоится?
Александр Николаевич нахмурился:
– Потому что со стороны наша авантюра выглядит не слишком красиво, и я вполне сознаю, что она имеет право счесть меня негодяем, который завлек невинную девушку в ловушку закона и морального долга.
– Уверена, что у нее такого даже в мыслях не было.
– А могло бы.
– Ну извините.
Стенбок пожал плечами:
– Я бы на ее месте держал в уме этот вариант.
– Я вас знаю уже сто лет, – фыркнула Мура, – вы порядочный человек.
– Как вы можете это знать? – усмехнулся он. – Когда сам человек про себя никогда этого точно знать не может?
Мура отмахнулась:
– А я знаю. И верю вам.
– Благодарю. – Стенбок вдруг засмеялся. – Хотя, конечно, на ее стороне Тамара Петровна с корнцангом… Мощная сила! У любого отобьет охоту безобразничать.
– Вот видите.
– Мария Степановна, если бы вы могли с присущим вам тактом убедить Катеньку, что у нее нет передо мной никаких обязательств и что она может совершенно свободно распоряжаться собой без оглядки на меня, но в то же время всегда может рассчитывать на мою помощь, вы окажете мне этим неоценимую услугу.
Мура кивнула.
– Я в самом деле был рад помочь. И, знаете, товарищ Павлова, наверное, я сейчас слегка пьян, поэтому признаюсь вам, что Господь вознаградил меня за это. После этой формальности я вдруг стал иначе вспоминать о своей жене. Будто перелом, что ли, сросся наконец… Нет, не сумею объяснить.
Она молча заглянула ему в глаза и сразу опустила голову.
– Все эти годы меня терзала боль потери, – продолжал Александр Николаевич, будто сам с собой, – тоска об утраченном счастье, а теперь вдруг стало вспоминаться само счастье…
Мура знала, что на это нечего ответить.
– А я ведь даже не знаю, имею ли я право на радостные воспоминания после того, что было… – Сказав это, Стенбок встал. – Впрочем, Мария Степановна, уже поздно.
Она тоже быстро поднялась, не дожидаясь, пока он поможет отодвинуть стул.
– Да, пора. Спасибо за коньяк, Александр Николаевич.
– Не за что. Вас проводить?
– Ни в коем случае, – для убедительности Мура решительно мотнула головой, – ни в коем случае! Мне через дорогу, и не хочется, откровенно говоря, чтобы нас видели вместе.
– Почему?
– Совсем, скажут, партийное руководство вразнос пошло. Выгоняет с работы медсестер, надирается с начальником клиник… Что дальше-то ждать?
– Резонно. – Стенбок подошел к двери и взялся за ручку. – Пощадим вашу репутацию. И я вас прошу, Мария Степановна, будьте уверены, что с моей стороны вашей подруге ничего не угрожает.
– Какой подруге? – не поняла Мура.
– Как это какой? Катеньке.
– Она мне не подруга.
– А кто?
Мура пожала плечами:
– Никто. Просто медсестра. Попала в трудную ситуацию и пришла за помощью в партком, как, собственно, должен делать каждый советский человек.
– Надо же, – Стенбок присвистнул, вдруг отринув свои безупречные манеры, и посмотрел на Муру, как на редкую разновидность опухоли. – Нет, надо же…
– Обычное дело.
– Тогда, конечно, вам будет не совсем удобно говорить с нею на столь деликатную тему.
– Пожалуй, так. Лучше вы сами ей скажете.
– А знаете, Мария Степановна, я всегда к вам относился, как бы помягче сказать, настороженно…
– Знаю, – усмехнулась она.
– А теперь склонен думать, что, хоть у нас работает целая плеяда великих докторов и ученых с мировым именем, именно вы являетесь нашей главной кадровой удачей.
– Скажете тоже…
– Это правда. Как вам, черт возьми, удается сохранять такую доброту и человечность вместе с искренней верой в генеральную линию партии?
– До завтра, Александр Николаевич, – сказала Мура и выскользнула за дверь.
То ли от коньяка, то ли от позднего времени, но разговор оставил у Муры странное впечатление. Стенбок словно был не Стенбок, и она тоже будто сама не своя.
Забежав к себе в кабинет надеть пальто и сапожки, Мура так же быстро направилась домой, но, перейдя дорогу, вдруг замедлила шаг, поплелась, как старушка. Ей захотелось понять, кто она. В самом деле добрая и человечная, как сказал Александр Николаевич, или все-таки прежняя товарищ Мура, как ее с детства называли и как она привыкла думать о себе. Товарищи отца по партии еще окрестили ее Гаврошем. Муре нравилось прозвище, нравилось на него отзываться, и она обижалась, что отец раздает подзатыльники всем, кто осмеливается ее так окликать. Причем невзирая на лица. Чувства отца она поняла много позже, когда сама стала матерью и узнала, что Гаврош был персонажем романа Виктора Гюго, мальчиком, погибшим на баррикадах. Ну да не в этом суть. Главное, что она никогда не считала себя особо доброй и чувствительной. Энергичной, боевитой, да. Храброй – пожалуй. Не отважной по-настоящему, но трусихой не была. А вообще она так привыкла считать себя убежденной большевичкой, что мало думала про свои простые человеческие качества. Партийная мораль, партийная совесть, партийная смелость, партийное сознание… С детства все было у нее партийное. Или классовое. Так что теперь поди пойми, какая она.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72630949&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
