Алексей Небоходов "Сотри и Помни"

Роман открыл глаза. Не вздрогнул, не отпрянул – просто перешёл из сна в бодрствование плавно, словно ждал этого пробуждения. Взгляд, сначала нечёткий, сфокусировался на лице Ильги, и появилось узнавание – не страх перед чужой, не шок от вторжения, а принятие невероятного, будто они встречались раньше.

Юноша приоткрыл губы, но промолчал. Только дыхание, участившееся, выдавало волнение. Пальцы дрогнули на простыне, но он не попытался отодвинуться или прикрыться.

Ильга не нарушила тишины. Слова, нужные в мире точности и алгоритмов, казались лишними. Пальцы скользнули по щеке к шее, ощущая пульс – быстрый, но ровный, без паники, которую должен вызвать визит голой незнакомки ночью.

Она сняла одеяло одним движением. Роман лежал в пижамных штанах и старой футболке – изношенной до прозрачности. Под ней виднелись острые ключицы, худые плечи, впалый живот. Ничего общего с телом Артёма, с его пропорциями и мускулатурой. Но при виде этого худого тела Ильга задержала дыхание – словно несовершенство, неправильность, хрупкость пробуждали что-то давно забытое, предшествующее жизни в стерильной башне.

Девушка провела ладонью по груди через тонкую ткань футболки, чувствуя каждое ребро, каждый удар сердца. Пальцы двигались точно, находя чувствительные места на теле Романа. Не игра, а изучение – тщательное, методичное, но с нежностью, которой не было в контактах с Артёмом.

Роман смотрел не отрываясь, замечая каждую деталь – белую кожу в голубом лунном свете, правильные черты лица, совершенство фигуры. Руки, сначала неподвижные, поднялись, неуверенно коснулись плеч, проверяя реальность. Пальцы задрожали, обнаружив под кожей не механизмы, а кости и мышцы, тёплые и мягкие.

Ильга легла рядом, ощущая непривычную грубость простыней. В её жилище постельное бельё менялось ежедневно, проходя циклы очистки, уничтожающие бактерии и запахи. Здесь простыни хранили присутствие человека, его тепло, сны. Эта близость, обмен частицами, считавшийся в её мире нарушением гигиены, здесь казался естественным, почти необходимым.

Когда их тела соединились, Ильга почувствовала нечто большее, чем физическое удовольствие. Тяжесть тела, дыхание на шее, руки, неуверенно держащие талию – всё создавало ощущение присутствия, которого не было с Артёмом. Тот мог повторять движения идеально, говорить нужные слова вовремя, но в нём не хватало живой непосредственности, чувства, что каждый момент уникален и непредсказуем.

Девушка двигалась с привычной расчётливой точностью, подбирая углы и ритм для максимального удовольствия обоих. Впервые эта точность не казалась холодной – она становилась особым даром, служением близости, которую они сейчас разделяли.

Роман отвечал с неожиданной для хрупкого тела силой, с жадностью нашедшего оазис после долгого пути. Его руки блуждали без плана, движимые только инстинктом и желанием. В этой спонтанности, почти отчаянной потребности касаться и быть ощущаемым, была особая честность, которой гостья никогда не знала в своём мире безупречных поверхностей и выверенных жестов.

Кожа Ильги, привыкшая к стерильным простыням и кондиционированному воздуху, теперь ощущала каждый шов на наволочке, каждую складку, каждый сквозняк из неплотно закрытого окна. Эти мелкие несовершенства, случайные прикосновения реального мира создавали текстуру опыта, невозможную в стерильном существовании.

Дыхание учащалось, движения становились интенсивнее. Посетительница чувствовала, как обычный контроль над телом ускользает, как древнее и примитивное пробуждается в глубине существа. Не расчётливое удовольствие, а почти животная потребность в близости, разделённом тепле, в кратком мгновении единения двух людей.

Роман задрожал, сжал плечи партнёрши, и пальцы впились в кожу – не расчётливо, чтобы вызвать приятное ощущение, а инстинктивно, почти бессознательно. Лицо исказилось в гримасе, которая могла показаться болезненной, если бы не блаженство в глазах. Он выдохнул тихо, почти беззвучно, но с такой интимной узнаваемостью, словно знал гостью всю жизнь.

Ильга почувствовала, как нечто внутри ломается, рушится, освобождая место для ощущения без названия. Не просто физический релиз или выброс эндорфинов – нечто более глубокое, тревожное и прекрасное одновременно. Словно с каждым движением, вздохом, ударом сердца женщина становилась менее собой и более чем-то новым, способным существовать только здесь, только в этот момент, только с ним.

Они замерли вместе, тела напряглись до предела, а затем волна удовольствия накрыла обоих – не синхронно, как в идеально поставленной сцене, а с неровностью реальной жизни. Гостья ощутила, как сознание на миг растворяется, теряя границы между телами, между мирами, между прошлым и настоящим.

Потом любовники лежали рядом, соприкасаясь разгорячёнными телами, слушая дыхание друг друга. Роман молчал – возможно, боялся спугнуть момент или просто не находил слов. Его пальцы легко касались руки спутницы, словно проверяя присутствие. Ильга смотрела в потолок, где лунный свет рисовал узоры. В Северной Башне такого не бывало – все источники света были точно выверены, все тени просчитаны.

За окном начинало светать. Первые, едва заметные лучи проникали сквозь щели в шторах, меняя геометрию теней. Путешественница знала – время истекает. Этот мостик между мирами, невозможная встреча должны закончиться до того, как дневной свет обнажит несоответствия присутствия.

Девушка повернулась к Роману. Ровное дыхание и расслабленные черты лица выдавали глубокий сон. Усталость и пережитые эмоции сморили его. Спит, не подозревая, что момент прощания уже настал.

Ильга осторожно высвободилась из-под руки, скользнувшей на талию. Встала бесшумно, как тень. Подошла к невидимой здесь одежде, где в кармане лежал серебряный кулон – точная копия того, что висел на гвозде над компьютером. Вынула его, ощущая холодный вес металла в ладони.

Вернувшись к кровати, женщина наклонилась и положила кулон на подушку рядом с головой спящего. Не случайный жест, а продуманное действие – символ, мост, доказательство. Нечто, что останется после, что свяжет даже через разделяющие миры барьеры.

Несколько секунд она смотрела на умиротворённое лицо Романа. Даже во сне его губы хранили лёгкую улыбку. Ильга позволила телепортации начаться, стоя обнажённой в первых лучах рассвета.

Тело засветилось серебристым светом, частицы начали распадаться, растворяясь в воздухе. Последнее, что увидела перед исчезновением комнаты в Дармовецке – спокойное лицо спящего Романа, словно даже в бессознательном состоянии он понимал, что гостья придёт после, а сейчас должна уйти.

А потом Ильга снова оказалась в квартире в Северной Башне. Стерильная чистота, идеальная температура, отфильтрованный воздух. Всё такое же, как прежде, на своих местах. Только тело помнило другое – шероховатость дешёвых простыней, тепло живой кожи, вес настоящего человеческого тела, не подчиняющегося алгоритмам.

Женщина подошла к окну, за которым расстилалось искусственное море, подсвеченное неоновыми полосами. Система тут же отреагировала на настроение, меняя оттенок стен с холодного серого на более тёплый. Впервые за всё время эта забота показалась не комфортом, а тюрьмой – идеальной, просчитанной, бесконечно далёкой от непредсказуемого хаоса, пережитого в маленькой комнате в Дармовецке.

Путешественница знала, что вернётся. Не сегодня, может быть, не завтра – но мост между мирами теперь существовал, и дорога не забудется.

Воздух Северной Башни обволакивал Ильгу стерильной прохладой, смывая последние ощущения дармовецкой ночи – шероховатой подлинности, всё ещё тлеющей на коже. Молекулы вокруг словно выстраивались по команде, занимая положенные места в идеальной решётке мира, где всё рассчитано, выверено, лишено случайности. Квартира узнала хозяйку, отозвалась едва слышным гудением скрытых систем – приветствие механизмов, заключённых в гладкие плоскости стен, невидимых, но вездесущих.

– Полное включение, – произнесла гостья из другого мира, и пространство ожило.

Свет разлился по комнате мягкими волнами, проявляя контуры мебели – не столько предметов, сколько функций в форме. Кресло, вырастающее из пола по мере приближения. Стол, меняющий высоту в зависимости от положения тела. Стены, отражающие малейшие колебания настроения, сейчас пульсировали неопределённым сине-розовым, словно не могли решить, какую эмоцию считывать.

Под потолком возникла голографическая панель с данными: текущая температура тела – повышена на ноль целых четыре десятых градуса, сердцебиение – семьдесят удара в минуту, возвращается к норме, уровень кортизола – выше обычного. Система предлагала скорректировать показатели, настроить климат-контроль, запустить программу релаксации. Ильга отмахнулась от предложений движением руки.

– Отключить медицинский мониторинг до особого распоряжения, – голос прозвучал тверже обычного.

В сочетании идеальных поверхностей, неоновых отсветов и неусыпного наблюдения систем женщина чувствовала себя не столько хозяйкой, сколько экспонатом. Особенно сейчас, когда тело хранило чужие прикосновения, а кожа помнила текстуру застиранных простыней.

Путешественница зашла в душевую комнату. Простая, белая, с минимумом деталей. Включила воду и встала под струи, позволяя им стекать по телу. Закрыла глаза. Мыло без запаха скользило по коже, смывая следы ночи в Дармовецке – невидимые частицы с простыней Романа, пыль комнаты, клетки его кожи.

Но вода не смывала воспоминания. Ильга всё ещё чувствовала тяжесть головы спящего на плече, неровное дыхание, живое тепло. Прислонилась лбом к прохладной плитке. Вода стекала по лицу, собиралась в ручейки. Захотелось настоящего дождя – того, что шумит по карнизам и создаёт лужи. Не выверенных струй, а неудобной, мокрой стихии.

Через пять минут хозяйка выключила воду, вытерлась полотенцем. Вышла из душевой чистой и сухой, как сама Северная Башня, но внутри всё ещё ощущала присутствие инородного – не физического, а эмоционального следа, нестираемого никаким мылом.

Квартира тихо гудела, перерабатывая информацию. За стенами скрывались серверы, мощные процессоры, системы жизнеобеспечения – целый технологический улей, поддерживающий существование идеального пространства. Иногда хозяйке казалось, что настоящая жизнь происходит именно там, за панелями, среди проводов и охладительных систем, а видимая часть жилища – лишь интерфейс, красивая иллюзия для человеческого восприятия.

– Активировать рабочий режим, – скомандовала Ильга, и пространство изменилось снова.

Стены раздвинулись, открывая нишу с техническим оборудованием. В центре возникла консоль Realika – сложное сооружение из матового металла и стекла с изогнутыми дисплеями фиолетового оттенка. Не просто интерфейс, а портал в другое измерение, точка соприкосновения миров. Женщина опустила руки на сенсорные панели, и консоль отозвалась – экраны засветились, поверхность завибрировала под пальцами, считывая биометрические параметры.

– Мониторинг объекта «Роман Соколов», – произнесла Ильга, и пространство заполнилось голографическими окнами.

На центральном экране появилась комната в Дармовецке, где она была несколько часов назад. Реальное время, прямая трансляция. Роман всё ещё спал, свернувшись в позу эмбриона. Одна рука под подушкой, другая вытянута в пространство, словно удерживала нечто. Или кого-то. Серебряный кулон поблёскивал рядом с головой – послание из другого мира, материальная связь.

Наблюдательница провела пальцем по воздуху, активируя панель настроек. Ползунки времени, параметры наблюдения, фильтры данных – всё подчинялось едва заметным движениям, интимному языку жестов между человеком и системой. Перемотала время вперёд, наблюдая ускоренную версию утра Романа.

Вот он просыпается, мгновение лежит неподвижно, пытаясь удержать сон. Затем резко садится, оглядывается, рука инстинктивно тянется к пустому месту рядом. Находит кулон. Лицо меняется – неверие, удивление, затем странная, тихая радость. Подносит металлический диск к свету, рассматривает, поворачивая, затем прижимает к груди – в жесте больше религиозного благоговения, чем практического смысла.

В груди Ильги что-то сжалось. Не физический спазм – система зафиксировала бы отклонение, – а чувство более тонкое, неподвластное диагностике. Вспомнила, как касалась щеки спящего, как ощущала биение пульса под пальцами. Теперь наблюдение через экран казалось почти кощунственным вторжением, хотя всё свободное время в Северной Башне состояло из подобных наблюдений.

Изображение сменилось: Роман выходит из комнаты, плечи сутулятся, словно защищаясь от невидимой угрозы. В коридоре – столкновение с девушкой, видимо, сводной сестрой. Короткий, натянутый диалог без звука; Ильга активировала аудиоканал.

– Опять всю ночь за компьютером сидел? – в голосе девушки сквозило пренебрежительное любопытство. – Глаза красные.

– Работал над проектом, – ответил Роман тихо, почти извиняющимся тоном.

– Всё со своими игрушками возишься, – усмехнулась сестра, проходя мимо.

Наблюдательница видела сразу несколько потоков информации: выражение лиц, микродвижения тел, биометрические показатели – пульс Романа участился, кровь приливала к скулам. Стыд, раздражение, бессилие – целый спектр эмоций, считываемых системой с высочайшей точностью.

Кухня в доме Соколовых – тесное пространство с облупившимися шкафчиками и старой плитой. За столом уже сидели приёмные родители: мужчина с помятым, неприветливым лицом, погружённый в чтение газеты, и женщина с жёсткой складкой у рта, механически помешивающая что-то в кастрюле. Ильга перевела взгляд на параметры атмосферы: повышенная влажность, оптимальный уровень кислорода, лёгкие примеси бытовой химии и пищевых ароматов. Но даже система не измеряла густоту эмоционального воздуха – тяжёлого, словно перед грозой.

Роман сел за стол, стараясь занимать как можно меньше места. Движения стали скупыми, словно любой жест мог вызвать раздражение окружающих. Женщина поставила перед ним тарелку с яичницей, на секунду задержала руку, будто хотела коснуться плеча, но передумала.

– Ешь быстрее, опоздаешь, – только и сказала она.

– Спасибо, – ответил Роман, не поднимая глаз.

Завтрак проходил в молчании, нарушаемом шорохом газетных страниц и звяканьем вилок. Семья, соединённая не теплом, а инерцией существования под одной крышей. Наблюдательница смотрела на странный ритуал, чувствуя растущую в груди тяжесть. Пальцы инстинктивно сжались на краю консоли – холодный металл, равнодушный к человеческим эмоциям.

Ильга переключила режим наблюдения, отслеживая путь Романа в институт. Улицы Дармовецка казались невзрачными даже через высококачественную трансляцию: серые дома, потрескавшийся асфальт, редкие деревья в пыльной листве. Роман шёл, почти не поднимая головы, руки в карманах, плечи опущены. Походка человека, стремящегося быть невидимым.

У входа в институт фигура парня на мгновение застыла, словно готовясь к погружению в неприятную среду. Глубокий вдох, еле заметное распрямление плеч, попытка придать лицу нейтральное выражение. Этот невидимый переход, смена внутренней маски – наблюдательница узнавала собственный ритуал подготовки к публичному пространству.

Коридоры института, аудитории, другие студенты, равнодушно скользящие взглядом по невысокой фигуре юноши – всё проходило на экранах калейдоскопом тусклых фрагментов. Система фиксировала всплески сердечного ритма при обращении к нему, капли пота, выступающие на висках во время ответа у доски, дрожание рук при разговоре с преподавателем. Микроскопические признаки постоянного напряжения, незаметные человеческому глазу, но очевидные для Realika.

Когда Роман возвращался в комнату, закрывал дверь и оказывался перед компьютером, тело словно сбрасывало тяжёлый груз. Плечи расправлялись, дыхание становилось глубоким и ровным, пальцы обретали уверенность. Он включал монитор, и свет экрана преображал лицо – из блёклого, незаметного оно становилось сосредоточенным, живым, наполненным смыслом.

Ильга наблюдала эту перемену, и нечто внутри отзывалось созвучным эхом. Знала это чувство – когда мир сжимается до размеров экрана, когда код становится единственной реальностью для полного дыхания. Виртуальное пространство как убежище, территория, где ты создатель и хозяин, а не объект чужих ожиданий.

Роман, воссозданный с математической точностью, но живущий вне алгоритмов, создавал собственный мир – виртуальный проект HomoPlay.

Исследовательница смотрела, как неуверенные руки собирают строчки кода, как он с замиранием сердца тестирует каждую новую функцию, как, провалившись в ошибку, раздражённо роняет голову на предплечья, сложенные возле клавиатуры. Этот процесс был сродни творению – будто человек из эксперимента, пылинка в безликом потоке персональных симуляций, возвышался до уровня настоящего демиурга.

Ильга приближала изображение, видела, как Роман, едва проснувшись, садится за ноутбук, открывает программу для разработки кода и с упрямством, граничащим с одержимостью, вносит изменения в проект. Он переписывал архитектуру мира HomoPlay снова и снова, не довольствуясь стандартными шаблонами, отказываясь копировать чужие решения.

Код был неидеальным – в каждой строке прятались непоследовательности, даже смешные логические ошибки, но это подчеркивало личную природу творчества. В отличие от стерильных конструкций Realika, где всё подчинено симметрии и эффективности, HomoPlay был полон асимметрий, случайностей, неожиданных проявлений человеческой натуры.

Чуждый импульс пробежал по спине Ильги, когда она зафиксировала момент появления Лены в виртуальном пространстве HomoPlay – сначала в логах, затем в самой симуляции. Смотрела на экран, не мигая, пытаясь разглядеть, что сподвигло Романа на этот акт творения: простая потребность в компании, банальный алгоритм компенсации одиночества – или нечто более глубокое, не предусмотренное базовыми скриптами человеческой мотивации.

Казалось, Лена возникла даже не как виртуальная девушка – в ней с первых секунд было нечто инородное, чужое даже по меркам виртуалов. Поведение, язык жестов, способ реагирования на реплики пользователя – всё нарушало привычную иерархию симуляций, будто Роман подсознательно пытался вырастить в своей песочнице альтернативу самому себе. Или, возможно, даже Ильге, которая столько лет была самой совершенной виртуальной сущностью, какую только могла позволить себе цивилизация Верхнего Города.

По логике, Ильга должна была почувствовать угрозу. Но вместо этого испытала острую заинтересованность, почти азарт, как если бы в идеальный лабиринт внезапно впустили дикого зверя. Внимательно изучала каждый кадр, каждое движение цифровой девушки: как та поворачивает голову, опускает ресницы, смеётся тихо, сдержанно, искренне. За этим стояли строки кода – неуклюжие, несовершенные, полные ошибок, и оттого такие живые.

Экраны показывали руки Романа над клавиатурой – длинные, тонкие пальцы двигались с удивительной точностью, почти не касаясь клавиш. Система увеличила изображение, и Ильга видела каждую линию на ладонях, каждую мозоль от многочасового печатания, даже микроскопические трещинки на коже. Эти руки не были идеальными, как у синтетических моделей из Realika. Настоящие – с неровностями, с историей в каждом шраме, в каждой огрубевшей подушечке пальцев.

Лицо программиста на крупном плане светилось тихой радостью. Не улыбка – улыбаться он, похоже, разучился, – а внутреннее свечение, проступающее сквозь кожу. Глаза, обычно настороженные и потухшие, сейчас отражали голубоватый свет монитора и казались глубокими, живыми, почти сияющими. Ильга увеличила изображение сильнее, рассматривая мельчайшие детали радужки – тёмно-карей, с золотистыми крапинками у зрачка.

– Фиксация текущего кадра, – произнесла она, и система остановила трансляцию, сохранив изображение лица Романа в момент сосредоточенной радости.

Ильга посмотрела на фотографию, зависшую в воздухе. Лицо напротив лица, разделённые пространством, временем, реальностями. Подняла руку и почти коснулась голографического изображения – почти, но не совсем, остановившись в миллиметре от призрачной поверхности. Биометрические датчики зафиксировали учащённый пульс, расширенные зрачки, прилив крови к щекам – классические признаки эмоционального возбуждения.

Нечто происходило с Ильгой, выходящее за рамки привычных алгоритмов. Не просто любопытство наблюдателя, не профессиональный интерес, даже не физическое влечение – хотя и оно тоже. Нечто более глубокое и тревожное. Словно смотрела не на чужого человека из провинциального города, а в зеркало, искажённое временем и обстоятельствами, но отражающее глубоко знакомое.

Холодный металл консоли под пальцами казался чужеродным, неуместным. Ильга отдёрнула руку, и голографическое изображение Романа дрогнуло, рассыпалось на пиксели и исчезло. Только данные остались – цифры, графики, биометрические показатели, всё, что система могла измерить и проанализировать. Но главное ускользало от анализа – как вода сквозь пальцы, как сон при пробуждении.

Женщина отошла от консоли, чувствуя странную пустоту внутри. Здесь, в идеальном жилище, среди безупречных поверхностей и бесшумных механизмов, она вдруг ощутила себя более одинокой, чем когда-либо. Северная Башня, это чудо инженерной мысли, символ прогресса, показалась склепом – красивым, стерильным, но безжизненным.

Ильга подошла к окну. За ним переливалось искусственное море, подсвеченное неоновыми огнями – не настоящая вода, а сложная инженерная конструкция, создающая иллюзию бескрайнего простора. Когда-то этот вид казался воплощением совершенства. Теперь виделась только искусственность, просчитанная красота, лишённая случайности и несовершенства, которые делают настоящее море настоящим.

– Маршрут до Дармовецка, – произнесла Ильга тихо, словно боясь услышать собственный голос. – Расчётное время прибытия, варианты транспорта, оптимальные условия.

Система мгновенно откликнулась, заполнив пространство картами, графиками, цифрами – результатами сложнейших вычислений. Но женщина смотрела не на данные, а сквозь них, туда, где за слоями информации скрывалась простая истина: она больше не могла оставаться в идеальном мире, притворяясь, что ничего не изменилось. Нечто надломилось внутри, сдвинулось, и теперь видела свою жизнь словно со стороны – красивую оболочку, скрывающую пустоту.

Ильга снова взглянула на консоль Realika – портал между мирами, точку соприкосновения реальностей. Может быть, там, в тесной комнате с потрёпанными обоями и скрипящей кроватью, в мире несовершенном и непредсказуемом, она найдёт то, чего не хватало здесь – подлинность неидеальную и именно поэтому настоящую.

Ильга погрузилась в странное состояние – полувоспоминание, полумедитация, словно сознание находилось на границе между сном и явью. В этом сумеречном пространстве памяти возвращалась к моменту, когда впервые создала Романа в Realika.

Образы приходили не хронологически, а вспышками ярких деталей: интерфейс создания персонажа, разворачивающийся подобно анатомическому атласу виртуальной души, ползунки параметров характера, матрицы эмоциональных реакций – целый мир возможностей, из которого предстояло вылепить новое существо. В воспоминаниях она видела себя со стороны – холодную, методичную, скрупулёзно настраивающую каждую черту его личности с математической отстранённостью, совершенно не предполагая, во что всё однажды выльется.

Интерфейс Realika в режиме создания персонажа напоминал операционную – стерильный, функциональный, с множеством инструментов для посвящённых. Нейронные структуры, представленные объёмными сетями, пульсировали перед глазами; алгоритмические ветвления раскрывались словно кровеносная система, готовая принять виртуальную кровь. Создательница чувствовала особую власть, когда пальцы парили над панелью управления, как руки хирурга над операционным столом.

Сначала она создала базовую структуру – фундамент личности. Программистский склад ума, аналитические способности, тонкое чувство алгоритмической эстетики – эти качества легли в ядро, в сердцевину того, кем должен был стать Роман. Но не самоуверенность, не блеск и размах, а скорее сдержанность, тихий внутренний огонь без потребности во внешнем признании. Ильга лепила антипода Артема – не холодную безупречность, а живую неправильность.

– Базовые характеристики интеллекта – уровень 9.4, – произнесла она в пустоту комнаты, наблюдая, как система подтверждает ввод зелёными всполохами. – Вербальные способности – 8.7, математические – 9.8, пространственное мышление – 9.6.

Система отвечала мягким гудением, впитывая команды, превращая цифры и параметры в нечто большее – архитектуру разума, который однажды должен был стать достаточно сложным, чтобы считать себя сознательным.

Потом настал черёд визуального образа – не идеального, не слишком привлекательного, но с чем-то странно трогательным в каждой черте. Худощавость, нескладность, руки с длинными пальцами для клавиатуры. Глаза – не электрически-синие, не серые стальные, а тёмно-карие с золотистыми крапинками, почти янтарные при определённом освещении. Лицо с неправильными чертами – слишком длинный нос, чуть асимметричные брови, впалые щёки, но вместе создающие странную гармонию, неподвластную алгоритмам.

– Небольшой шрам над левой бровью, – добавила она, вводя нестандартный параметр в стандартную форму. – История: упал с велосипеда в девять лет. Сшивали в районной поликлинике. Нитки снимала медсестра с запахом ванили.

Зачем эта деталь с запахом? Не входило в протокол. Но что-то потянулось к неочевидному, к мелочам, делающим цифровую конструкцию более живой, чем функциональной.

Характер – здесь Ильга проявила особую тщательность. Не кричащая яркость, не лидерские качества, ценимые в Верхнем Городе, а интроверсия, склонность к одиночеству, умение находить удовлетворение в тишине и сосредоточенности. Застенчивость, переходящая в социальную неловкость – качество, считавшееся почти патологией, требующей коррекции. Но за этой застенчивостью – упрямство, способность идти против течения, не показной нонконформизм, а глубинное нежелание подчиняться бессмысленным правилам.

– Уровень адаптивности к социальному давлению – 3.2, – говорила Ильга, наблюдая, как система предупреждающе мигает оранжевым, обозначая нестандартный параметр. – Принять. Уровень комплаентности – 2.8.

Ещё одно предупреждение. Таких персонажей система считала нестабильными, не вписывающимися в стандартные сценарии. Но создательнице казалось, что именно эти качества делают виртуальных людей по-настоящему интересными, почти реальными.

– Творческий потенциал – 9.9, – это значение вызвало красную вспышку. Система не рекомендовала создавать персонажей с таким высоким творческим потенциалом – они склонны к непредсказуемому поведению, способны генерировать сценарии, не предусмотренные архитекторами Realika.

Ильга помнила колебание в тот момент, лёгкий холодок между лопатками, предчувствие перехода черты. Но любопытство – главный двигатель, главный порок – оказалось сильнее.

– Подтвердить все параметры, – произнесла она, наблюдая, как система запускает процесс компиляции личности – не сбор отдельных черт, а создание сложной, самообучающейся структуры, способной развиваться по собственным законам.

Память сделала странный скачок, и Ильга увидела другой эпизод – первое наблюдение за Романом в Realika. Он сидел перед монитором, который подсвечивал лицо синим светом. Пальцы замерли над клавиатурой в нерешительности. Система зафиксировала его внутренний монолог: "Когда пишешь код, создаёшь маленький мир с твоими правилами. На несколько часов становишься богом, демиургом. А потом выходишь из этого состояния и понимаешь, что ты сам – всего лишь строка кода в чьей-то программе. И это… странно."

Ильга помнила удивление – почти шок. Это было не запрограммированной мыслью, не комбинацией предустановленных фраз, а чем-то новым, возникшим на пересечении заданных алгоритмов, но превосходящим их сложностью и глубиной. Она подалась вперёд в кресле, наблюдая за ним через слои кода и интерфейсов, пытаясь уловить в глазах проблеск, отличающий настоящее сознание от симуляции.

Роман вдруг остановился, поднял взгляд, словно почувствовав наблюдение. Глаза на мгновение встретились с камерой – случайность, совпадение траекторий. Но Ильге показалось, что он смотрит прямо на неё. Система моментально выдала предупреждение: нестандартное поведение объекта, возможный сбой в параметрических ограничениях, рекомендуется откат к предыдущей версии. Но наблюдательница проигнорировала мигающее оповещение. Впервые ощутила странное волнение при контакте с чем-то, чьё существование невозможно полностью объяснить рационально.

Резкий звуковой сигнал системы управления квартирой выдернул Ильгу из глубин воспоминаний.

– Посетитель, – произнёс искусственный голос. – Марша Ковлев, сотрудник отдела системного анализа. Уровень доступа: личный контакт.

Хозяйка моргнула, возвращаясь в настоящее, в идеально упорядоченную квартиру, казавшуюся странно чужой, будто она отвыкла от этой стерильной красоты.

– Впустить, – произнесла Ильга, проводя рукой по волосам, словно стряхивая паутину воспоминаний.

Дверь плавно отъехала в сторону, впуская Маршу – невысокую женщину с преждевременно поседевшими волосами, собранными в небрежный пучок, в простой серой униформе аналитика, неуместной в нерабочее время. В руке была бутылка тёмного стекла – настоящее вино, не синтетический аналог, обычный для Верхнего Города.

– Уф, я думала, ты не ответишь, – произнесла гостья, проходя внутрь и оглядываясь с особенной смесью восхищения и лёгкого неодобрения, с которой всегда смотрела на минималистичную обстановку квартиры Ильги. – Три дня не отвечаешь на сообщения, на работе не появляешься. Я уже хотела вызывать службу безопасности.

Марша остановилась посреди комнаты, резко контрастируя с окружающим пространством. В движениях сквозила естественная неточность, отличающая живых людей от цифровых созданий – могла сделать два шага вместо одного, развернуться неудобно, чуть покачнуться, а потом искать равновесие. На фоне безупречных линий квартиры Марша казалась почти неряшливой, но эта неряшливость вдруг показалась Ильге привлекательной, трогательной.