– Как ты? Как Тао? – присаживаясь за стол и увлекая за собой Пато, поинтересовался он.
– Все по-старому, – ответил тот, глядя в глаза отцу и улыбаясь. – Он все спрашивает меня о том, чему я научился, а мне и ответить-то нечего, – сокрушенно вздохнул.
Мать принялась выставлять на стол угощения для своих мужчин и лишь коротко заметила:
– Ты не прав, сынок. Ты многому научился, только сам этого не заметил. А со стороны взглянуть, так и не узнать тебя – совсем другой человек.
Пато посмотрел на мать, и брови его удивленно взлетели вверх.
– Да-да, – поспешила она заверить его в своей правоте. – И не спорь, у отца вот спроси.
Сын перевел взгляд на Тало Каса.
– Мать правду говорит, – кивнул тот и обратился уже к жене: – Умываться?
Женщина махнула рукой в сторону печи, у которой на низкой скамейке уже парил таз с теплой водой.
Поднявшись и неторопливо подойдя к печи, отец стянул с себя рубаху и выставил ладони «лодочкой», дожидаясь, когда сын последует за ним и поможет управиться. Пато, захватив переданный ему матерью ковш, подошел и, зачерпнув воды, стал поливать отцу на руки. В скором времени они поменялись местами. Закончив с умыванием, вернулись к столу. Сели уже все трое и принялись за угощения.
Ели неторопливо и старались не говорить про учебу Пато, а все больше затрагивали темы бытовые: сколько заказов в кузне, что прикупить по хозяйству.
Покончив с трапезой и дождавшись, когда мать принесет кувшин со свежим пивом, Тало решил, что можно продолжить разговор по поводу обучения.
– Так в чем же сомнения твои, Пато? – сделав глоток и зажмурившись от удовольствия, отец ожидал ответа.
Юноша собрался с мыслями и сказал:
– Это не то чтобы сомнения, это, скорее, непонимание. Я не знаю, чего он ожидает от меня. Я не знаю, получу ли я от него пояс, да что там пояс, получу ли хоть одно кольцо? Доволен ли Тао Ган мною, или жалеет, что связался со мной?
Отец, выслушав этот крик души и отпив еще один изрядный глоток из своей огромной кружки, улыбнувшись, сказал:
– Эх, Пато. Да разве Тао похож на глупца? Разве поняв, что ты не тот, кто ему нужен, и что он ошибся, мастер Ган продолжил бы с тобой нянчиться?
Он замолчал и посмотрел на сына. Пато, обдумывая все, что сказал отец, зажмурился и представил, как он бы поступил, будучи на месте Гана. Что бы сделал он, осознав вдруг, что принял в обучение не того человека? Ответ напрашивался сам собою – прогнал бы, и дело с концом.
Что-то отразилось на лице его, и, заметив это нечто, отец угадал мысли Пато.
– Правильно, – откашлялся, видимо, много глотнул пива, и продолжил: – Взашей бы вытолкал. А раз вошкается с тобой, кутенком слепым, верит, что взрастить из тебя можно что-то путное.
Отец поднялся из-за стола.
– Ты еще посиди, пива выпей. Я передохну немного, а вечером еще потолкуем, – и он направился на улицу. – На воздухе вздремну, слышала? – повысил голос, обращаясь к жене.
– Иди уже. Слышу я, – ответила та, махнув в его сторону рукой.
Пато показалось, что весь этот незатейливый разговор наводит его на какую-то очень важную мысль. Но она ускользает от него, не дается в руки. Он лихорадочно вернулся к самому началу разговора с отцом и раз за разом проговаривал его про себя.
«Так чему же я научился?» – в который раз спрашивал самого себя Пато. И все так же не находил внятного ответа. Что ответить на это? Можно, конечно, сказать, что бегать, как волк, по лесу – это тоже наука, и он ее освоил. Можно еще добавить, что так чистить чистые котлы, как он, никто не сможет. Можно добить вопрошающих секретным оружием. Заявить, что в схватке на деревяшках он способен выстоять против Тао Гана двенадцать ударов сердца. Смешно.
– Вот тебе и знай свое место, – встряхнув головой, прошептал Пато. – А где оно, мое место? – спросил он самого себя и чуть не упал на пол, ухватив вдруг ответ на мучающий его вопрос.
Через минуту он уже вышагивал по улице в сторону дома Тао Гана. Шел с полной уверенностью в том, что знает ответ на вопрос, который ему задавал мастер все эти два года.
Глава 2
До вечернего избавления от зноя оставалось еще несколько часов. Уже совсем было, собравшись идти к учителю, Пато вспомнил, что тот прямо сказал – до вечера, после того, как отец образумит тебя. Сбавив ход, он свернул к реке. Если выдалась такая возможность, то почему бы и не искупаться? Не забудет же он (в самом деле) то, до чего додумался и что осознал. Дорога вильнула рассерженной гадюкой и выплюнула Пато прямо к обрыву. Под ногами его шумела река, неторопливо неся свои воды мимо их поселка в сторону величавых гор. Глаза лгали и вопили, что до гор рукой подать, а на деле, решись кто двинуться к их подножью, ожидал того неприятный сюрприз в виде трехдневного перехода. То ли воздух тут был такой удивительно прозрачный, и они казались такими близкими и доступными, то ли сами горы были так велики, что расстояние терялось на их фоне.
Место это, куда пришел Пато, у них звалось не иначе как Патман-кас, что в переводе на житейский язык означало «взросление» или «последний шаг». Перевод с языка древних, на основании которого давались все названия и имена в их народе, имел удивительную особенность: в зависимости от жизненной ситуации каждое слово могло переводиться в нескольких вариантах.
Пато уселся на круче, скрестив под собой ноги, и поднял с земли плоский камешек. Повертев его в ладони, размахнулся и зашвырнул подальше в воду. Раздался тихий всплеск, и от места, куда упал камень, разошлись круги, неся перед собой маленькую волну каждый.
– Как в жизни, – вздохнув, прошептал Пато.
Его всегда завораживали подобные вещи. Круги на воде… Если допустить, что река – это твоя жизнь, а камень, брошенный в ее воды – это некое событие, то чем являются эти круги? Последствием? На первый взгляд да, но… Этих «но» можно придумать столько же, сколько звезд на небе. Чем глубже чья-то жизнь, тем больше этих «но». Кто-то обратит внимание только на круги, а кто-то задумается о камне, который навсегда останется под водой, навеки изменяя реку. И пусть его не видно под толщей воды, но он там есть и будет. В отличие от исчезнувших кругов.
Пато за те проведенные с Ганом дни, лишенный привычного до тех пор общения, научился замечать необычные вещи. Вернее, замечал он их, как человек любознательный, всегда, а вот так смотреть на них, как смотрит сейчас, научился только пожив плечом к плечу с мастером Тао.
Тао Ган. Человек, имя которого отождествляет его внутренний мир так, что понятнее и не скажешь. Первый охотник – вот что оно означает. А в данном случае первый – это ничто иное как лучший. И если все прочие «охотники на зверя» получали почетную приставку ган к своему имени, то для мастера Тао она была естественным окончанием, дарованным правом рождения. Когда Пато того заслужит и, став мужчиной, унаследует от отца полное имя, то звучать оно станет так – Пато Кас. Кас переводится как утверждение взросления и превратит его имя из детского «последыш» в благозвучное «последний». Благозвучное для имени, но не для того звания, к коему он стремится. Пато Кас-ган. Последний охотник, как-то не очень звучит. Что значит – последний? Худший, тот, кто стоит позади всех? А может, он станет ганом только тогда, когда все остальные вдруг, как по волшебству, исчезнут? Запредельная небылица.
Засмеявшись в голос, Пато вскочил и, скинув с себя рубашку, ласточкой сиганул в прохладную воду. Проплыв некоторое расстояние под водой, рассматривая, как прыснули от такого нахала в разные стороны речные обитатели, он вынырнул и крикнул во весь голос:
– Хорошо!
Отмеряя своими сильными руками сажени, он поплыл по кругу, отгоняя от себя неуместные мысли о будущем. Жить надо сейчас. Знать, кто ты и где твое место под этим небом.
Пато знал.
* * *
Небо окрасилось в приятный цвет спелой рябины, когда Пато, наконец, решился на визит к мастеру Тао и его семье. Путь от берега реки до дома, где они жили, был не так и долог, и можно не торопясь пройтись по пыльным улочкам поселка, кивая в ответ на приветствия знакомых и не очень знакомых людей. В отличие от соседних поселений, их численность переваливала за десять сотен, и знать всех жителей по имени не представлялось возможным, хотя почти все лица и были знакомы. С тех пор как Пато стал учеником самого Тао Гана, его статус заметно возрос, и из человека из хорошей семьи он превратился в завидного жениха и друга. Каждый парень стремился стать его товарищем, и очень многие девушки иначе стали смотреть на Пато. Каждый раз его бросало в пот от подобных взглядов, брошенных из-под пушистых ресниц местных красавиц.
Так, не заметно для самого себя, он приблизился к дому Тао. Оставалось только пересечь спорную черту, и он будет на месте.
Спорная черта представляла собой ни что иное как полоску обычной дороги, но тщательно взрыхленной и присыпанной очень мелким песком, до того легким и воздушным, что он мог спокойно сойти и за пыль. Являлась она обычным для этих мест развлечением детворы. Они неустанно приходили к этому месту по несколько раз за день и по следам, оставленным на мягкой почве, угадывали, кто прошел здесь и, что немаловажно, куда. Обнаружив свежий отпечаток, детишки опускались на корточки вокруг него и спорили, иногда до хрипоты, кем, когда и при каких обстоятельствах этот след был оставлен. Как бы странно это ни выглядело, но почти всегда они эту головоломку разгадывали и, разгадав, тщательно разравнивали спорную черту припрятанными неподалеку в канаве вениками-гольцами. Бывали и особо сложные случаи, и тогда уж на помощь детям приходили не очень занятые на тот момент взрослые. Долго изучали следы, рассматривая их под разными углами, предлагали версии и для их проверки отсылали самых «ответственных», а на деле просто самых скорых на ногу мальчуганов. Те, в свою очередь, вернувшись с «задания» по сверке обуви «обвиняемого» на предмет нарушения черты, с важным видом объявляли о причастности последнего либо о его невиновности.
Игра была хорошей и захватывающей. Пато, будучи младше, и сам порой пропадал возле спорной черты если и не целыми днями, то довольно продолжительное время, и не раз, забыв об обеде, получал от матери нагоняй.
Мальчишки, которые подолгу пропадали около черты, настолько преуспевали в науке «следочтения», что с лету могли определить не только хозяина отпечатка, а еще и в каком состоянии тот пребывал. И поспорив, стремглав неслись в корчму, чтобы узнать, сколько на самом деле было выпито пива: две кружки или все-таки три.
– Да никак это сам Пато! – послышался вдруг возглас. И тон, которым это говорилось, ничего доброго не сулил. – Идешь выклянчивать у Тао кольцо?
Молодой человек, обратившийся к Пато, имел довольно внушительный вид. В свои девятнадцать лет он был крепко сложен, легкая кожаная куртка его плотно обтягивала мускулистую грудь. Волосы, густые и черные, как сажа, по обычаю его сословия были забраны в две косы и перекинуты из-за спины на грудь. Глаза под густыми бровями смотрели холодно и были острее, чем нож, который он с ловкостью крутил между пальцами. Мако был рожден в семье воинов и воспитан воинами. Все братья его и даже сестра прошли тяжелую школу подготовки у их отца и дяди, которые, в свою очередь, прославились на поприще войны как непревзойденные ратоборцы, и очень мало кто мог им что-либо противопоставить в схватке один на один. С самого раннего детства Мако, чувствуя свое превосходство над остальными сверстниками, не упускал случая, чтобы затеять ссору. Прибегая к всевозможным способам, в том числе и к личным оскорблениям, он доводил свою жертву до исступления, и когда та бросалась на Мако с кулаками, очень жестко расправлялся с ней. В ругательствах и оскорблениях он был мастером, что не удивительно, потому что это умение так же передавалось от воина к воину. Важно было не перегнуть палку и не сказать лишнего (за это могли истребовать объяснений даже внутри их воинского сословия), и при этом очень быстро найти слабое место противника и бить по этому месту метким и крепким словом. Вывести соперника из душевного равновесия – половина успеха. Так гласило одно из правил поединщиков. Пато этого никогда не понимал. Ему это искусство казалось весьма сомнительным и надуманным, хотя он и не рискнул бы поспорить по этому поводу. Каждому свое. Хотя, если быть честным до конца, Пато заметил, что подобное поведение у воинов прослеживалось только в поединке один на один. В общей свалке битвы поединщики были так же молчаливы и сосредоточены, как и все остальные. Дважды в год по древнему обычаю их народа проводились шуточные битвы, отличие которых от реальных заключалось только в том, что вместо боевого оружия в ход пускались кулаки и деревянные макеты мечей и боевых топоров, обмотанных кусками кожи. Эти куски кожи мешали, пусть и деревянному, но все-таки оружию нанести непоправимый вред здоровью молодых людей. Не раз и не два приходилось Пато стоять плечом к плечу с Мако в подобных сражениях, и никогда он не слышал от него в этих битвах никаких слов, кроме боевого клича их племени.
– Я тебя спрашиваю, – жутко улыбаясь, продолжал Мако. – Или это правда, что говорят о тебе и твоих братьях?
Мако сплюнул в сторону Пато, но сделал это так, чтобы все выглядело случайно со стороны. Плевок – оскорбление довольно серьезное, и в случае разбирательства могло сослужить дурную службу для того, кто не в силах удержать свою слюну во рту. Понимали это оба. Пато, сделав вид, что его это не касается, не остановился и никак не отреагировал на слова. Он прекрасно осознавал, чего хочет этот человек, и главное – почему он себя так ведет. Раньше, в детстве, задирая почти всех сверстников, Мако не решался связываться ни с Пато, ни с его братьями. Ответ на эту загадку был прост: Пато с братьями были сыном местного кузнеца, а ведь всем известно, что кузнецы прибегают к помощи духов в своем деле, иначе хороший клинок не получится. А тот, кто водит дружбу с духом, может доставить много неприятностей живым людям, так что связываться с ними было себе дороже. Но все меняется, и детский страх перед кузнецом растаял вместе с семнадцатым в жизни Мако снегом. И так совпало (или те же духи посмеялись), что той весной Пато стал учеником лучшего гана на земле. Такой вопиющей несправедливости Мако просто не мог спокойно принять. Он, казалась, создан для того, чтобы быть ганом. Лучший среди сверстников во всем. В скорости, в ловкости, в быстроте мышления и, в конце концов, в силе. Именно его пророчили на место ученика Тао, а тот, в свою очередь, сойдя с ума (иначе и не объяснить) взял, да и выбрал этого увальня. С тех самых пор Мако не упускал возможности поиздеваться над Пато, и безразлично – рядом тот, или нет. Каждое известие о нем Мако подхватывал и разносил по поселку, по ходу смеясь над его неудачами. В истории учеников не встречалось такого – два года и никаких достижений. Иначе как тупостью Мако оправдать это не мог, чем и спешил поделиться со всеми, кто готов был его слушать. Таких набиралось очень не много, ибо все знали, кто такой Тао Ган, и выбор его, а тем более методы обучения никто оспаривать не решался. «Гану виднее» – думали они, и сами с собой соглашались.
Заметив, что воспитанник Тао никак не реагирует на его слова, Мако сделал несколько шагов в его сторону и заслонил путь. Пато остановился и вопросительно посмотрел на него.
Мако, изобразив на лице сочувствующую мину, по слогам продолжил, подчеркивая тем самым мнимое скудоумие собеседника.
– Я говорю, – медленно и с расстановкой сказал он, – ты настолько глуп, что не в силах понять, о чем тебя спрашивают? Или Тао не говорит с тобой? Может, он уже махнул на тебя рукой и ждет, когда духи избавят его от тебя?
Он притворно рассмеялся, обхватив руками живот.
– Ой, не могу! – согнувшись в поясе, сквозь смех, продолжил Мако. – Наверное, он молится по ночам, и просит небо, что бы оно сбросило на тебя ночную звезду. Это развязало бы ему руки, и он взял бы, наконец, в ученики человека, а не тебя.
Пато осмотрелся, и увидел, что уже не только Мако находится в «хорошем» настроении. Все, кто был неподалеку и невольно слышал их разговор, снисходительно улыбались, предчувствуя интересные события, которые последуют дальше. Сейчас многое зависело от Пато: как он поведет себя, что ответит и в какой форме.
– Возможно – сохраняя покой, ответил Пато. – Я не знаю, о чем думает мастер Тао, но если ты прав, и он мечтает заменить меня достойным человеком, то, причем здесь ты?
Теперь уже улыбался Пато. Улыбка с лица Мако как будто сбежала, и переместилась в пространстве, заняв более удобное место на другом лице. Парень чувствовал, что наступил сопернику на мозоль, и, вытянув шею, заглядывая тому за плечо, продолжил.
– Где тот человек, который займет мое место? Здесь только туповатый недотепа, – он постучал себя по груди, и тут же указал на Мако, – и пустое место.
Теперь люди, собравшиеся вокруг этих двоих, не просто усмехались, но откровенно хохотали и не пытались этого скрыть. Со всех сторон послышались подбадривающие возгласы:
– Так его, Пато!
– Вот тебе и пришибленный! – удивленно говорил кто-то.
– Что-то сейчас будет, – потирая ладони одна о другую, шептали малыши, для которых эта схватка (если она состоится) будет пищей для разговоров и споров не на одну неделю.
Мако, надо отдать ему должное, ничем не выдал своего волнения, если такое и было. Он с тем же невозмутимым видом спрятал нож за пояс, отряхнул руки и поднял их вверх.
– Никак не ожидал, что ты сможешь сказать столько слов, да еще и без запинки… Долго учил?
Он сделал еще несколько шагов и повернулся к Пато боком. Теперь, если смотреть на Мако, то придется щурить глаза, он встал против солнца (пусть и закатного, но все еще яркого), тем самым доказывая правоту Пато. Ему все же удалось уколоть противника.
Не делая попыток отступить или просто занять более выгодное положение, Пато невозмутимо смотрел на точеный профиль Мако, который на фоне солнца как будто утратил все краски и стал черным, как угли в погасшем горниле. Орлиный нос его очертаниями своими напоминал Гору предков, ту, что находилась на много дней пути к северу от их поселка. И Пато был уверен, что нос этот, как и все другие части тела этого молодого воина, так же крепки, как эта скала. И человек не подготовленный, затей по недоразумению драку с Мако, скорее сломает себе руку, чем нанесет хоть какой-нибудь вред этому лицу.
Но в отличие от простого смертного Пато мог сломать его, если понадобится. Только ухватить – и все будет кончено. Руки Пато, закаленные в кузне отца не хуже стали, способны и на большее. Мако это понимал.
Еще он понимал, что будь они на войне, то справился бы с этим недоумком мимоходом и не заметил бы даже. Но сейчас они не на войне, и правила в таких схватках свои, не воинские. Но и за их нарушение мало не покажется, и поэтому надо выбрать момент и нанести один единственный удар. Такой, после которого долго приходят в себя. Да еще бы хорошо – унизительный шлепок. Ладонью по затылку, как учат старшие непослушных детей.
– Я сделаю одолжение твоему отцу, Пато – снова заговорил он. – Я преподам тебе урок вежли….
Не окончив фразы, Мако прыгнул в сторону противника, выбросив вперед правую ногу, нацеленную во внутреннюю часть бедра. Удайся ему этот прием, и Пато, потеряв равновесие, наклонится чуть вбок и вперед, подставляя свой затылок под тяжелую и натренированную ладонь. И поединок был бы окончен, едва начавшись, к чему и стремится любой воин. Но случилось то, чего Мако никак не мог ожидать – Пато шагнул вперед.
Что произошло дальше, поняли только два человека: сам Мако и его отец, подошедший в самый последний момент, но успевший застать развязку. А случилось следующее:
Шагнув вперед, Пато, тут же раскрутившись на пятке, совершил оборот на триста шестьдесят градусов и оказался за спиной у все еще находящегося в воздухе Мако. В следующий миг он сделал шаг в его направлении и схватил одной рукой того за пояс, с силой потянув на себя и вверх. Ноги Мако взмыли вверх, а голова нацелилась в землю. В тот же миг, второй рукой ухватив его за шею, Пато впечатал того лицом прямо в пыль. Это было унизительно и обидно. Взвыв раненым зверем, Мако попытался стряхнуть со спины обидчика, но тот основательно занял позицию и уступать не хотел. Вырваться из этих медвежьих объятий было невозможно.
Пато хотел было подразнить поверженного противника, но счел это лишним и просто продолжал удерживать его лицом вниз, заставляя вдыхать пыль, лежащую на Спорной черте.
– Я убью тебя! Слышишь? – задыхаясь от гнева, хрипел Мако. – Ты никогда не станешь ганом, никогда!
Вздохнув, Пато ответил:
– Лаяла собака на луну… – и еще раз вдавил его лицом в пыль.
– Йи-ках! – крикнул кто-то, и в следующий миг Пато и его противник взмыли в воздух, поднятые некой могучей силой.
– Довольно!
Между ними стоял и держал обоих за шиворот отец Мако. Это был стройный, как все воины их племени, не молодой, но все еще полный сил человек. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять – не шути с ним, это может оказаться последней в твоей жизни шуткой.
Люди, собравшиеся было вокруг, с появлением этого человека как по сговору стали расходиться: кто-то вспомнил о неотложных делах, кто-то о том, что его очень ждут дома. Связываться с ним не рискнул бы никто.
Когда улица опустела (скрылись из виду даже вездесущие малыши), Пато был вежливо отпущен. Мако повезло меньше – его, как нашкодившего щенка отбросили в сторону, сопроводив вдогонку несколькими нелицеприятными выражениями.
Сейчас, когда все закончилось, Пато не ощущал никакой неприязни к поверженному врагу. Да и врагом как таковым тот ему не являлся. Даже стыдно стало за то, что они натворили: дрались больше на потеху людям, чем доказывали свою правоту друг другу. Да и что доказывать?
Оторвав взгляд от удаляющегося Мако, он вдруг вспомнил, что он не один.
– Ты бы не согласился со мной побеседовать, Пато?
Отказать воину на вежливую просьбу? Пато не был так глуп, как считают многие.
– Это будет честью для меня, уважаемый Грако.
Глава 3
Миновав несколько домов, Пато и его спутник свернули и, пройдя еще несколько сотен шагов, оказались у жилища Грако. Дом возвышался над прочими и имел внушительный вид. С первого взгляда становилось понятно, кто обитает здесь. В отличие от прочих этот дом имел основательную ограду из плотно подогнанных между собой жердей, которые клонились наружу, ощерившись заостренными вершинами. Между двух массивных столбов располагались не менее внушительные ворота, стянутые железными пластинами с заклепками. Узкие вертикальные отверстия с обеих сторон давали возможность лучникам расстреливать нападающих, оставаясь в относительной безопасности.
– Такие же бойницы есть в каждой стене ограды, да и в доме они вместо окон, – заметив, с каким интересом оглядывается Пато, пояснил радушный хозяин. – Ты не бывал у нас, насколько я помню.
Утвердительно кивнув, тот ответил:
– Мы никогда небыли дружны с Мако. К моему сожалению.
Грако промолчал, с неподдельным интересом рассматривая собеседника. Поманив Пато за собой, он подошел к дому и, открыв дверь, посторонился, пропуская того внутрь.
– Будь как дома.
Внутри было прохладно и тихо. На стенах тут и там развешано оружие: луки, боевые топоры и изумительной красоты копья. Пато всегда питал слабость именно к копьям. При его фактуре любое другое оружие в руках Пато выглядело по-детски наивно, да и управляться с копьем было намного сподручнее. Венцом этой «экспозиции» был меч. Гордым и непреступным казался он на фоне своих соседей. Благородный клинок был оголен, а ножны его разместились сразу же под ним, признавая свою второстепенную роль. К удивлению своему, Пато обнаружил, что дом Грако ничем, кроме оружия, не отличается от его дома. Да, вместо окон узкие бойницы, и вместо низенькой оградки снаружи хищно оскалившийся частокол. Но сама атмосфера внутри дома ничем не отличалась. Пато никак не мог себе представить, что жена Грако способна на создание уюта в доме. Казалось, она ничего не умеет, кроме как скальпы поверженных врагов выделывать, да еще, вполне вероятно, корову зарезать, если никого из мужчин не будет рядом. Много детских заблуждений развеялось, как только он переступил порог этого дома. И сразу стало стыдно. Стыдно перед всеми, кто жил здесь. С ранних лет Пато и его сверстники были уверены, что в доме воина нет ничего привычного для них, простых людей. В их представлении, в таком доме гармонично смотреться могут только военные трофеи, но никак не домашняя и кухонная утварь. И спать они могут только на голом полу, укрывшись щитом, никак иначе. Это же воины – суровые и неприхотливые. Теперь, с возрастом, Пато уяснил себе, что воины – такие же люди, когда они дома, вне войны. Чуть другие, но люди.
С улицы послышались глухие удары и смех. Размытыми тенями заплясали в узких окошках быстрые силуэты.
