… а теперь сам…
Она в панике вспоминала слова протеста, пока Тони оттягивал влажную полоску нижнего белья.
– Не надо, не… – она задохнулась и громко всхлипнула, когда он с нажимом провел языком вдоль ноющей плоти. В голове стало пусто, в глазах – темно. Пространство рассыпалось, как первый снег. Все внутри оплавилось, как воск.
Она стонала его имя, срываясь на хрип, подаваясь ему бедрами навстречу, когда он отстранялся и смотрел на нее… Смотрел так, что хотелось принадлежать ему здесь и сейчас.
То, что он творил, было за гранью, это шокировало. Мир отошел на второй план, остались только ритмичные движения, пульсация, стоны.
Тони. Тони…
Его влажный язык, его губы.
Она задержала дыхание, потому что вот-вот, сейчас… Каждый нерв внутри натянулся, живот свело от напряжения, которое поднялось штормовой волной. Тони еще раз скользнул языком по чувствительной вершине клитора, втягивая в рот – и Джун затопило, разрушило, выбросило в новую реальность, где она содрогалась и кричала навзрыд, все еще ощущая легкие поглаживания языка, который прижимался к ней.
…Эхо отбивалось от стен и возвращалось прохладой, остужая влажную кожу. Сердце училось работать заново. Тони крепко держал ее… долго, наверное, она не знала. Ничего не знала и не хотела знать. В пересохшем горле першило, и она через силу облизала губы, когда пятки наконец ощутили твердую поверхность.
Ноги подогнулись, и Тони поймал ее.
– Господи, Джун… Ты меня оглушила. У меня никогда так… никогда еще не… – Он не закончил фразу, вместо этого спросил: – Ты на таблетках?
Она даже не поняла сути вопроса. Промямлила нечто невнятное в ответ, но и этого хватило, чтобы Тони насторожился.
– Я спросил: ты на таблетках? Да? Нет? – четко повторил он, и Джун смутилась, отвела взгляд, но он обнял ладонью ее горящее лицо и заставил смотреть в глаза. – Ты ведь… ты же с Чейзом…?
У Тони были расширены зрачки, глаза казались черными; он тяжело дышал. Ждал ответа.
– Мы не… в общем-то, мы с ним никогда и не встречались, – виновато призналась она спустя долгое мгновение.
Пожалуй, она и правда слишком много врала по жизни.
Тони
– Погоди, я не понял. Бэмби, ты ни с кем, то есть… Вау, – выдохнул он и уткнулся лбом в изгиб ее плеча.
Он едва не кончил от криков Джун, но из последних сил держался, потому что хотел кончить в нее. А тут такое открытие… Сердце грохотало, отдаваясь пульсацией в пах, ребрам было тесно в грудной клетке, а в голове не укладывалось, как такое вообще возможно: Джун – девственница.
– Но ты же целовалась раньше? – не давало ему покоя.
– С тобой сейчас, – едва слышно сказала она. – И еще тогда, в мае, с Крисом.
– Ты шутишь? – спросил он с упреком, а внутри рассмеялся от эйфории.
Джун отрицательно покачала головой, и Тони ей поверил. Впервые, по-настоящему.
Ошалеть.
Он не знал, как на это реагировать. Невинность – это ведь не о ней. Джун просто не могла быть вот этой сумасшедшей девочкой, которая после оглушительного оргазма отводила взгляд, краснея.
Он медленно сжал ее плечи и сделал шаг назад.
От болезненной эрекции клетки мозга взрывались, но Тони поправил рубашку на плечах, застегнул первую пуговицу…
– Ты уходишь? – запаниковала Джун, и он усмехнулся.
– Нет, это ты уходишь, а я еще задержусь… подумаю о жизни.
– Почему? – Она растерянно взглянула на себя, полуобнаженную, такую сексуальную, что у него снова рот наполнился слюной.
Ну ее к черту.
Но старое заклинание не помогло, потому что он не знал эту Джун, которая стояла перед ним, судорожно поправляя одежду. Он хотел ее, и логика ломалась, отказываясь работать. Пришлось отвернуться, чтобы не следить за движениями тонких пальцев, страстных, оставивших жгучие царапины на его плечах.
Он испугался. То чувство, которое поднималось внутри, мало напоминало ненависть или презрение. Это было нечто настолько всепоглощающее, как цунами: еще один вдох – и смоет на хер.
Ну ее к черту. К черту!
– Уйди, Джун! – рявкнул он. – Иди спать… Можешь жить здесь, сколько влезет. Делай, что хочешь, перекрась фасад в розовый. У нас с Мелани ничего не было и никогда не будет. Все. Ты выиграла. Довольна? Может, успокоишься наконец. А теперь иди… Убирайся отсюда!
Он задыхался, ему стало холодно. Если бы он не накричал на нее, то упал бы перед ней на колени и сказал, что он ее…
…и даже думать об этом было страшно до сердечного обморожения. Эта незнакомка перед ним – кто это? Он ее не знал. Единственное, что он понимал: он не испытывал к ней ненависти.
Он ее…
Джун
Руки тряслись, она не могла сдвинуться с места, и Тони первым не выдержал. Со злостью зачесал пальцами растрепанные волосы, отвернулся и направился к кушетке между стеллажами, исчезая в полумраке.
Джун быстро заморгала, избавляясь от подступившись слез, а потом застыла от внезапного воспоминания.
Камера!
О боже, камера ведь включена.
В ужасе Джун на подрагивающих ногах подошла к стене и… вздохнула с облегчением, потому что батарея села.
Пришлось снять камеру со штатива и тихонько, на цыпочках выбраться из библиотеки.
То, что случилось, напоминало приступ безумия. От одной мысли снова суставы начало крутить, как в горячке. Пришлось остановиться посреди коридора и глубоко вдохнуть, зажмурившись.
Тони отверг ее, но определенно точно хотел. Она в этом сейчас не сомневалась. А для начала и этого достаточно.
Джун вернулась к себе, поставила камеру на зарядку и легла спать рядом с Уитни, которая скрутилась котенком на самом краю. Она всегда так спала – едва не падая с кровати.
Как быть с тем, что миссис Паркер распускает слухи о Джун в местном обществе? Какого мнения о ней Крис? Что происходит с Мелани? Все эти вопросы утратили актуальность. В сознании осталось только одно: дыхание Тони и его шепот.
Я с ума от тебя схожу, Джун.
Она тоже сошла с ума. Потому что хотелось вернуться в библиотеку, к Тони, и сделать то, о чем он просил.
Хотелось опуститься перед ним на колени.
Она накрыла голову подушкой, но образ Тони никуда не делся. Его голос звучал в мыслях. Аромат Рождества впитался в кожу.
Джун провела пальцами по щекам, по губам – саднившим, впервые искусанным не ею самой – и улыбнулась.
– Господи, мне нравится Тони Андерсон, – ошарашенно прошептала она, зная, что соврала: он ей не нравился. Она его…
Джун задержала дыхание, пресекая мысль, и медленно выдохнула.
Она его ненавидела-наоборот.
– Джун! Джун!
Настойчивый стук в дверь и громкий голос Генри вырвали из нездорового, туманного сна. Она спустила ноги с кровати и побрела к двери, но потом резко остановилась: на ней был вчерашний костюм. Быстро набросив халат, Джун открыла дверь.
– Что случилось, Генри?
– Фрэнк требует, чтобы ты к нему немедленно зашла.
О миссис Паркер собирается говорить. Что ж…
– Хорошо, только переоденусь, – храбро кивнула она.
– В этом нет нужды. Фрэнк уезжает через полчаса в срочную командировку в Лондон, он очень просит, чтобы ты поторопилась.
– Ладно.
Уитни в комнате не было: настенные часы показывали 10:20. Придется позже позвонить, объяснить путаную правду об отношениях с Тони. Не хватало, чтобы Уитни оклеветала его перед своими родителями. Она может.
Джун потуже затянула пояс халата и пригладила всклокоченную копну волос. Внутри снова возродилось ядовитое, отвратительное воспоминание: миссис Паркер нажаловалась Фрэнку вчера. Теперь всем на свете будет известно, кто такая Джун Эвери.
Сбылось то, чего она так опасалась долгие годы. Придется уехать, чтобы не смотреть людям в глаза…
А с другой стороны, она и так собиралась перебраться в город на время учебы. Может, еще обойдется… Может, не все так плохо.
Войдя в кабинет Фрэнка, Джун просияла, увидев Тони.
Она с обожанием облизала его беглым взглядом и едва не споткнулась. В вырезе его футболки, на шее, красовалась отметина страстного поцелуя.
Не смей краснеть, приказала себе Джун. Взволнованно вцепилась в пояс халата и бодро поздоровалась:
– Доброе утро!
Но Тони не разделил ее радости. Он вскинул бровь и скептически уточнил:
– Хорошо выспалась?
– Да, прекрасно, – соврала она, и Тони ухмыльнулся. Снова ты лжешь, означало знакомое выражение лица.
Это задело, дернуло за нерв.
– Ну слава богу, вернулась старая-добрая Бэмби-Джун, а то вчера я испугался, не вселился ли в тебя чужой дух, – протянул Тони, и она по привычке уже собралась плюнуть ядом в ответ, когда в кабинет размашистым шагом вошел Фрэнк. Он был в замшевом дорожном костюме, который всегда надевал в дальние поездки.
– Доброе утро, Джун, – холодно поздоровался опекун. Он обошел массивный стол, открыл полку и бросил наверх какой-то конверт, а потом… достал видеокамеру.
Сердце остановилось.
Взгляд не отрывался от камеры, но потом переместился к конверту: что-то показалось знакомым… Он был разорван пополам. И склеен скотчем.
Джун затошнило. Она не могла ни пошевелиться, ни задать жизненно важный вопрос, но Фрэнк сам все объяснил:
– Тони отдал мне это письмо сегодня, и я не представляю, как у него хватило совести рыться в твоих вещах, Джун. Но слава богу, что он так поступил… И дело не в твоей матери. Не стану ничего тебе рассказывать, прочти сама. Возможно, это изменит твою жизнь… А теперь второй вопрос, – он кивнул на камеру и вперил осуждающий взгляд в Тони. – Как ты мне это объяснишь, сынок?
Тони молчал.
Опустошенная, Джун медленно повернула голову и увидела, как нахмурился ее враг. Предатель, подонок. Он все о ней узнал, рассказал Паркерам…
– Где ты взял письмо? – вымучила Джун и поймала ледяной взгляд.
– В мусорке. Ты не очень-то старательно оберегаешь свои тайны, Бэмби. Халатно с твоей стороны.
В мусорке… В мае! А отдал Фрэнку только этим утром.
Этим утром! После того, что было… И даже ни словом не обмолвился, не посоветовался…
– Я спросил тебя, Энтони Уильям, как ты это объяснишь?! – гаркнул Фрэнк, впервые на памяти Джун.
– А что именно тебе непонятно, отец? Я даже не знаю, о чем речь, – вежливо отбился от нападок Тони.
Фрэнк включил запись и промотал сразу на последние секунды, и Джун готова была сквозь землю провалиться. Но оказалось, что батарея села в тот момент, когда Тони предложил встать перед ним на колени. Она назвала его больным ублюдком, он бросился к ней… И все. Конец записи.
– Джун, он принуждал тебя к чему-либо? вчера или в другие дни? – спросил Фрэнк, негодуя. В карих глазах – ни привычного тепла, ни понимания.
Ответь она «да», и отец не простил бы Тони. Больше всего на свете Фрэнк не переносил, когда унижали тех, кто слабее.
Но она не могла соврать. Она слишком ценила эту семью, чтобы вносить разлад в отношения.
