– Это такое лекарство?
– Нет, – улыбнулась Корделия. – Лекарство – это какой-то грязно-серый настой, приготовленный Братом Енохом, и я советую тебе зажать нос, когда попытаешься его проглотить. Это снимет жар, но, насколько я понимаю, от лихорадки тебя не избавит. Эту болезнь лечит лишь время. Я принесла кое-какие книги, – добавила она. – Они лежат вон там, на комоде. Я… я могу почитать тебе, если хочешь.
Джеймс поморщился от слишком яркого света, но заставил себя посмотреть на Корделию. Лицо ее обрамляли выбивавшиеся из прически медно-рыжие локоны. Они напомнили Джеймсу завитушки-эфы, вырезанные на деке прекрасной скрипки его дяди Джема.
Он с трудом перевел взгляд на комод: действительно, там возвышалась на удивление высокая стопка книг, которых в комнате не было прежде. Девушка с извиняющимся видом улыбнулась.
– Я точно не знаю, что тебе нравится, поэтому натащила книг со всего дома. Есть «Повесть о двух городах»; правда, второй части не хватает, так что, наверное, получится повесть только об одном городе. И еще сборник стихотворений лорда Байрона, немного погрызенный по краям – скорее всего, мыши постарались. Думаю, от прежних хозяев остался. Остальное – персидская литература. Здесь не нашлось даже книг Сумеречных охотников. Кроме одной, о демонах. Она, по-моему, так и называется – «Демоны, демоны, демоны».
Обессилевший Джеймс опустил веки, но сумел выдавить улыбку.
– Эту книгу я читал, – прошептал он. – Мой отец ее просто обожает. У вас, наверное, не найдется последнего, улучшенного и дополненного издания, которое тоже называется «Демоны» – но четыре раза.
– Как всегда, по сравнению с библиотекой Лондонского Института наше собрание книг выглядит весьма бледно, – засмеялась Корделия. В этот момент в комнату вошла Сона и, увидев дочь, в изумлении замерла на пороге.
– Корделия, – воскликнула она с негодованием, которое, как надеялся Джеймс, было шутливым. – Что с тобой? Одна в спальне молодого человека?
– M?m?n, он даже сесть не может, а я прекрасно обученный воин, вооруженный легендарным мечом.
– Гм-м, – пробормотала Сона и жестом велела дочери выйти. Затем объяснила Джеймсу, что принесла собственные лекарства, привезенные с родины – мази и припарки, изготовленные из ладана и других благовоний, календулы и растения хаома[11 - Хаома – эфедра (хвойник), растение, содержащее алкалоид эфедрин; в зороастризме – обожествленное растение и ритуальный напиток, изготавливаемый из него.].
– Я согласен, – сказал Джеймс. – А можно, Корделия потом вернется и почитает мне? Если захочет.
– Гм-м, – повторила Сона, накладывая больному на лоб компресс.
Ближе к вечеру Корделия вернулась и читала Джеймсу вслух. Она пришла и на следующий день, и на третий, и на четвертый. Лихорадка терзала его тело и мозг, и он не в состоянии был следить за течением времени. Иногда за окном было темно, иногда – светло. Когда он не спал, то ел, сколько мог, понемногу пил воду, а потом заставлял себя глотать отвратительное зелье Еноха. Время от времени лихорадка ненадолго отпускала его. Джеймсу становилось жарко под толщей одеял, и он понимал, что пижама его насквозь пропитана потом. Потом мучения возобновлялись: ему казалось, что он лежит на снегу, на холодном ветру, и никакое количество одеял и тряпья, никакой, даже самый жаркий огонь в камине не сможет его согреть. И все это время Корделия была рядом с ним; она вполголоса читала ему, иногда вытирала пот, градом катившийся у него по лбу и вискам, и наполняла водой стакан, стоявший на ночном столике.
Она читала ему поэмы Низами, чаще всего – историю Лейли и Меджнуна, которую, судя по всему, любила больше всех и с детства знала чуть ли не наизусть. Щеки ее розовели, когда она читала романтические фрагменты. Бедный юноша влюбляется в прекрасную Лейли с первого взгляда, сходит с ума среди пустыни, навеки утратив возлюбленную.
«…с любовью нарекли
ее лучистым именем Лейли.
Кейс увидал и понял, что влюблен,
и был в ответ любовью награжден.
Мгновенным чувством он охвачен был,
и путь любви им предназначен был…
Друзья вникали в трудный смысл наук,
не размыкали любящие рук»[12 - Низами Гянджеви, «Лейли и Меджнун». Здесь и далее пер. Т. Стрешневой.].
Корделия взглянула на Джеймса и быстро отвела взгляд. Джеймс вздрогнул. Неужели он сейчас так пристально смотрел на девушку, что смутил ее? Он толком не соображал, что делает и как себя ведет.
«Мгновенный взгляд, скользящий взгляд ее
был, как стрелы разящей острие.
Газель с невинной робостью в глазах
властителей земли ввергала в прах,
арабская луна красой лица
аджамских тюрков ранила сердца».
– Лейли, – пробормотал он, но ему показалось, что Корделия его не расслышала. Веки его опустились.
Джеймс помнил только один раз, когда провалился в царство теней. Он бодрствовал, но у него начался очередной приступ: он дрожал всем телом, взмокшие волосы прилипли ко лбу, по спине струился холодный пот, взгляд метался из стороны в сторону. Вдруг он увидел ужас на лице Корделии, и в этот момент все произошло. Она вскочила на ноги, и он подумал: «Она собирается бежать за помощью; она испугалась, испугалась меня».
Он протянул к ней руку; пальцы, превратившиеся в тень, коснулись ее ладони, тьма окутала живую плоть. Он подумал: а что она чувствует? Он напрягся всем телом, словно лошадь, испуганная раскатами грома. В комнате пахло так, как пахнет в лесу после грозы, и еще почему-то пахло паленым.
– Джеймс, ты должен держаться. Должен, и все. Не уходи, – просила Корделия. – Останься со мной.
– Так холодно, – едва выговорил он, стуча зубами, – я никак не могу согреться. Я никогда не смогу согреться.
В иной ситуации он крепко зажмурил бы глаза, постарался бы овладеть собой и утихомирить эту дрожь. Но сейчас, превратившись в тень, он чувствовал, что глаза его, несмотря на все усилия, оставались широко открытыми, их невозможно было закрыть. Он видел, что Корделия озирается по сторонам, ищет что-нибудь такое, что могло бы ему помочь. В камине ревело пламя, Джеймс был накрыт толстыми одеялами, в ногах лежала грелка. Но он знал, что все бесполезно. Тело несчастного, лежавшего в душной, жарко натопленной комнате, терзал пронизывающий зимний ветер.
Корделия издала раздраженное восклицание, затем нахмурилась, и на лице ее появилось решительное выражение. В мозгу Джеймса, в той его части, которая была укрыта от бесконечного ревущего ветра, пронеслась мысль о том, что она прекрасна. В обычном состоянии он не стал бы задерживаться на этой невольной мысли, отогнал бы ее, подавил, но сейчас ему было не до угрызений совести.
И вдруг Корделия осторожно опустилась на постель рядом с ним. Джеймс был укрыт целой горой одеял, и она, разумеется, легла поверх них. Но он почувствовал, что ее присутствие постепенно отгоняет холод. Мучительная боль от ударов сотен гигантских остроконечных градин, хлеставших его, отступила, и Джеймс ощутил совсем рядом с собой тепло тела юной девушки, здорового и прекрасного. Несмотря на то, что их разделяли пуховые одеяла, Джеймс чувствовал, что она прижалась к нему, чувствовал, как она устраивается удобнее, чтобы не свалиться на пол, как ее бедро прижимается к его боку. Он вытянулся на спине, уставившись в потолок, а она лежала на боку, но лицо ее было совсем близко. От ее волос исходил аромат жасмина и сладкого древесного дыма. Она положила руку ему на грудь и прижалась к нему так тесно, как только могла.
Джеймс повернул голову, чтобы посмотреть на нее, хотя это потребовало от него неимоверного усилия. Глаза Корделии, сверкающие, бездонные, были открыты. Взгляды их встретились. Дыхание ее было совершенно ровным.
«От всех скрывал он тайну в глубине,
что делать с сердцем, если грудь в огне?»
Он содрогнулся всем телом и почувствовал, что возвращается в этот мир, что тело снова повинуется ему. Корделия не сводила с него пристального взгляда, но разжала челюсти – все это время она лежала, прикусив губу – и он почувствовал, как она расслабилась.
Джеймсу по-прежнему было холодно, но уже совсем не так, как прежде. Корделия подняла руку и убрала прядь волос, упавшую ему на глаза. Он снова вздрогнул, но вовсе не от холода, и зажмурился. На него навалилась бесконечная усталость. Когда он проснулся, уже наступило утро, и Корделии рядом не было.
Только через пару дней кризис миновал, и болезнь понемногу начала отпускать Джеймса. И прошел еще день, прежде чем Брат Енох объявил, что он больше не заразен, и разрешил его родителям и Люси приехать. Вскоре он уже мог вставать с постели. Через несколько дней ему предстояло покинуть Сайренворт и отправиться в Идрис, в свой знакомый, уютный дом. Отец сообщил, что погода там стоит отличная.
Когда Джеймс начал выходить из своей комнаты, они с Корделией общались по-прежнему как добрые друзья. Ни он, ни она не упоминали о тех днях, что девушка провела у его постели. Без сомнения, думал Джеймс, Корделия заботилась о нем просто потому, что была доброй и великодушной – она проявляла эти качества по отношению ко всем своим друзьям, родственникам и хорошим знакомым. Прощаясь, они не стали обниматься. Люси прицепилась к подруге буквально как банный лист, несмотря на заверения Корделии в том, что она и ее семья совсем скоро, этим же летом, приедут погостить в Эрондейл-Мэнор. Остановившись на пороге Портала, Джеймс помахал Корделии, и она дружески помахала ему в ответ.
И еще несколько недель Джеймс по ночам вспоминал аромат жасмина и древесного дыма, тепло ее руки, лежавшей у него на груди, пристальный взгляд бездонных темных глаз.
«И он к ее шатру тайком спешит,
ночь оглашая пением касыд[13 - Касыда – жанр ближневосточной лирики.],
чтобы замкнутую дверь облобызать
и до рассвета воротиться вспять.
Туда стремясь, как ветер буревой,
путем обратным брел едва живой.
Туда летел, как будто стал крылат,
обратно по колючкам шел назад».
4. Ядовитые призраки
Когда же, лунных снов полна,
Чета влюбленных шла, нежна,
«О, я от призраков – больна!»
Печалилась Шалот.
Альфред Теннисон, «Волшебница Шалот»[14 - Пер. К. Д. Бальмонта.]
На следующий день после бала в Лондоне стояла теплая, ясная погода. Риджентс-парк от Йоркских ворот до зеленой лужайки, которая заканчивалась у самого озера, буквально сиял в лучах полуденного солнца. Когда Корделия и Алистер прибыли на место, восточный берег уже был почти целиком занят молодыми Сумеречными охотниками. На траве расстелили узорчатые хлопчатобумажные одеяла нежно-розового и небесно-голубого цвета; небольшие группы девушек и юношей возились вокруг корзин для пикника; пары стояли на берегу, любуясь сверкающими водами озера.
Человек десять Охотников, из числа самых младших, плавали на хрупких лодочках с белыми парусами, отчего казалось, будто на озеро слетелась целая стая лебедей. Девушки постарше были одеты в светлые дневные платья или юбки и блузки с высоким воротом, молодые люди – в трикотажные джемпера и брюки гольф. Некоторые надели костюмы для гребли, принятые у простых людей – белые льняные пиджаки и брюки. Корделию это сильно удивило, потому что среди Сумеречных охотников белый традиционно считался цветом траура, и его старались избегать.
«Какой скандал!» – подумала Корделия, когда они с братом приближались к месту проведения пикника. Но на самом деле и наряды присутствующих, и вся эта прогулка весьма интересовали девушку и уже заранее нравились ей. Сегодня все было совершенно не так, как вчера вечером: на балу собрались все члены Анклава, от самых младших до самых старших, а на пикнике ей предстояло общаться исключительно с ровесниками. Возможно, они сами ничем не могли помочь ее отцу, однако у всех имелись родители, и у некоторых – весьма влиятельные. У многих были старшие братья или сестры. Да, бал прошел не совсем так, как воображала себе Корделия, но сегодня она была твердо намерена добиться своего.
Она узнала Розамунду Уэнтворт и еще нескольких девушек, присутствовавших на вечере – они были поглощены беседой. И снова Корделия задалась тем же мучительным вопросом, который возник у нее на балу, но на который она пока не знала ответа. Как ей проникнуть в эту замкнутую группу? Как понравиться малознакомым людям, приобрести их благосклонность, доверие, дружбу?
Все утро она провела на кухне с Райзой и кухаркой Лайтвудов, помогая готовить закуски; результатом ее хлопот явилась самая вместительная и впечатляющая разнообразием корзина для пикника из всех, виденных местными жителями. По крайней мере, так считала Корделия. Она расправила свернутое одеяло, которое несла в руке, и намеренно расстелила его как можно ближе к озеру, в том месте, где заканчивалась трава и начиналась полоса песка с мелкими камешками.
Она решила, что таким образом окажется на виду у всех, уселась на одеяло и жестом велела Алистеру присоединяться к ней. Под пристальным взглядом Корделии Алистер поставил тяжеленную корзину на одеяло; при этом он едва не опрокинул все продукты и, вполголоса бормоча ругательства, шлепнулся рядом с сестрой.
На нем был серый льняной пиджак в мелкую полоску, оттенявший смуглую кожу. Взгляд темных глаз безостановочно шарил по толпе.
– Напомни-ка мне, – процедил он, – зачем мы согласились участвовать в этом балагане.
– Мы не можем остаток жизни просидеть, запершись в доме, Алистер. Мы обязаны завести здесь друзей, – объяснила Корделия. – Вспомни, ведь наша задача состоит в том, чтобы снискать расположение лондонского общества.
Молодой человек скорчил недовольную гримасу, глядя на сестру, которая принялась распаковывать корзину со съестными припасами. В центре одеяла Корделия поставила вазу со свежими цветами, а вокруг разложила угощение: холодного цыпленка, пироги с дичью, фрукты, масло в горшочке, три банки с разными видами мармелада, белый и черный хлеб, консервированных крабов и лосося под майонезом.
Алистер при виде этого изобилия насмешливо приподнял брови.
– Многие люди любят поесть на природе, – невозмутимо произнесла Корделия.
Алистер, казалось, собрался что-то возразить, но внезапно глаза его загорелись, и он проворно вскочил на ноги.
– Вижу ребят из Академии, – воскликнул он. – Вон там, у воды, Пирс и Тоби. Только сбегаю снискать их расположение, ладно?
– Алистер, – запротестовала Корделия, но он уже исчез, оставив ее в одиночестве на клетчатом одеяле для пикника. Девушка гордо вздернула подбородок и продолжала расставлять вазочки и блюда: клубнику, сливки, пирожки с лимоном, имбирное пиво. Как ей хотелось, чтобы рядом была Люси, но подруга опаздывала, и Корделии волей-неволей пришлось терпеть неловкую ситуацию.
«Ты Сумеречный охотник, – напомнила она себе. – Ты происходишь из древнего и знаменитого рода персидских Сумеречных охотников. Семья Джаханшах сражалась с демонами дольше, чем в состоянии представить себе вздорные девчонки вроде Розамунды Уэнтворт». Сона утверждала, что в ее жилах течет кровь легендарного героя Рустама. Разумеется, Корделия была в состоянии пережить какой-то жалкий пикник.
– Корделия Карстерс? – Подняв голову, Корделия увидела, что рядом стоит Анна, как всегда элегантная в светлой льняной рубашке и брюках цвета буйволовой кожи. – Вы позволите к вам присоединиться?
– Разумеется! – в восторге воскликнула Корделия и подвинулась. Она знала, что Анна является предметом восхищения лондонского общества, что о ней ходят легенды: эта молодая женщина делала то, что хотела, одевалась, как хотела, жила, где хотела. Одежда ее была не менее живописной, чем истории, которые о ней рассказывали. Корделия знала: если Анна решила провести время в ее обществе, остальные перестанут смотреть на нее как на скучную провинциальную девицу.
Анна грациозно опустилась на колени, заглянула в корзину и извлекла оттуда бутылочку имбирного пива.
– Насколько я помню, – сказала она, – нас официально не представили друг другу. Но после драматических событий вчерашнего вечера мне уже кажется, что я вас хорошо знаю.
– А я столько слышала о вас от Люси в течение последних нескольких лет, что мне кажется, будто я хорошо знаю вас.
– Вижу, вы со всех сторон огородились съестным, словно крепостными стенами, – усмехнулась Анна. – Мудрое решение. Мне самой каждое великосветское сборище представляется скорее не развлечением, а очередной битвой. И я всегда облачаюсь в доспехи. – Она скрестила вытянутые ноги, демонстрируя во всей красе свои высокие сапоги.
– А я всегда беру с собой меч. – И Корделия похлопала по рукояти Кортаны, наполовину скрытой складками шерстяного одеяла.
– Ах, знаменитая Кортана. – Глаза Анны блеснули. – Меч, на котором нет ни единой руны, но который, как говорят, убивает демонов. Это правда?
Корделия гордо кивнула.
– Мой отец убил этим мечом Верховного Демона Янлуо. Говорят, что лезвие Кортаны может разрубить любой материал, все, что угодно.
– Полезное свойство. – Анна осторожно прикоснулась к эфесу и убрала руку. – Как вам понравился Лондон?
– Хотите услышать откровенный ответ? Он произвел на меня просто ошеломляющее впечатление. Большую часть жизни я провела в путешествиях, а в Лондоне знаю только Джеймса и Люси.
Анна улыбнулась загадочной улыбкой сфинкса.
– Но вы принесли с собой такое количество еды, которого хватит на целую армию. – Она наклонила голову набок. – Мне бы хотелось, чтобы вы как-нибудь заглянули на чашку чая ко мне домой, Корделия Карстерс. Нам нужно обсудить кое-какие вопросы.
Потрясенная Корделия молчала. Что, во имя всего святого, могла блестящая и загадочная Анна Лайтвуд обсуждать с ней, никому не известной девушкой? У нее промелькнула мысль о том, что речь пойдет об ее отце, но, прежде чем она успела задать вопрос, Анна радостно улыбнулась и замахала каким-то молодым людям.
Корделия узнала Кристофера, брата Анны, и ее кузена Томаса Лайтвуда, которые приближались к ним по полосе песка, тянувшегося вдоль берега озера. Томас казался настоящим великаном рядом с другом; тот что-то оживленно рассказывал, и солнце отражалось в стеклах его очков.
Улыбка Анны показалась Корделии слегка насмешливой и даже снисходительной.
– Кристофер! Томас! Идите сюда!
Когда юноши приблизились, Корделия постаралась придать лицу любезное и гостеприимное выражение.
– Прошу, присоединяйтесь к нам, – дружелюбно заговорила она. – У меня есть пирожки с лимоном, есть имбирное пиво, если хотите.
Друзья переглянулись и в следующую секунду уже расположились на одеяле, причем Кристофер едва не опрокинул пресловутую корзину. Томас двигался более осторожно, медленно устраивал на земле свои длинные конечности, словно боялся что-нибудь пролить или рассыпать. Он не показался ей настолько красивым, как Джеймс, но Корделия решила, что немало девушек сочли бы за счастье обзавестись таким ухажером. Что до Кристофера, то вблизи сходство с Анной оказалось просто поразительным – у них были одинаковые черты лица, скулы, подбородки.
– Теперь я понимаю, почему вы, дамы, позвали нас на помощь, – заметил Томас, и его карие глаза сверкнули, когда он окинул взглядом «натюрморт». – Я бы очень удивился, если бы вы вдвоем сумели все это поглотить. Благоразумнее пригласить подкрепление.
Кристофер схватил маленький пирожок с лимоном.
– Когда-то Томас мог всего за час в одиночку опустошить нашу кладовую – и я с трепетом вспоминаю его соревнования с Люси на предмет того, кто больше съест.
– Кажется, я что-то такое слышала, – отозвалась Корделия.
«Томас обожает имбирное пиво, – однажды сообщила ей Люси, – а Кристофер спит и видит тартинки и пирожки с лимоном».
Она постаралась скрыть улыбку.
– Я помню, что мы уже с вами встречались, но надеюсь, что теперь, когда моя семья переехала в Лондон, мы станем друзьями.
– Я в этом совершенно уверен, – заявил Кристофер, – особенно если в ближайшем будущем к нам поступит новая партия лимонных пирожков.
– Сомневаюсь, что мисс Корделия постоянно таскает с собой запасы пирожков, Кит, – усмехнулся Томас, – как ты это себе представляешь: может быть, они хранятся в шляпке или в карманах?
– Я ношу их на поясе вместо ангельских клинков, – сказала Корделия, и парни рассмеялись.
– Как поживает Барбара, Томас? – обратилась к кузену Анна, выбирая яблоко. – Ей стало лучше после вчерашнего обморока?
