Они веселые и приветливые.
И немного пьяные.
– Мы тут отмечаем. – Указывают на высокую брюнетку. – У Джерри день рождения.
– Правда? С днем рождения, Джерри!
Спасибо. Как тебя зовут? – Она широко улыбается.
Все трое проявляют ко мне неподдельный интерес.
– Что ты делаешь в Лос-Анджелесе, Билли?
Я рассказываю им о Мэри.
– Погоди-ка… ты проделал четыре тысячи миль, чтобы увидеть эту девушку?
– Ага.
– Должно быть, она того стоит! – в восторге говорят они. —Давайте позвоним ей!
Девушки приходят в возбуждение.
– Ее номера нет в справочнике, у меня только адрес.
Они заказывают всем по последней и просят счет.
– Слушай, поехали к нам? Переночуешь в гостевой спальне, а утром мы отвезем тебя к Мэри. У нас и дома найдется что выпить. Продолжим веселье.
Мы выходим из бара как раз вовремя, чтобы полюбоваться невероятным закатом на фоне пальм и нежно-розового неба.
Когда мы приезжаем к ним домой, я понимаю, что в них было необычного: это первые в моей жизни трансвеститы. Первоначальный страх испаряется, когда я понимаю, что это просто веселые и доброжелательные ребята. Они искренне хотят помочь незнакомцу.
На следующее утро Джерри везет меня в Голливуд к Мэри. Она вылезает из машины, достает из багажника мой рюкзак и неожиданно говорит:
– Дай я тебя обниму, дорогой. Вот наш телефон. Позвони, когда устроишься. Может, как-нибудь соберемся и даже познакомимся с твоей Мэри?
– Джерри, спасибо за все. Очень рад нашему знакомству!
Я машу ей вслед и иду к ступенькам, ведущим к квартире Мэри. Звоню в дверь справа. Динь-дон! Мое сердце выпрыгивает из груди. Я так давно ее не видел.
Ответа нет, поэтому я стучу. У меня ощущение, что по ту сторону двери кто-то есть.
– Мэри! Это я, Билли.
Латунная ручка двери поворачивается, и дверь распахивается.
Господи, как ей это удается? Она стала еще красивее. Длинные рыжеватые волосы распущены, чистая, сияющая на солнце кожа, стройные ноги.
– Билли! – Мэри сияет улыбкой и хлопает в ладоши от радости. – Ты все-таки добрался!
Между объятиями и смехом она берет меня за руку и ведет в свою симпатичную квартирку. Садится на диван и хлопает по подушке рядом с собой.
– Поверить не могу, что ты здесь!
Мэри тут же снова вскакивает, чтобы сделать чай, я иду за ней в маленькую кухню. Она ставит чайник и проводит меня через заднюю дверь в крошечный дворик.
– Ты только взгляни, Билли, у меня даже есть собственное дерево авокадо!
От нее веет блаженством, оживленное лицо прекрасно. А калифорнийский загар – как вишенка на торте. Я люблю ее со всей чистотой юности, понимая, что для меня она недостижима.
А Мэри полна энтузиазма, рассказывает об их с Джимом жизни. Ее глаза сверкают.
– Лос-Анджелес – фантастическое место, Билли. Нам с Джимом тут все нравится, – говорит она. – Здесь столько всего происходит. Мы так рады, что переехали!
Она рассказывает об особой местной атмосфере, о толпах молодежи, о творческом подъеме в музыке и искусстве, о расслабленном образе жизни, вечной «движухе», дивной погоде.
– Вот увидишь, тебе тоже все понравится. Гарантирую!
А я уже счастлив только от того, что сижу рядом с ней на диване и купаюсь в ее лучезарности.
– Когда ты уехал из Монреаля? Как долго добирался? Где ночевал?
Я начинаю свой рассказ и уже собираюсь рассказать, как меня нелегально ввезли в страну, когда открывается входная дверь. И тут я наконец знакомлюсь с Джимом. Он входит в комнату и, понятное дело, удивляется, что рядом с его девушкой на диване сидит незнакомый парень. Ростом около шести футов[5 - 182 см. – Прим. пер.], среднего сложения, одет в джинсы и бежевую рубашку. На лице отросшая щетина.
– Милый, смотри, кто наконец доехал до нас из Канады! – взволнованно говорит Мэри. – Билли Косгрэйв, это Джим Моррисон.
– Так ты все-таки добрался. – Мы пожимаем друг другу руки. Джим застенчиво улыбается. – Рад познакомиться. Добро пожаловать в Лос-Анджелес.
Я вижу перед собой добрые серо-голубые глаза. Все в нем выдает добродушный, расслабленный характер.
– Ну наконец-то мы встретились, Джим. Я столько о тебе слышал!
Еще одна застенчивая улыбка.
– И я о тебе. Это надо отметить. Сейчас пиво открою.
Мэри искоса смотрит на Джима, когда тот направляется на кухню. Она не одобряет никакого алкоголя.
Джим возвращается и вручает мне холодную бутылку Miller.
– Ну, давай. Добро пожаловать, старик.
Он удобно устраивается на стуле и кладет ноги на край журнального столика.
– Билли как раз начал рассказывать, как его нелегально перевезли через границу, представляешь?
Глаза Джима загораются.
– Да ты что? Тебя реально ввезли в Штаты контрабандой?
Разговор льется легко, перетекая из одной темы в другую.
– Будешь еще пиво, старик?
Он говорит неспешно, растягивает слова, как южанин. Кажется, что ему интересно все.
Мэри спрашивает о моем конфликте в колледже Лойолы.
– У меня не прекращались стычки с нашим деканом-самодуром. Слишком много правил. У меня с собой письмо, которое он написал, когда меня отчислили. Как-нибудь покажу.
Джим хмыкает:
– Забавно. Среди нас объявился бунтарь!
Мэри начинает клевать носом. Мы проговорили целую вечность.
– Утром рано вставать на работу, – говорит она. Приносит мне подушку и одеяла. – Ты будешь спать на диване. Спокойной ночи, мальчики.
– Еще пиво будешь?
– Давай.
Мы обсуждаем все на свете. Джим мне нравится, очень нравится. Он обаятельный, умный, любит похохмить.
– Ты гляди, почти два часа. Я тоже пойду, старик. До завтра. – Джим удаляется в ванную, потом в спальню к Мэри и закрывает за собой дверь.
Я сворачиваюсь калачиком на диване; я так возбужден, что долго не могу уснуть.
На следующее утро я просыпаюсь на диване, в обнимку с подушкой и одеялом, и слушаю пение птиц, доносящееся через кухню со двора.
Первым появляется Джим: босиком, в джинсах, без рубашки. Припухшие веки, спутанные волосы.
– Привет, Билли. Будешь кофе? – Он наливает нам по чашке, потом открывает дверь на задний двор и разглядывает дерево авокадо. – Ты смотри! Они совсем спелые, уже можно есть. Роскошный день, старик! Здесь всегда так.
– Мальчики, доброе утро! – Мэри выплывает в пижамных штанах и футболке Джима. Ни бюстгальтера, ни косметики. У меня дух захватывает.
– Билли, до сих пор не могу поверить, что ты и правда у нас! – Она со смехом обнимает меня.
Обворожительная чудачка! Еще она отчаянно самостоятельна и практична. Я узнаю, что, к огромному разочарованию Джима, вскоре после приезда сюда она съехала с его квартиры и сняла себе отдельную. Теперь Джим мотается, как челнок, между своим домом и ее. Мэри очень быстро нашла работу в офисе UCLA и начала брать уроки живописи в городском колледже. Ответственность уживается в ней рядом с художественным, творческим началом.
Сейчас она сидит на кухне в лучах утреннего солнца и расчесывает свои прямые длинные волосы, пока они не начинают блестеть. После этого идет в спальню и переодевается в белую блузку и темную юбку, и сразу становится весьма целеустремленной и энергичной. Берет небольшую сумочку.
– Увидимся после работы!
Джим, который в этот момент сворачивает косячок, поднимает глаза, улыбается и машет. А я иду проводить Мэри до двери и тоже машу, пока она садится в свой Volkswagen.
– Потрясающая девчонка! – говорю я, возвращаясь в комнату.
Джим выдыхает дым и довольно ухмыляется:
– Мы с ней родственные души, старик.
Самое невероятное то, что я никогда не ревную Мэри к Джиму. Она на три года старше меня и уже три года влюблена в него. Я счастлив и благодарен уже за одно то, что они приняли меня на свою орбиту.
В выходные Джим и Мэри везут меня на пляж Санта-Моника. Ясно, почему вся молодежь стремится попасть сюда: бескрайние воды Тихого океана, потрясающие пляжи, неспешно накатывающие волны. Первый раз в жизни я вижу как серфингистов, так и девушек в бикини.
Через несколько дней Джим берет у Мэри машину и возит меня по окрестностям. Сперва мы высаживаем ее у административного здания на территории просторного кампуса университета. Студенты в шортах неспешно прогуливаются между пальм и других тропических растений. Да, UCLA не Лойола, а Лос-Анджелес уж точно не Монреаль.
Я попал в рай.
– Билли, чем займемся? Что ты хочешь увидеть? – спрашивает Джим.
– Все!
Он улыбается.
– Тогда поехали.
Джим возит меня повсюду. В деловой центр Лос-Анджелеса, который, как ни странно, в четырнадцати милях от побережья, потом по легендарному бульвару Сансет: мимо Голливуда и Беверли-Хиллз, Пасифик Палисейдс и до самого конца, где бульвар упирается в Тихий океан. Мы сворачиваем направо в сторону Малибу, затем обратно по Тихоокеанскому шоссе мимо Палисейдс Парк к пирсу Санта-Моники. Пока Джим паркуется, я обращаю внимание, насколько сегодня меньше народа по сравнению с воскресеньем.
– Давай прогуляемся до Вениса, – говорит он.
– Что такое Венис?
Джим указывает к югу от пирса.
– Прибрежный район, туда всего мили две.
Мы медленно идем вдоль берега, волны подкатывают прямо к нашим ногам, солнце сияет в безоблачном небе.
Венис – совсем другое место, непохожее на открыточные виды Лос-Анджелеса. Обветшавшие здания, хиппи, богемного вида публика. Квартал явно заброшен, если судить по домам-развалюхам и странноватым личностям.
– Почему это называется Венис?
– У одного застройщика были свои планы на это место, – рассказывает Джим. – Он прорыл настоящие каналы – как в Венеции в Италии. В следующий раз покажу. Тут всегда было много эмигрантов и богемы, но теперь главным образом хиппи. Своего рода Хейт-Эшбери[6 - Хейт-Эшбери (Haight-Ashbury) – район Сан-Франциско вокруг пересечения улиц Хейт и Эшбери. В прошлом престижный квартал, в 50-е годы XX века стал пристанищем для хиппи, а в 1967 году – местом проведения знаменитого фестиваля хиппи «Лето любви». – Прим. пер.], только в Лос-Анджелесе.
Мы прогуливаемся, пока он не вспоминает про время и спрашивает у прохожего, который час.
– Слушай, нам пора, скоро забирать Мэри.
На пирсе Санта-Моники Джим выкуривает еще один косячок.
