Внутри шатра сидела Хала, скорчившись на коленях и прижав золотистые ладони к голове лежащей девушки. Глаза демджи были прикрыты, лицо осунулось – она настолько устала, что даже не спрятала, как обычно, под иллюзией недостающие пальцы на руке. Кожа её, блестящая от пота несмотря на прохладу в шатре, переливалась расплавленным золотом в свете масляной лампы при каждом судорожном вдохе и выдохе. Я поняла, что вся сила Халы уходит на пациентку.
Значит, это и есть та самая Саида. Широко раскрытые глаза девушки были неподвижно устремлены в потолок, словно разглядывали что-то далёкое и невидимое для нас, а золотокожая глубоко погрузилась в её сознание.
Махди опустился на колени по другую сторону от лежащей.
– Саида! – позвал он, приподнимая её. – Саида, ты слышишь меня?
– Будь так добр, оставь нас в покое! – Знакомый резкий голос Халы звучал напряжённо, глаза её по-прежнему оставались закрытыми. – Я уже неделю поддерживаю иллюзию для неё, а ты хочешь вытряхнуть меня из её головы, словно я – дурной сон.
Целую неделю! Вот почему Хала выглядела такой измождённой. Для любого из нас, исключая разве что оборотней, использовать свой дар дольше нескольких часов подряд – почти непосильная задача, не говоря уже о неделе.
– Найти её в камере было просто, – продолжала демджи, устало оседая на пол. Руки её дрожали, сил уже явно не хватало. – А чтобы вытащить потихоньку и доставить сюда, пришлось лезть в голову и оставаться там. – Она в отчаянии глянула на Ахмеда. – Ты принёс что-нибудь, чтобы отключить её?
Принц кивнул, доставая из кармана бутылочку с прозрачной жидкостью.
– Что с ней случилось? – Махди чуть отодвинулся, продолжая обнимать больную.
Я привыкла считать его трусом, но сейчас поняла, что впервые вижу страх у него на лице. Даже в темнице за решёткой он выглядел спокойным, а теперь боялся – но не за себя. Всё-таки не зря участники восстания считали его своим.
Хала молча взглянула на принца, словно испрашивая разрешения. Поколебавшись, он кивнул. С едва слышным вздохом демджи перекатилась с колен на пятки, освобождая мозг несчастной от своей власти. Реакция у той оказалась куда сильнее: казалось, ясный день мгновенно сменился ночной бурей. Безмятежное лицо исказилось в диком вопле, голова запрокинулась, тело забилось в страшных судорогах, вырываясь из объятий Махди. Руки молотили во все стороны, царапали его одежду – девушка будто превратилась в пойманное дикое животное.
Шазад проворно выхватила у Ахмеда бутылочку, сорвала у себя с шеи куфию и пропитала жидкостью, от одного запаха которой у меня закружилась голова. Обхватила больную сзади, сковывая её руки, и прижала влажную ткань к носу и рту, а затем нажала ло?ктем на живот, заставляя сделать судорожный вдох.
Махди с выпученными глазами молча наблюдал, как рывки больной становятся всё слабее. Наконец Саида лишилась чувств и обмякла в его объятиях.
– Махди, – нарушил тишину принц, – отнеси её в шатёр к святому отцу, пусть отдыхает пока.
Благодарно кивнув, тот поспешил исполнить приказ. Учёный, а не боец, Махди едва сумел встать с девушкой на руках, ноги его дрожали, но никто из нас не стал его унижать, предлагая помощь.
– Отдых не поможет, – вздохнула я, когда полог шатра закрылся за ними. – Она умирает.
Демджи легко говорить правду, а будь это ложью, я не смогла бы выговорить ни слова. То, что произошло с девушкой в тюрьме, убивало её.
– Я знаю, – уныло кивнул Ахмед, – но разве скажешь такое тому, кто её любит?
Он глянул на меня в упор. «Интересно, о чём они говорили с Жинем, когда я лежала раненная на пороге смерти?»
– Что с ней сделали? – сдавленно спросила Шазад. – Она призналась, рассказала о нас?
Из находящихся в секретном лагере Шазад это угрожало бы больше всех. Её родные и близкие оставались в Измане, и если выяснится, что она на стороне мятежного принца, султан легко до них доберётся.
– Ах, извини, – ядовито фыркнула Хала, – я не успела расспросить её о подробностях пыток, когда спасала, рискуя сама оказаться на её месте. Может, мне вернуться и заплатить собой за эти ценнейшие сведения?
Золотокожая никогда не отличалась спокойным характером, но с Шазад обычно вела себя осторожно. Ссориться с нашей воительницей никто в лагере не решался. Видно, Хала и в самом деле была на пределе душевных сил.
– Узнай султан что-нибудь, до нас бы уже дошло, – проговорил Ахмед.
– Нам нужны свои глаза во дворце. – Шазад задумчиво побарабанила пальцами по рукоятке меча. – Может, пора мне вернуться из паломничества к святым местам?
Насколько было известно в столице, Шазад аль-Хамад, прекрасная дочь командующего армией, во внезапном припадке религиозного экстаза отправилась в священный Азхар, где, по преданиям, был создан первый смертный, и молится там в тишине и одиночестве.
– Ауранзеб уже скоро, – продолжала она – вполне убедительный повод вернуться.
– У тебя есть приглашение? – оживилась я.
Ауранзеб, праздник трона, отмечали каждый год в память о кровавом перевороте, когда нынешний султан Мираджа заключил сделку с галанами и с помощью чужеземной армии уничтожил своего отца, братьев и их сторонников. Слухи о пышных торжествах докатились даже до нашей Пыль-Тропы – о фонтанах, из которых били струи с золотыми блёстками, огненных танцах над горящими углями и ослепительных сахарных скульптурах.
– Дочери командующего приглашение не требуется, – буркнула Шазад, поморщившись, со скучающим видом.
– Нет, – решительно бросил принц, – тебя я отпустить не могу. Даже такой беспомощный стратег, как я, понимает, что глупо использовать лучшего бойца в качестве шпиона.
– А меня, стало быть, можно? – фыркнула Хала, по-прежнему сидя на полу.
Ахмед промолчал. Если отвечать ей на каждую шпильку, времени не останется ни на что. Я протянула руку, чтобы помочь Хале встать, но она отвернулась и взяла с блюда полуочищенный апельсин.
– Так или иначе, что-то делать придётся… – Шазад нервно разгладила карту Мираджа на столе, когда-то чистую и гладкую, а теперь истёртую и развалившуюся на многочисленные куски с названиями городов, исчёрканные и исписанные именами и датами боевых вылазок. Последняя надпись отмечала наш поход в Сарамотай. – Нельзя же вечно прятаться, Ахмед!
Вновь начинался спор, тянувшийся уже несколько месяцев. Шазад требовала расширить восстание и двинуться на столицу, иначе не победить. Принц считал риск неоправданным, а она возражала, что никто ещё не выигрывал войн, только обороняясь.
Задумавшись над ответом, Ахмед потёр двумя пальцами едва заметный шрам наверху лба, почти на линии волос. Это повторялось каждый раз, когда нам предстояла очередная смертельно опасная вылазка. Казалось, шрам ещё болел и был как-то связан с муками совести. Не знаю, как и когда он появился, но, очевидно, ещё в прошлой жизни, когда братья-принцы ещё не вернулись в Мирадж из своих морских странствий.
Жинь рассказывал мне о своих шрамах как-то ночью в пустыне вскоре после того, как заработал очередной, прямо под татуировкой в виде солнца на груди. До святых отцов было слишком далеко, и заниматься раной пришлось мне. В темноте палатки я ощупывала бугры и отметины у него на коже, а он вспоминал. Вот след от ножа пьяного матроса в альбийском порту, а здесь был перелом, полученный на палубе во время шторма… Наконец мои пальцы наткнулись на шрам у изображения компаса на левом плече с другой стороны от солнца.
– А это, – шепнул Жинь тогда, наклоняясь ко мне так близко, что от его дыхания поднялись волоски, выбившиеся из неряшливого пучка у меня на затылке, – от пули, что я словил, когда одна вздорная девчонка, которая притворялась мальчишкой, бросила меня посреди задания.
– Ну, эта вздорная девчонка хотя бы тебя заштопала, – хихикнула я, обводя пальцем татуировки.
По губам Жиня скользнула улыбка:
– А ведь я тогда уже понял, что пропал. Сидел у тебя на полу весь в крови, спасаясь от погони, а сам только и думал, как бы тебя поцеловать, и пропади всё пропадом.
Я обозвала его идиотом, и тогда он схватил меня и целовал, и целовал, и целовал…
– Что с Жинем? – вырвалось у меня невольно. Пока я пребывала в грёзах о той ночи в палатке среди песков, спор в шатре у принца продолжался по накатанной колее.
Ахмед покачал головой, всё так же потирая лоб.
– Ни слова от него пока.
– Тебе не кажется, что к нему стоит кого-нибудь послать, как к Саиде? – Я не смогла скрыть гнева, прозвучавшего в моих словах.
– Значит, всё-таки сердишься, – устало вздохнул Ахмед.
Я раздражённо дёрнула плечом:
– Война есть война.
«Неужели я и впрямь такая мелочно-мстительная? Выходит, так. Ну, отослал он Жиня, когда моя жизнь висела на волоске – значит, надо было».
– Да, – кивнул он, и от его спокойствия мне сделалось ещё хуже.
Краем глаза я уловила быстрый взгляд Шазад, но на этот раз адресованный Хале и не очень понятный. Золотокожая кинула в рот последнюю дольку апельсина, встала наконец на ноги и отошла в сторону.
– Да, – повторил принц, – но это не ответ. Ты считаешь, что я был неправ, когда отправил Жиня к сичаньцам? Только их вторжение не даёт моему отцу заняться нами вплотную.
– Какая теперь разница? Войска султана вернулись на нашу территорию… в том же Сарамотае мы немало положили его солдат. – «Ох, не надо было этого говорить». – Можно было поискать другой способ! – «И этого – тоже… хоть и думала я об этом все последние месяцы».
Ахмед сцепил руки на макушке. Жест так напоминал Жиня, что рассердил меня ещё больше.
– Выходит, – прищурился принц, – из-за твоей раны я не имел права послать брата на разведку во имя общего блага?
– Ты мог хотя бы подождать, пока я не приду в себя после своей раны… которую получила во имя того же самого! – почти выкрикнула я.
Шазад подалась вперёд, будто хотела остановить меня, пока я не наговорила лишнего.
Я не припоминала, чтобы принц когда-нибудь прежде выходил из себя, но на сей раз поняла, что перегнула палку, ещё прежде чем он повысил голос.
– Жинь сам попросил меня, Амани!
Простые слова, но они не сразу дошли до моего сознания. Шазад и Хала застыли, не решаясь вмешиваться в нашу перепалку.
– Не я посылал его, – продолжал Ахмед уже тише, но всё так же горячо. – Он хотел уехать, пока ты без сознания. Я пытался отговорить, но слишком люблю своего брата, чтобы заставлять его смотреть, как ты умираешь. Два месяца молчал, но теперь не могу: нет времени с тобой воевать!
Обида и гнев боролись у меня в душе, и я не знала, чему отдать предпочтение. Хотелось назвать Ахмеда лжецом, но слишком уж правдиво звучали его слова. В самом деле, так не похоже на него было бы услать Жиня в такой момент, наплевав на наши чувства.
«Я умирала, и Жинь предпочёл, чтобы это произошло без него!»
– Амани…
Принц потянулся ко мне, чтобы задержать, хорошо зная, что сейчас я захочу убежать подальше, но зуд в ногах был уже нестерпим. Отпрянув, я вырвалась из душного сумрака шатра под насмешливо-яркое солнце цветущего оазиса.
Глава 8
Последний раз я видела Жиня за несколько мгновений до того, как была тяжело ранена в живот: пуля прошла навылет, задев бок и бедро. Мы отправились тогда в Ильяз, ключевую крепость, что контролировала проход через горы в восточную часть Мираджа. Пока Ильяз оставался в руках султана, нечего было и думать о наступлении на Изман и захвате трона.
Предстояла обычная разведка, но оказалось, что не мы одни понимаем значение горной цитадели для контроля над страной песков. Ильяз попал в осаду сразу двух чужеземных армий – альбийской и громанской. Я толком и не знала, где расположены эти дальние страны, но Жинь показал мне их флаги на палатках, когда мы лежали, прижавшись к земле, и наблюдали с вершины горы.
Надо сказать, что младший сын султана, командовавший мираджийским гарнизоном в Ильязе, проявил себя куда лучшим стратегом, чем его покойный брат Нагиб. Крепость успешно держалась без особых потерь против двух противников разом. Военное искусство принца оценила даже Шазад, однако взялась провести нас в город сквозь кольцо осады и укреплений. Кончилось тем, что мы угодили в гущу сражения на передовой линии крепостной обороны, которая была ещё надёжнее, чем ожидалось.
Память моя мало что сохранила из того боя. Вспышки выстрелов, озаряющие ночную тьму с обеих сторон, выкрики на незнакомых языках, кровь на камнях под ногами. Два стальных вихря, которыми Шазад пробивала нам дорогу назад, песчаные хлысты, покорные моим пальцам, и револьвер Жиня, направленный то на солдат султана, то на чужеземцев.
Случайная пуля оцарапала мне руку, мигом лишив власти над песком, и во тьме блеснул кинжал, направленный Жиню в спину. Ещё мгновение, и он был бы мёртв. Выхватив из-за пояса свой револьвер, я шагнула из укрытия и спустила курок, почти не целясь. Солдат с кинжалом осел на землю, но черноволосый мираджиец, стоявший за ним, тут же развернул ружьё, и пуля пронзила моё тело так же легко, как обычную плоть, не рождённую огнём джиннов и песками пустыни.
Обо всём, что случилось потом, я узнала уже с чужих слов, когда очнулась долгое время спустя. Жинь пробился ко мне, свалив с ног ещё троих, подхватил на руки и понёс, истекавшую кровью. Шазад шла впереди, орудуя двумя мечами. Выбравшись из гущи схватки, меня взвалили на спину Изза, который прилетел за нами в обличье гигантского рухха, но даже он не успел бы домчать до лагеря вовремя. Пришлось искать молельный дом в ближайшем городке на той стороне, во владениях султана. Обратившись снова человеком, Изз заставил святого отца поклясться, что вылечит меня и не причинит вреда, а затем повторил его слова сам, чтобы убедиться в их истинности. Из уст демджи не может выйти ложь. Тем не менее Шазад пришлось силой оттаскивать Жиня, который навёл на целителя револьвер и собирался лично присматривать за лечением.
Святой отец отнёсся к своим обязанностям добросовестно, но жизнь во мне еле теплилась. С большим трудом остановив кровотечение, он предупредил, что перевозить меня пока нельзя. Пуля прошла так неудачно, что хватило бы не на одну смерть. Однако полёт Изза не укрылся от вражеских глаз, и пришлось рискнуть. Меня доставили в лагерь и передали в надёжные руки нашего собственного святого отца.
Не будь я демджи, всё закончилось бы плохо, но огонь джиннов выжигает заразу лучше любых снадобий. Целителю было достаточно не дать мне истечь кровью, но и это оказалось непросто, так что в себя я пришла только неделю спустя в шатре у святого отца, с трудом продравшись сквозь болезненную пелену перед глазами.
Шазад спала рядом со мной, и тогда я поняла, что выжила лишь чудом. Место, где когда-то хозяйничал Бахи, подруга после его гибели обходила стороной, и даже когда вражеский меч единственный раз на моей памяти задел ей руку, я зашивала порез сама.
Она проснулась, стоило мне пошевелиться. Тревожно распахнула глаза, потянулась за оружием… и в изумлении уставилась на меня.
– Ну наконец-то! Поздравляю с воскрешением из мёртвых!
Теперь, после тяжкого объяснения с принцем, Шазад нашла меня сидящей по плечи в прозрачной воде неглубокого пруда, который ограждали от нескромных взглядов тёмные покрывала, развешанные на прибрежных кустах. Шевеля пальцами ног чёрно-белую гальку, устилавшую дно, я расчёсывала жёсткие волнистые пряди непросохших волос и бережно оттирала чистым песком кровавую корку с раны, полученной в Сарамотае. «Ерунда, заживёт само, у целителя и без того полно забот с беженками – особенно с той, что назвала меня именем моей матери. Если та уже очнулась, туда тем более пока лучше не соваться».
Шазад тоже успела стряхнуть с себя песок и переоделась в нарядный белый с жёлтым халат, цветом напомнивший мне мундиры мираджийских солдат. Блестящая смуглая кожа подруги, обожжённая солнцем пустыни, ярко выделялась на фоне светлой шелковистой ткани. Под мышкой Шазад держала какой-то свёрток.
– Наш Жинь – крепкий орешек, но лёгок на подъём, – сочувственно сказала она. – Ахмеда он тоже поначалу бросил в Измане одного.
Ту историю я знала. Когда принц решил остаться на родине предков, Жинь предпочёл отправиться дальше с кораблём, на котором братья прибыли в Мирадж. Вернулся он только месяцы спустя вместе с Далилой после смерти своей матери в Сичани.
– Во время султимских состязаний было то же самое, – продолжала Шазад, скидывая туфли на берегу. – Исчез накануне вечером и явился потом с подбитым глазом и сломанным ребром – даже не рассказал никому, что случилось.
– Подрался с каким-то солдатом в трактире из-за девчонки, – объяснила я.
– Хм… – Подруга закатала шаровары и присела на берегу, опустив ноги в прохладную воду. Лёгкий ветерок доносил птичьи трели вперемешку с обрывками голосов из лагеря. – Ладно, времени мало, давай разберёмся по-быстрому. Ты сейчас спросишь, знала ли я, что Жинь попросился уехать, а я отвечу, что не знала, – и ты мне поверишь, потому что я никогда прежде тебе не врала. Это одна из двух причин, по которым ты меня любишь.
«Что ж, трудно поспорить».
– А другая причина, о самая хитрая из подруг? – усмехнулась я.
Шазад весело рассмеялась:
– Та, что без меня тебе пришлось бы ходить голой!
Она развернула свёрток, который оказался халатом неописуемой красоты. Я как-то уже видела его на самом дне сундука с одеждой – тёмно-синий, как небо пустыни перед самым наступлением ночи, и усыпанный крошечными звёздочками. По их звяканью в руках у подруги я поняла, что это не вышивка, а блёстки из чистого золота.
К мятежникам я попала в чём была, без необходимого запаса одежды, но у Шазад её нашлось на двоих, хоть и не совсем подходящего размера. Таких прекрасных вещей я в жизни не видывала, а этот халат был, пожалуй, лучше всего, что хранилось в сундуке.
– Это по какому случаю? – поинтересовалась я, ложась в воду у самого берега и приподнимая голову.
Шазад снова усмехнулась:
– Навид каким-то образом сумел уговорить Имин выйти за него замуж.
От удивления я вдохнула так резко, что набрала в рот воды и поперхнулась. Шазад с улыбкой похлопала меня по спине.
Навид влюбился в Имин, едва попав в лагерь. Узнавал её в любом обличье безошибочно и с любого расстояния, а на празднике равноденствия несколько месяцев назад выпил для храбрости и признался в любви перед всем лагерем. Помню, как я тогда взволнованно сжала руку Шазад, ожидая, что Имин с насмешкой откажет парню, однако, как ни странно, ничего подобного не произошло, хотя прежде она держалась со всеми, исключая разве что сестру Халу, насторожённо и отстранённо. Слишком много обид причинил демджи старый мир, против которого воевали мы все.
Грозно окинув лица зевак своими золотистыми глазами, Имин посоветовала найти другой предмет для любопытства, а затем взяла под руку Навида и в изумлённой тишине удалилась с ним от общего костра.
