Мне не терпелось увидеть Кирюху. Прикинув, где бы он мог находиться с температурой под сорок и больным горлом, я выключила телик и открыла окошко. Рамы у нас старые, но мать считает, что они в «очень приличном состоянии». С усилием дергая одну из них, я случайно ударила себя по запястью. На пол посыпались сухие клочки белой краски. Чертыхнувшись, я высунулась наружу. В свой короткий свист я вложила злость и призыв. И в ответ услышала почти такой же, а следом надсадный кашель. Кирюха, как я и думала, на крыше. Ну где же еще? Он с этой крыши все лето не слезал. И из обычного бледного привидения превратился в смуглого пуэрториканца.
Позабыв все мамины указания насчет ключа, я выскочила на лестничную площадку, поднялась на несколько ступеней и влезла по железным перекладинам под самый потолок. Дверь там обита дерматином, из которого торчит грязно-серый, как ноябрьские тучи, утеплитель, и она всегда заперта. Но если очень захотеть, то можно открыть любой замок. И мы с Кирюхой знали, как открывается этот.
Миновав чердак с его пыльным полумраком и уютной воркотней голубей, я осторожно вылезла на крышу и маленькими шажками направилась в обход дверного выступа. Железный лист тут же заходил ходуном, и под подошвами завибрировало. Кирюха оказался совсем близко, за печной трубой. Он лежал на клетчатом красно-синем пледе и курил. Я плюхнулась рядом.
– Смотри, – я вытащила телефон и сунула ему под нос.
– Танкер сильно бесилась? – ухмыльнулся он.
– Ага. Вон, гляди, – я перелистнула фотку, – всё плакатами завесили, только кончик пальца торчит!
– Значит, никто ничего не видел?
– Кому надо, увидели! Машка наверняка раньше всех приперлась, она ж ведущая, – я скорчила презрительную гримасу и вдруг вспомнила: – А! Еще у вас новенький в параллельном!
– Да насрать! Меня и старенькие-то не слишком волнуют. – Кир затянулся и надсадно закашлялся.
Ему пришлось сесть. Я тоже поднялась и постучала его по обтянутой белой футболкой спине. Формально она была белая, но Кирюхино пренебрежение к бренному бытию сделало ее вполне живописной: кое-где виднелись черные полосы, а сзади красовалась лично мною нарисованная граффити-надпись из трех букв. Кирюха шутил, что, когда я стану всемирно известной художницей, он продаст эту футболку за бешеные деньги. Но я не верила, что он так сделает, – слишком дорого ему собственное имя, написанное моей рукой.
– Прекрати! – он передернул плечами. – Хватит меня колотить, я ж не подавился!
– Мне нравится причинять тебе боль, мальчик! – голосом киношного маньяка проскрежетала я.
– Это уж точно! – Кирюха засмеялся и опять закашлялся.
Потом он растянулся на пледе, закинув руки за голову.
– А ко мне Муся вернулась, – не открывая глаз, похвастался он.
– Поздравляю!
– Беременная.
Я прыснула:
– Ну да, кошки, они ведь лучше девушек?
– Кошка никогда не притворяется, – серьезно согласился Кирюха. – Если ты ей нравишься, она трется о твои ноги и прыгает на колени.
– Ты хочешь, чтобы девушки сами прыгали тебе на колени?
– Глупая ты, Сонька! Кошек я готов опекать всех, с девушками иначе.
– Ты бредишь, Кир! Какая у тебя температура? – Я ощупала его лоб.
Выхватила у него изо рта сигарету и щелчком отправила за пределы крыши.
– При твоей астме курить – смерть!
– Софико, какая ты не в меру заботливая, – проворчал он и нехотя поднялся. – Эта была последняя! Сходи купи, а? – Он остановился, прижал плед к груди и состроил трогательно-щенячьи глаза.
Я не повелась, а начала осторожно спускаться к выходу. Медленно ступая, сосредоточенно сопела и не сводила глаз со своих кроссовок. И вдруг Кирюха возник передо мной. Внезапно, как черт из табакерки!
– У! – Он сделал вид, что толкнет меня. Но мне было не до шуток.
– Придурок! – заорала я, выпрямилась и замахала руками. Мне казалось, что сейчас я кувырком полечу вниз, в серый прямоугольник двора.
– Чем больше боишься, тем выше шанс грохнуться! Расслабься, – изрек Кирюха и удержал меня за руку. – Что это? – переключился он, увидев свежий фиолетово-багровый синяк, который я заработала, открывая тугую раму.
– Иди лесом, Кир! – снова заорала я в бешенстве, но руку не отобрала – пусть Кирюха и ненадежная, но все-таки опора. – Сам расслабься!
– Пожалуйста, – ухмыльнулся он, разжал пальцы и, весело насвистывая, направился к краю.
Он бодро прошлепал по гулкому скату и остановился, прижимая к себе красно-синий плед. Потом театрально отбросил его в сторону и пошел вдоль водосточного желоба. Слева от него была я и спасительная площадка перед трубой, справа – солнце над крышами и макушка Исаакиевского собора в прозрачной синеве. Затаив дыхание, я смотрела, как грязно-белые подошвы его кед ступают по краю, по очереди упираются пяткой в носок. Мне казалось, это я иду по трепещущему железу, это я вижу бесконечную череду крыш под собой, это меня бьет и толкает ветер.
– Прекрати! Кирилл! – крикнула я, но он лишь ухмыльнулся. – Идиот! Вернись немедленно!
В ответ Кирюха раскинул руки, наклонился и вытянул ногу, изображая ласточку. Я поняла, что идиот делает это нарочно – хочет меня выбесить. И у него получается.
– Ты специально?! Назло?! – проорала я.
В ответ он опять мерзко ухмыльнулся и продолжил свои гимнастические упражнения.
К горлу подкатила тошнота, и я отчетливо представила, как он опускает ногу, оступается и исчезает за краем крыши. Этого я вынести не могла. Раз ему так хочется, пусть все это произойдет не у меня на глазах. Я развернулась и в два прыжка, уже не замечая мелкого дрожания крыши, достигла выхода. Забираясь в дом, я не закрыла за собой дверь, а оглянулась и облегченно вздохнула – Кирюха спокойно подбирал плед, стоя в метре от смертельной опасности.
Но все время, пока мы возвращались домой, я ругала его на чем свет стоит. А Кирюха молча плелся за мной.
– Чего это ты не отбрехиваешься? – Я вошла в квартиру, повернулась к нему и от удивления забыла закрыть рот.
Кирюха медленно сползал по стенке, а плед красно-синим комом лежал возле его ног.
– Кир, ты чего?
С трудом поднявшись, он навалился на мое плечо, и мы вместе почапали в его комнату.
– Где лекарства? – спросила я. – Чем ты лечишься?
– Твоими молитвами, – пробормотал Кирюха, заваливаясь на кровать. Он не разделся, сбросил только кеды. И те сцепились шнурками (как будто дети взялись за руки) и забились в угол.
– Сейчас принесу, – пообещала я и отправилась на поиски медикаментов.
К сожалению, в моей семье с лекарствами оказалось так же туго, как и в Кирюхиной. Тогда я накинула куртку, обулась и, стоя на пороге, крикнула умирающему, что ухожу в аптеку. Он тут же нарисовался в дверях.
– Купи мне курить!
– Так, значит, с тобой все окей? – нахмурилась я. – Притворялся?
– Нет. Мне без сигарет хреново! Купи, Сонька!
– И не подумаю. Тебе вредно!
– Пожа-а-а-луйста. – Он закусил губу и вздернул темные брови. На скулах его горели красные пятна, в глазах – лихорадка.
– Мне не продадут.
– Попроси кого-нибудь. Ты же можешь, я знаю!
– Иди лесом, Кира! – Я захлопнула дверь и, пока спускалась по лестнице, убеждала себя, что поступаю правильно.
Внизу на проспекте ветер дул не так сильно, как на крыше, и можно было даже расстегнуть куртку. Запах осенних листьев навевал грустные мысли, солнечные лучи возвращали воспоминания о беззаботном лете.
Тетка-аптекарша подозрительно уставилась на меня, когда я остановилась возле витрины. Я разглядывала разноцветные коробочки с заковыристыми названиями, а она разглядывала меня, будто не знала: подозревать ли меня в желании приобрести тест на беременность или пару плиток гематогена.
– Здравствуйте, мне нужно лекарство, только я не знаю, как называется, – пролепетала я и скромно потупилась.
– Какое? – Голос ее приобрел отеческую интонацию.
– От температуры, – чуть слышно прошептала я. – Только, пожалуйста, недорогое.
– Возраст больного?
Подавив желание отомстить Кирюхе за его выходку на крыше и попросить ректальные свечи для младенцев, я вскинула на тетку глаза и захлопала ресницами:
– Брату моему двенадцать.
– Возьми парацетамол, – предложила она, совсем размякнув. – Сорок рублей.
Я выложила четыре десятки и, пока она пробивала чек, незаметно стянула с открытой витрины пачку витаминных леденцов.
Бросив конфеты в карман, я направилась в ближайший «Дикси». Возле стеллажа с пачками соков народу не было, и я походя, небрежным жестом, схватила большую литровую. Люблю свою старую потрепанную куртку за ее глубокие карманы.
Впервые я стащила в магазине, когда мне было десять. Тогда я в очередной раз осталась одна. Шли уже пятые сутки, как мама уехала устраивать личную жизнь. Рано наступившая в том году весна совсем снесла ей крышу солнечными бликами в стеклах и воркованием влюбленных голубей на чердаке.
Я исправно ходила в школу, делала уроки и готовила еду из того, что лежало в холодильнике. Но к концу недели все закончилось. Мамин мобильник отвечал, что она вне зоны или просто не помнит, что у нее есть дочь. Такое с ней иногда случалось.
Сейчас, в свои шестнадцать, я благодарна ей за то, что она оставляла меня одну, а не приводила в дом тех, с кем надеялась обрести счастье. Но тогда я люто ненавидела ее отсутствие. Не помогал даже постоянно работающий телевизор.
Я сидела и тупо таращилась в экран, не понимая, что там показывают. Слезы стояли высоко в горле и щекотали нос. Еще пара печальных мыслей о своей судьбе, и я бы разревелась. Но тут в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, ввалился Кирюха. Он тогда был совсем другой: тощий и мелкий, хотя и на целый год старше меня.
– Опа! Мадагаскар!
Кирюха сбросил тапки и примостился рядом со мной на диване. На экране король лемуров в полуобморочном состоянии разгуливал по оголенным электрическим проводам. Кирюха захохотал и толкнул меня в бок. Его веселость подкосила меня, и слезы брызнули из глаз.
– Это ты так за Джулиана переживаешь или случилось что-то?
И после того, как я выплакалась ему о том, что мамы нет, я голодная, а по ночам боюсь спать, потому что в печи кто-то воет, он решительно сдернул меня с дивана.
В холодильнике у тети Наташи нашлись только холодные вареные макароны, но Кирюха залил их взбитым яйцом и приготовил отличную яичницу. Ее вкус я помню до сих пор: размазанный по макарошкам желток и поджаристая корочка.
– Тебе вредно много есть, а то станешь как бегемотиха Глория. – Кирюха отхватил себе половину. Покончил с ней за несколько секунд и предложил: – Пойдем на площадку?
Площадкой мы называли не детскую, с качелями-лазалками, а скейтерскую – с горками и трамплинами в соседнем парке. Кирюха как раз приобрел свой первый скейт и мастерство оттачивал практически ежедневно.
И мы отправились на улицу. Теплый ветер приносил запахи бензина и еды из ближайшего «Макдоналдса», но запах влажной, только-только скинувшей с себя снег земли перекрывал все даже несмотря на то, что в нашем дворе-колодце земли не было вовсе.
Мы с Кирюхой протопали из подъезда к чугунным воротам, в которых оставалась открытая на оживленную проезжую часть калитка-дверь. Но тут выход нам перегородила компания. Всем лет по двенадцать – четырнадцать, все в расстегнутых куртках. Человек пять. Мне они показались очень взрослыми и высокими. И одного из них я знала в лицо – крепкого темноволосого подростка по имени Рафик, с раскосыми глазами и темным пушком над верхней губой. Он жил в соседнем дворе и чувствовал себя на улице лучше, чем дома.
Прижатые к чугунной решетке, мы оказались заперты в полукольце.
– Чё как, малышня?
– Норм, – нашелся Кирюха, – сам как? – И настойчиво подтолкнул меня к выходу.
Рафик рассмеялся:
– Чё, уже уходите?
Кирюха кивнул и снова подтолкнул меня к калитке.
– А выход платный!
– Денег нет, – обреченно сказал Кирюха. Он-то знал, чем закончится эта торговля, а вот я недоуменно вглядывалась в окружившие нас лица.
– А если найду?
Но вопрос был явно риторический, потому что, намереваясь начать обыск, Рафик протянул свою лапищу и схватил меня за полу куртки. От страха у меня потемнело в глазах. Тут Кирюха вскинул голову и, глядя за спины наших противников, бодрым голосом изрек:
– Здравствуйте, Сергей Иваныч!
Я невольно потянулась взглядом туда, где должен был появиться спасительный Сергей Иванович – наш участковый полицейский, но там никого не было. Компания мальчишек тоже синхронно оглянулась. И тут Кирюха вырвал мою куртку из лап Рафика и вытолкнул меня со двора. Однако, получив увесистую затрещину, сам выскочить не успел. Он впечатался в чугунную решетку и схватился за лицо. А когда отстранил руку, то, увидев кровавую лужицу в ладони, побледнел и медленно осел на асфальт. Не дожидаясь реакции гопников, я метнулась обратно. Отпихнув изумленного Рафика, склонилась над распростертым телом, пощупала пульс на шее и оглянулась на обидчика.
– Ты его убил, – округлив глаза, трагическим голосом заявила я.
– Чё ты трындишь?! – отбрехнулся Рафик, но опасливо попятился.
И тогда я закричала. Как «Шепот смерти» из мультика про ночную фурию. Всех пятерых сдуло моим визгом за мгновение, а Кирюха приоткрыл глаз и пробормотал:
– Софико, чего ты орешь?
Он поднял ладонь, посмотрел на нее и только собрался снова закатить глаза, как я строго предупредила:
– Даже не думай!
Тогда я узнала, что Кирюха не выносит вида крови, а его самого во дворе прозвали Жмуриком.
Пришлось вернуться, отмыться и переодеться. И пока мы все это проделывали, снова захотелось есть.
