– Только подробностей, того, что я говорил про английского полковника и то, что было все на чужой земле, ни в коем случае не говори, – предупредил царь расходившегося Петю. – Съезди, ты же сам старый пердун и тоже с Георгием, вот и найдете о чем поговорить.
Так, вернемся к Хайрему Максиму и его партнеру Захарову (вообще-то к греку Захариосу).
К моменту создания пулемета Хайрем Стивенс Ма?ксим[25 - Ударение на первом слоге, а не на втором, как у нас принято.] был уже изобретателем с именем: в электротехнике он конкурировал с самим Эдисоном, создав одновременно с ним электрическую лампу с угольным электродом[26 - Создав, а не изобретя, ибо у лампы с угольным электродом было много предшественников (более полутора десятков), но лишь Эдисону удалось сделать что-то более-менее пригодное для использования в быту. Среди создателей ламп были и русские: Яблочков – его «каолиновые свечи», где не требовался вакуум, освещали Невский проспект, а потом Париж, и Лодыгин – его привилегия в России была раньше патента Эдисона, но за границей Лодыгин не патентовал свое детище, лишь в 1906-м продал патент на лампу с вольфрамовой нитью компании Дженерал Электрик.] и добившись подряда на электрическое освещение первого здания в США. До этого у него были успешные проекты по газовому освещению, и все локомотивы в Америке освещали себе путь газовым прожектором Максима, поэтому с электрическим проектом он справился успешно и на всемирной выставке в Париже разделил с Эдисоном номер журнала, посвященного чудесам электричества, и вместе с ним был удостоен офицерского креста ордена Почетного Легиона. То есть для Эдисона он представлял серьезную угрозу, и, по слухам, Эдисон выплатил ему приличные «отступные», чтобы Максим больше не занимался изобретениями в области электричества. По другой версии, один из знакомых сказал Максиму, чтобы тот бросил заниматься электричеством, так как можно гораздо больше заработать на оружии, помогая европейцам убивать друг друга.
Максим решил, что его машину для стрельбы будет приводить в действие короткий, всего на один дюйм, ход ствола назад после выстрела. Устройство для стрельбы, напоминающее пулемет, было создано в 1873 году, затем Максим занялся новыми изобретениями и проектами, и только через десять лет он вновь вспомнил о своем детище, доработал его, но ввиду сложной автоматики и этот прототип был ненадежным, только через два года появилось то, что мы можем назвать пулеметом Максима. Это было довольно громоздкое, тяжелое и неказистое устройство, но изобретатель решил продемонстрировать его потенциальным заказчикам. К этому он основательно подготовился, учтя опыт предыдущих неудач: одной из причин поражения в «электрической войне» с Эдисоном стала плохая патентная защита, и для пулемета Максим оформляет несколько патентов. Он основывает Maxim Gun Company вместе с несколькими партнерами, куда входил и британский «оружейный король» Виккерс, разрабатывает метод изготовления бездымного пороха для пулеметных патронов (иначе пулеметчик не видел цель из-за дыма).
В 1887 году Максим усовершенствует механизм подачи патронной ленты, так как подача патронов в его машинке для стрельбы без ленты была невозможна. И после неудачи показа в Британии (лорды решили, что машина громоздка и ненадежна, а расход патронов привел их в ужас) решил поехать в Италию. Здесь состоялась его встреча с представителем конкурирующей фирмы – Базилем Захаровым. Иногда Захарова считают русским (он и сам иногда поддерживал эту версию), но родителями Базилеуса Захариоса были греки, а русский, как и множество других языков, он хорошо знал из-за того, что детство свое провел в Одессе. В молодости он тоже перепробовал множество профессий: был сутенером, пожарным (в Стамбуле того времени это синоним рэкетира, так как пожарные тушили пожары за деньги, вымогая их у несчастных погорельцев). Не гнушались они и «трофеями» на пожаре, а, по слухам, часто сами устраивали эти самые пожары, если в городе давно ничего не горело, был менялой, торговал чем только ни придется, пока не прибился в качестве агента к компании шведа Торстена Норденфельда – одного из крупнейших европейских торговцев оружием. Захарову было поручено участвовать в конкурсе против пулемета Максима, так как компания Норден-фельда производила собственный вариант «пулемета» – картечницу с неподвижными горизонтально расположенными стволами. И вот, на демонстрации в Специи, в присутствии итальянской аристократии, пулемет Максима не мог сделать ни единого выстрела, так как пулеметчик был пьян (его подпоил неизвестный «доброжелатель»). Следующие «смотрины» состоялись в Вене – в первый день пулемет дал несколько очередей и замолк – разобрав механизм, Максим понял, что здесь не обошлось без постороннего вмешательства. На второй день изобретатель сам взялся за рукоятки пулемета. В присутствии императора Франца-Иосифа, выпустив 330 пуль за 30 секунд, Максим выбил на мишени императорские инициалы F и J. Присутствующие, включая императора, были поражены, «пулемет» Норденфельда на этом фоне выглядел бледно. Казалось бы, успех полный, но кто-то нашептал высшему военному руководству, что, да, «Максим» – прекрасный пулемет, но их собирают поштучно, вручную, и только Норденфельд может обеспечить выполнение крупного заказа для императорской армии.
Максиму ничего не оставалось, как объединиться с Норденфельдом и Захаровым.
Хайрем Максим был прекрасным механиком и талантливым изобретателем, но плохим бизнесменом, быстро увлекался новым делом и не доводил начатого до конца. Базиль Захаров, наоборот, ничего не понимал в технике, но обладал природной деловой хваткой, был мастером интриг и подкупов. Норденфельд предоставлял свой капитал и производственные мощности. Новый альянс быстро довел дело до конца: Франц-Иосиф сам пострелял из пулемета и был очарован легкостью обращения с ним. На фабрике Норденфельда производились пулеметы калибра 11,43 мм, но можно было адаптировать их под патрон заказчика. Австрийцы, а затем англичане и немцы с удовольствием закупали пулеметы. Что касается России, то еще в 1887 военное ведомство приобрело несколько ранних пулеметов Максима для сравнения с картечницами Норденфельда. Надо сказать, что русское Военное министерство закупало новые образцы оружия во всех странах, для чего была учреждена сеть военных агентов (военных атташе) – мы предпочитали законно купить новый образец, а не красть его по-шпионски. Тем более что иностранцы охотно продавали русским даже «свежие» образцы оружия: все равно у этих варваров нет современного производства сложной техники и они прибегут к нам за готовыми изделиями, либо закупят у нас станки и технологии, и наши инженеры будут получать двукратное по сравнению с русскими специалистами жалованье на их же оружейных заводах.
Мнения русских экспертов разделились, но преобладало отрицательное: поражал расход дорогостоящих боеприпасов, и многие не видели преимуществ перед обычными шрапнельными снарядами – тактики применения пулеметов не было, а действие шрапнели многие недавно ощутили на себе во время русско-турецкой войны. В марте 1888 года в присутствии Александра III были проведены испытания пулемета Максима под патрон к винтовке Бердана калибра 10,67 мм, и царь лично опробовал новое оружие. Отзыв был положительным, но потребовалась доработка в связи с перевооружением армии под трехлинейный патрон 7,62 мм. Теперь мне предстояло участвовать в этих испытаниях на правах наблюдателя, а противником был волк бизнеса Базилеос Захариос. Кое-что я помнил из будущего, так что рассчитывал «уделать» волка его же оружием.
Василий Васильевич, как звали Захариоса в России, появился за две недели перед Пасхой с целью осмотреться и «провентилировать» обстановку. Про меня он даже не подозревал, поэтому я был спокоен и практически сразу после разговора с Агеевым о будущей демонстрации Захариосом лафета и пулемета я начал готовиться к бою с акулой бизнеса. С помощью чертежников Главного Штаба вычертил свои приспособления к пулемету Максима и даже сделал заготовку активного усилителя отдачи и опытный станок по типу станка Соколова образца 1910 года. Кроме того, договорившись с начальником конюшен, обслуживающих Главный Штаб, переоборудовал двуконную бричку под установку пулемета и сделал что-то вроде известной тачанки. Переоборудование тарантаса стоило мне 50 рублей, еще столько же я заплатил в мастерских за станок и надульный усилитель отдачи. Поставив имевшийся на высших офицерских курсах в Ораниенбауме пулемет под патрон 4,2 линии на повозку, мы достаточно долго тренировались, чтобы лошади не пугались шума выстрелов, а потом, по накатанной дороге, учились поражать цель на скаку. Тренировались и выполнять повороты, чтобы бричка с приподнятым против обычного центром тяжести не перевернулась. На подобное развлечение приходили посмотреть офицеры, что это там творит этот чиновник, тем более что я сам тренировался в стрельбе из пулемета на ходу.
Надо сказать, что в конце апреля меня вызвал генерал Обручев – накануне Агеев предупредил, чтобы я завтра был при параде.
В назначенное время я был у генерала, который взял папку со стола и произнес: «Указом Его Императорского Величества коллежский асессор Степанов Александр Павлович производится за отличие в надворные советники со старшинством с позавчерашнего дня. Поздравляю вас надворным советником, господин Степанов». Он протянул мне папку, и я, взяв ее, ответил: «Служу Престолу и Отечеству!» После этого генерал осторожно пожал мне руку. Я продолжал носить перчатки (для парадной формы я купил тонкие белые лайковые перчатки), но руки мои выглядели гораздо лучше, а к перчаткам я как-то привык и они стали как бы второй кожей, но Николай Николаевич этого не знал и воображал, наверно, что у меня там какая-то клешня. Я поблагодарил Обручева и отправился к Агееву, думая, что то ли он подписал мне представление на внеочередной чин, то ли в Военно-медицинской академии расстарались: там закончились испытания СЦ и готовилась публикация в Военно-медицинском журнале.
Агеев порадовался за меня и в ответ на мой вопрос сказал, что он не писал представления на чин, оставив меня в некотором недоумении.
– Но с вас причитается, – сказал полковник, – а новые петлицы, по обычаю, причитаются с меня!
Договорились поужинать в «Астории» – мне там уха очень нравилась, лучше, пожалуй, в Петербурге и не готовили, а тут опять пост, бараньих отбивных еще полмесяца ждать… В отделе нас прибавилось, но это пришли опытные филеры из Жандармского Корпуса во главе с вахмистром, застрелившим тогда в мансарде звероподобного Семена. Они теперь числились чиновниками по Военному министерству, большинство по XIV классу, но с хорошим жалованьем и премиальными, а вахмистр сдал экзамен на первый офицерский чин и был произведен в подпоручики. Филеры во главе с подпоручиком в штабе не появлялись – они продолжали числиться как в разведочном отделе, так и по Корпусу Жандармов, занимая помещение в доме на Миллионной, куда переехало Управление Корпусом, так что их вроде и не было, но они были и «пасли» иностранцев, особенно военных атташе, да и вообще всяких подозрительных личностей зарубежного происхождения. От Агеева я узнал, что Захариос, согласно донесениям филеров, был у некоторых великих князей, везде с богатыми подарками. Почву готовит для своего шоу, а что после Пасхи начнется – грек, наверно, весь магазин Фаберже уже скупил…
Так что за столиком были только я и Агеев, у нас в Штабе было еще двое чиновников в ранге коллежских секретарей: делопроизводитель и его помощник, остальные должности пока вакантные, но Агеев сказал, что в ближайшие месяцы штат отдела будет заполнен полностью. Уже практически приступили к исполнению служебных обязанностей офицеры в Варшаве и Ташкенте, и он ожидает только решения по своим замам по оперативным вопросам здесь.
У меня с полковником сложились доверительные, почти дружеские отношения: мы вместе продолжали ходить в тир, обедали, а часто и ужинали вместе (Агеев, как и я, был холост). Сергей Семенович был в курсе моих скачек на тачанке, только просил быть осторожнее, я же ответил, что после случая с гранатой на полигоне мне бояться нечего, разве только лошадь лягнет, но я к ним не приближаюсь.
Жили мы по соседству, иногда ходили друг к другу в гости, поиграть в шахматы. Полковник был сильным игроком и частенько меня обыгрывал, особенно когда я отвлекался или задумывался о чем-то постороннем, а он всегда был собран и ошибок не прощал. В таких случаях обычно горничная Катя, убиравшая и готовившая нам обоим, задерживалась, чтобы поставить самовар и подать чай. Потом она уходила, жила она на Васильевском, большей частью ходила пешком через Дворцовый мост, где недалеко снимала вместе с еще одной девушкой комнату в доходном доме. Родом она была откуда-то с мызы под Ораниенбаумом, в Петербург приехала год назад и стала искать работу по дому, тут ее и приметил Агеев. Катя была красива, с высокой грудью и темно-русыми волосами, заплетенными в тугую косу, уложенную вокруг головы. По меркам двадцать первого века слегка полновата, но худых здесь вообще за красавиц не держали. Как-то оставшись убрать посуду после чая, она осталась у меня на ночь, и с тех пор мы были близки. Вообще-то я догадывался, что и полковнику Катя уделяет толику своих ласк, но мне как-то было все равно, девушка она была опрятная во всем, не только в уборке комнат и мытье посуды. Так что физиология и больше ничего, любви я не испытывал, а Катя и не догадывалась, что это за барские романтические вздохи при луне. Вот так и проходила моя жизнь в конце XIX века, не скажу, что очень спокойно, как некоторые представляют то неспешное время. Это смотря где оно неспешное, в Кинешме или Кимрах и в XXI веке неспешное, а в столице жизнь всегда «бьет ключом», независимо от того, XIX или XXI век на дворе. Да и где мне было в мое время встретиться с первым лицом государства, а вот послезавтра нас с Агеевым ждут в Зимнем.
Назавтра в Зимнем все напоминало процедуру, что мы проходили с Генрихом во время первого награждения в Москве, только в Петербурге, естественно, масштаб побольше. А так все то же: сначала помариновали в «предбаннике», причем здесь тоже, то ли от волнения, то ли от духоты, некоторым старичкам-генералам и статским «высокопревосходительствам» стало дурно. Побежали за нашатырем и каплями, принесли воды, откачали. Потом открылись большие двустворчатые двери, всех построили в зале побольше в одну шеренгу, впереди особы, начиная от III класса, за ними все остальные. Я оказался в группе гвардейских капитанов, подполковников и надворных советников, а Агеева поставили десятка на два «персон» ближе к генералам, за мной осталось столько же остальных награждаемых. По статуту мне должны были вручить орден Святой Анны 3-й степени, да и надворным я пробыл три дня, так что за мной слева стоял средних лет асессор, поминутно утирая платком пот с лысины. Все ожидали государя императора, он же «царь-наш-батюшка». Наконец, герольдмейстер объявил полный титул самодержца всероссийского, и в дверь вошел крупный бородач с взглядом исподлобья, с голубой лентой Святого Андрея Первозванного наискосок через правое плечо и белым крестом Святого Георгия на толстой короткой шее. «Прямо-таки медведь какой», – подумал я.
Началось награждение, царь останавливался перед кавалером, вручал орден, часто задавал вопросы, иногда беседовал одну-две минуты с награжденным, в общем, дело двигалось достаточно медленно. Дойдя до Агеева, император подозвал из свиты генерала с вислыми усами, и они о чем-то поговорили. Генерал похлопал полковника по плечу, из чего я сделал вывод, что они знакомы. Вот и ко мне подошел самодержец, взяв папочку и коробочку из рук адъютанта в генеральской форме, другой офицер с аксельбантами держал плоский прямоугольный поднос с папками и коробочками. «Медведь» посмотрел на меня и сказал:
– Поздравляю вас орденом Святого Равноапостольного князя Владимира четвертой степени с мечами и жалую потомственное дворянство Российской империи вам и потомкам вашим.
Император протянул руку назад, генерал-адъютант вложил в нее две папочки и коробочку с орденом.
– Служу Престолу и Отечеству, – громко сказал я, так что на меня обратили внимание стоявшие рядом (хорошо еще, что на автомате не произнес «Служу Советскому Союзу»).
– Вот, Черевин, посмотри, какие орлы у твоего Агеева служат, в огне не горят и в воде не тонут?! – с некоторой вопросительной интонацией произнес Александр III.
– Не было случая проверить насчет воды, ваше императорское величество, – ответил я, приняв «вид лихой и слегка придурковатый», каким следовало быть подчиненному перед лицом начальствующим, еще по петровскому указу.
– Слышал я про твои изобретения с лекарством и с ручными бомбами, да и про подпись Fucking тоже, – сказал царь, – считай, сразу за все наградил тебя и вперед тоже. Смотри, не подведи меня! – И император двинулся к коллежскому асессору, стоявшему «ни жив ни мертв» слева.
Скоро награждение закончилось, царь удалился во внутренние покои, сославшись на дела, и нас пригласили на фуршет, отведать, чего Бог послал. Поскольку стол был постный, отведывать особенно было нечего, и мы с Агеевым поспешили в Штаб, для чего нам нужно было всего лишь перейти площадь.
– А мне Георгия дали, – похвастался Агеев, – а тебе что?
– Поздравляю, Сергей, это для офицера самый главный орден, просто так его не дают, как там – «носить, не снимая», – порадовался я за друга. – А мне – Владимира с мечами!
– Тоже тебя поздравляю! Знатный орден, при любой форме носится, и мечи… да ты же теперь потомственный дворянин, то-то радость твоему деду будет! – так же не скрывал радости за меня полковник. – Правнуки-то его теперь – потомственными дворянами станут при рождении!
Вернувшись, мы представились генералу Обручеву по случаю награждения высокими наградами, генерал поздравил нас и отпустил со службы – отмечать награды, но достойно для кавалеров таких орденов. Вышли опять на Дворцовую, стараясь уберечься от пронизывающего ветра (а ведь, когда пересекали площадь, идя на прием в Зимний, снаружи было практически безветренно, вот ведь переменчивая питерская весенняя погодка). Дойдя до Певческого мостика, мы взяли извозчика, решив пойти в модный фешенебельный ресторан «Донон», на набережной Мойки, 24. Вообще-то офицеру было не к лицу ходить пешком, даже если близко, но здесь еще сыграло то, что я, по крайней мере, уже замерз, так как был в лаковых штиблетах, не приспособленных для прогулок. Вот и искомый адрес, действительно, в двух шагах. Сунув извозчику двугривенный, я огляделся: ничего похожего на дорогой ресторан, я-то ожидал увидеть ярко освещенный подъезд, швейцара с бородой, а то и двух, но ничего этого не было и в помине. Сергей потащил меня куда-то во двор.
– Это здесь, иди за мной, – показывал дорогу полковник, видно, бывавший здесь не первый раз, – просто с улицы не заметно.
Двор, впрочем, был ярко освещен, летом здесь явно стояли столики под деревьями в тенистом саду. Войдя в помещение, где было тепло и уютно, мы сдали гардеробщику шинели и прошли в зал. Публики было немного, сегодня же Чистый четверг, все по домам сидят и предаются душеспасительным мыслям, очищаясь перед Светлым Христовым Воскресением. Из офицеров были мы двое, но нет, там, в углу, явно генеральские эполеты золотом блестят. Может, «превосходительства» тоже награды обмывают. По соображениям офицерской этики надо было бы спросить у старших по званию разрешения присутствовать, но Агеев не стал с этим заморачиваться и просто потащил меня к такому же столику в другой половине зала. Рядом чинно сидели какие-то господа во фраках, дам не было вовсе, то есть вообще. Полковник заметил, что высшая аристократия в общем зале не сидит, а больше прячется от публики по отдельным кабинетам, там и вход отдельный. Но мы не графы с князьями, хотя, если я так же буду делать карьеру семимильными шагами, он не удивится тому, что ему вскоре придется обращаться ко мне «ваше сиятельство, господин граф». На эту «подколку» я ответил, что скорее я буду в ближайшем будущем именовать его «превосходительством», поскольку мне до графа гораздо дальше, чем ему – до генерала.
Пока Агеев лениво перелистывал меню и изучал винную карту (я отдал заказ на откуп ему), у столика бесшумно возник официант.
– Что ваши высокоблагородия изволят заказать? – спросил он, наклоняясь в поклоне. – Осмелюсь предложить раков по-бордоски, свежайшие-с, все хвалят…
– Вот что, голубчик, раков мы у себя в деревне наловим, во Францию нам для этого ехать нечего, да и не из Бордо они, а здешние, чухонские, – осадил пыл халдея Агеев, – нам бы чего по-русски, стерлядки паровой отведать, например. А для начала осетрины холодного копчения, балычок тоненько порезать, сёмужки с лимоном и икорки, само собой, зернистой и огурчики свежие порезать. Вы что предпочитаете к рыбному столу, Александр Палыч, может, бутылочку шабли, нет, ну его, не подходит для сегодняшнего торжественного случая. Притащи-ка нам, братец, бутылочку «Клико», веселой вдовы, в ведерке со льдом, как положено.
– Ну нешто мы не понимаем, ваше высокоблагородие, господин полковник, может, изволите сами на стерлядок взглянуть, вам их и поймают тут же, – предложил официант, – вон у нас «акварий» возле фонтана.
И правда, в большом аквариуме плавали разнообразные рыбы, а на дне, шевеля усами, сидели крупные раки (видимо, будущие «бордоские»). Выбрав стерлядок среднего размера, побойчее, мы вернулись к столику, где уже были сервированы закуски и стояло ведерко с шампанским. Официант подвинул нам стулья и спросил:
– Прикажете открыть?
– Да уж давай, братец, открывай.
Ловко открыв бутылку, официант продемонстрировал полковнику пробку и налил немного вина в бокал. Агеев сделал глоток, а затем кивнул головой, давай, мол, наливай.
Шампанское и впрямь было хорошим, в меру охлажденным. Поскольку это был мой первый бокал шампанского в этом веке, я попытался его оценить. Доводилось мне пить в лучшие годы и «Клико» и «Дом Периньон», но это как-то отличалось, и в лучшую сторону.
– Неплохой Резерв[27 - Резерв – выдержанное вино, в случае с «Клико», белый или розовый брют.], – отметил полковник, отпив пару глотков. – Что же, за нас, кавалеров орденов Империи Российской, и дай Бог, чтобы не последних.
Потом мы отдали должное закускам, а затем принесли стерлядок, отдельно блюдечко с порезанным лимоном и отваренной некрупной картошки с зеленым (!) укропом. Стерлядка была приготовлена на пару с какими-то травами, а не просто так. Под нее хорошо прошел еще бокальчик брюта, после чего Агеев, насытившись, произнес:
– Хорошо поесть и выпить, Саша, это еще то удовольствие, но ведь не в этом счастье.
– А в чем, Сергей? – ответил я, опасаясь, что полковник ответит: «в служении государю», тогда придется пить стоя за государя императора, бить бокалы и заказывать «Боже, царя храни», впрочем, оркестра здесь никакого нет. Были бы мы пьяны, то исполнили гимн «а капелла»[28 - А капелла от a cappella (итал.), пение без инструментального сопровождение, без музыки, как правило, хором.], и пусть тогда хоть кто-нибудь остался сидеть!
Затем, естественно, стрельба в потолок, битье зеркал и халдейских морд, все как в низкопробном советском кино про дебоши белых офицеров. Но здесь аристократический ресторан, никто даже не говорит громко, тем более не бузит, да и револьверов у нас с собой нет…
– Нет, Саша, счастье не в этом, а в том, когда тебя любят, когда тебя ждут и ты нужен. Я ведь женюсь, друг мой, и предлагаю тебе быть шафером на моей свадьбе, – прочувствованно сказал Агеев, разливая остатки шампанского. – Завтра Страстная пятница, предложение делать нельзя, а вот сразу после Пасхи отправлюсь просить руки. Я уже однажды просил, но получил от ее мамаши отказ, что, вот будешь генералом, Сережа, тогда и приходи. Ну, я хоть и не генерал, но после награждения Георгием, думаю, долго в полковниках ходить не буду, тем более государь меня заметил, вот сегодня, когда Черевина подозвал, генерал-лейтенант ему про меня прямо дифирамбы пел, какой я храбрый и отважный был в Корпусе[29 - В Корпусе жандармов, где с подачи генерала Черевина и начинал свою разведывательную деятельность Агеев, как специалист по противодействию иностранным шпионам.].
– Сергей, это тот генерал-лейтенант с алкогольным носом в сизых прожилках и вислыми усами, что сопровождал императора, дойдя и до меня?
– Да, это генерал Черевин, друг государя и начальник его охраны. Он в свое время уговорил перейти меня в Корпус жандармов офицером для особых поручений. Я ведь не всегда был жандармом, на них ведь нигде не учат, и офицеры подбираются разные: кого вытурили из полка за проступки, а кто сам ушел, вроде меня. Я ведь в лейб-гвардии Ее величества кирасирский полк, что расквартирован в Гатчине, в знаменитые «синие кирасиры» был назначен. Но быть гвардейским кирасиром весьма накладно, а семья наша средств не имела, отец умер, а вскоре и матушка, остались я и сестра, она на Бестужевских курсах сейчас учится, а как я поступил в жандармы, то вовсе прекратила со мной общаться, маленькая еще была, глупая, книжки революционные читает, дура. Я ей деньги посылаю, а они назад возвращаются, гордая, не берет «подачки от жандарма, у которого руки по локоть в крови борцов за народное счастье». Уж я просил приглядеть за ней своих знакомых по Корпусу, как бы с бомбистами-анархистами не связалась, но пока, говорят, только книжки читает и разговоры разговаривает с такими же, как она.
А с Наташей я, считай, с детства знаком, их имение рядом с нашей деревенькой, – рассказывал дальше Сергей, – и любим мы давно друг друга, она хоть и младше меня на двенадцать лет, но я для нее был просто друг и как бы старший брат. Вот прошлым летом она согласилась стать моей женой, и пошел я просить Наташиной руки у ее маменьки, графини. Ну и получил отказ: «Ты, говорит, Сережа, нам как родной, но был бы ты генералом, я бы еще подумала, а так, извини…»
– Так что, друг мой Саша, – продолжал Агеев, – конец нашим холостым пирушкам, хотя мальчишник мы еще устроим, а ты пока холостой, отдавай должное Катюшиным прелестям, но и на барышень из приличных семейств поглядывай, ты ведь теперь потомственный дворянин и надворный советник в 23 года с двумя орденами, среди которых Владимир с мечами – это же редкость среди статских, война-то вон когда закончилась, когда ты еще в гимназию ходил. Так что на твой орден смотрят, те, кто понимает, конечно.
И правда, два прилично одетых господина за соседним столиком упорно глядели на меня:
– Прошу простить покорно, вы Александр Павлович Степанов? – обратился ко мне один из них.
Да это газетчики из питерской «Недели»: Гайдебуров, редактор, и второй – Меньшиков вроде. Да, вот они представляются Агееву:
– Господин полковник, прошу еще раз извинить, мы не сразу признали вашего визави[30 - Визави от vis-a-vis (фр.) – лицо, сидящее или стоящее напротив.], – подошел к столу Гайдебуров, – позвольте представиться: Гайдебуров Павел Андреевич, редактор еженедельника «Неделя», и Меньшиков Михаил Осипович, секретарь редакции и постоянный корреспондент. Позвольте нам задать пару вопросов господину надворному советнику.
– Это на усмотрение Александра Павловича, – ответил Агеев и подозвал официанта, приказав убрать со стола.
– Александр Павлович, – начал Гайдебуров, а Меньшиков достал свой неизменный блокнот, – вижу, что вы теперь на государственной службе и не обойдены чинами и наградами…
– Это без комментариев, – оборвал газетчика полковник, – видно, что он не жалует пишущую братию.
– Понимаю, – продолжил Гайдебуров, – поэтому не буду спрашивать, за что чины и награды, тем более такие. Я хотел лишь спросить о завершившихся в Военно-медицинской академии испытаниях чудодейственного препарата, что вы изобрели, слухами об этом полнится весь Петербург, мои знакомые врачи наперебой обсуждают эту новость. А господин фон Циммер тоже причастен к этому изобретению, где он сейчас, в Москве или здесь?
– Господин фон Циммер трагически погиб во время взрыва в лаборатории, а я вот, видите, тоже пострадал там же. Да, препарат СЦ (он назван по первым буквам наших фамилий) сейчас прошел необходимые испытания, и об этом будет опубликована статья в ближайшем номере «Военно-медицинского журнала».
– А можно ли приобрести ваш препарат и где?
– Все права на СЦ уступлены моему деду Степанову Ивану Петровичу, на фабрике которого он и производится. Желающие купить могут обратиться в представительства компании, они есть во всех крупных городах Империи, естественно, есть и в Петербурге, в Гостином дворе на Невском. Пока компания продает препарат СЦ только оптом в аптеки и аптечные магазины.
Пусть будет реклама, чем больше людей узнают, тем лучше препарат разойдется. Надо подсказать деду, пусть дадут рекламные объявления в крупные газеты и в местные, там, где есть представительства.
Глава 4
ПАСХАЛЬНАЯ
Наступил вечер перед Пасхой, Сергей потащил меня куда-то на Литейный, потом мы свернули в переулок и увидели небольшой храм. Агеев стал озираться по сторонам и вдруг шепнул мне:
– Вот она, вон там, у колонны, в шляпке, под вуалью, а рядом ее мамаша.
Я посмотрел в ту сторону, но шляпок и девушек под вуалью было не менее десятка и у каждой рядом торчали родственники, так что я не был уверен, Наташа это или нет. Тем более что вид шляпки сзади мне не позволял оценить избранницу Сергея. Наконец, в полночь зазвонили колокола и начался крестный ход вокруг храма, священник возглашал: «Христос воскресе!», а люди хором отвечали: «Воистину воскресе!» и так три раза. Было видно, что люди истово молятся и осеняют себя крестным знамением. Краем глаза я наблюдал за Сергеем, он крестился, как бы отмахиваясь от назойливой мухи, и на лице его я не видел того просветления, которое было у других. Что-то я не вижу в нем истинной веры, даже я более истово крестился, а Сергей вел себя точь-в-точь так, как ведут себя большинство людей XXI века, посещая храм на Пасху: ну обычай такой и что… Возможно, это было оттого, что мысли его занимала та девушка в шляпке с вуалью.
Священник взмахнул кадилом, и все пошли внутрь, оставшиеся начали поздравлять друг друга со Светлым Христовым Воскресением, а «чистая публика» – потихоньку расходиться, иначе пришлось бы стоять в битком набитом храме еще четыре часа. Оставив меня одного, Сергей поспешил к двум женщинам, собиравшимся выйти за церковную ограду. Было слышно, как он поздравил их, но ни одна из них не сделала даже попытки расцеловаться, хотя я видел, что так поступали даже люди незнакомые друг другу и делали это с радостью. Мать с дочерью только кивнули и что-то сказали Сергею, нервно сжимавшему в левой руке фуражку, и продолжили свой путь.
Я немного разглядел избранницу полковника: стройная фигурка, белокурые волосы под шляпкой, рост средний – обычная девушка, мимо которой пройдешь и тут же забудешь. Разве что молоденькая – она рядом с мамашей выглядела как гимназисточка выпускного класса, а Агееву-то уже 35 лет… Скорее, ему уж мамаше предложение делать надо, стал бы графом (или не стал? Я как-то не очень разобрался во всех правилах наследования титула, вот жене от мужа титул вроде передается, а наоборот, может и нет…)[31 - Титул в Российской империи передавался исключительно по мужской линии. Так что, Агеев никаким графом бы не стал, женись он хоть на дочке, хоть на мамаше, хоть на обеих сразу.].
Тут ко мне подошел расстроенный полковник.
– Нет, ты видел? – кипел он. – Даже похристосоваться не захотели!
– Да плюнь ты на них, может, им на улице неудобно, спесь графская не позволяет. Поехали лучше домой, поздно уже, да и ночь сегодня ясная, а значит, будет холодно. Зайдем лучше ко мне, – предложил я, – тяпнем коньячку и на боковую.
Так и сделали. Только коньячку полковник влил в себя столько, что мне пришлось проводить его до квартиры и уложить в койку, сняв, естественно, шинель, китель и ботинки и накрыв пледом, чтобы не замерз.
Утром я проснулся от осторожного стука в дверь и услышал Катин голосок:
– Вставайте, Александр Палыч, завтрак готов.
Я умылся, причесался, сменил сорочку на чистую и вышел к завтраку. На столе стояла тарелка с крашеными яйцами, творожная пасха и красивый кулич. У плиты суетилась Катя, переворачивая на сковородке что-то аппетитно скворчащее и явно мясное.
– Садитесь, Александр Палыч, все сама приготовила и кулич испекла, носила его в церковь, и батюшка освятил.
– Да ты садись, покушай со мной, – меня тронула Катина забота. – Давай в честь светлого праздника по рюмочке мадеры!
Катя отставила сковородку с телячьими отбивными, сняла фартук, поставила лафитнички на стол, я же тем временем достал бутылку крымской мадеры (любят крестьяне в этом времени мадеру, вот и Гриша Распутин, который через десять лет появится на горизонте[32 - Распутин появился в Петербурге в 1903 году, когда ему исполнилось 30 лет.], ее очень даже уважал). Я разлил вино, подал Кате лафитничек и сказал «Христос воскресе, Катюша», и она ответила «Воистину воскресе, Александр Палыч», потом я расцеловал ее в сладкие, пахнущие мадерой мягкие податливые губы. Катя покраснела и, потупившись, села на стул.
– Вкусное вино мадера, – сказала она через некоторое время, – как церковный кагор, только вкуснее.
Мы поели, потом еще выпили и еще целовались, потом я поднял ее на руки и отнес в спальню.
– Только штору закройте, Александр Палыч, – попросила Катя. Она не могла заниматься сексом при свете, стеснялась, а в темноте была очень даже раскованна и изобретательна.
– Катя, сколько раз я просил называть меня по имени, – сказал я, раздеваясь (Катя уже успела расстегнуть все свои многочисленные крючочки и пуговки и юркнула под одеяло), – ну какой я тебе Александр Палыч, я же всего на три года старше тебя.
– Ну как же, – протянула, высунувшись из-под одеяла, Катя, – вы же ба-арин…
Потом, насытившись друг другом, мы лежали в блаженной истоме, Катя положила голову на плечо и осторожно гладила меня кончиками пальцев. Я снимал перчатки, хотя первый раз, чтобы не пугать девушку, оставил их на руках, но Катя сама настояла, чтобы я их снял, и как-то принесла небольшой горшочек, завязанный чистой тряпицей, сказав, что это целебная мазь, которую готовит из трав ее дед. Я хотел было отказаться (мало ли что дедушка туда кладет, может, навоз, а может, жир тухлый какой), но, когда понюхал, понял, что основная составляющая – это мед, травы и, возможно, какой-то прополис или хвойное масло, а может, и то и другое. В общем, пахло приятно, и Катя, после наших любовных игрищ, намазывала мне руки этой смесью и надевала на намазанные мазью кисти рук белые холщовые варежки. И что интересно, через десяток таких аппликаций[33 - Аппликация – наложение мази.] состояние кожи значительно улучшилось и начали правильно расти ногти! Увидев мое удивление, Катя объяснила, что ее дед – известный в их краях травник и пасечник, живет на пасеке в лесу, и даже медведь его не трогает (потому что дед специально для «хозяина» сеет делянку овса, и медведь улья не ломает). Многие считают его колдуном, только дед никому зла не делает, говорит, что за зло потом жестоко расплачиваться придется. Только однажды дед заговорил молодого барина, снасильничавшего шестнадцатилетнюю Катю, и барин скоро свернул себе шею, свалившись с лошади. Дед же потом месяц молился – грех отмаливал, но в тот год зимой тяжело заболел и чуть Богу душу не отдал. Катя за ним ухаживала, и он сказал ей, что его болезнь – это плата за то, что он чужую жизнь взял.
– Хороший ты, Саша, – сказала Катя, когда я осторожно, кончиками пальцев гладил ее грудь, – так бы и осталась с тобой навсегда, да знаю, что мы друг другу не ровня.
Я сказал ей, что Сергей женится и съедет к молодой жене, либо снимет себе квартиру попросторней, не станет же графиня в трех комнатах ютиться, так что пусть Катя живет у меня хоть все время, я-то жениться не собираюсь. А денег ей буду вдвое платить, не надо будет еще места искать (мы с Сергеем платили Кате по 20 рублей каждый, так что в месяц она получала как чиновник средней руки либо армейский поручик).
– Да что ты, Саша, – ответила мне со вздохом Катя, – я знаю, что Агеев женится, да только он меня не увольнял, сказал, что все по-прежнему остается. Сашенька, ты берегись его, он плохой человек, злой, если бы ты знал, что он со мной вытворяет… Он – зверь. Агеев и через тебя перешагнет, если надо, и дальше пойдет, даже не оглянется.
Тогда я расценил эти слова как Катины капризы, а ведь надо было прислушаться…
Как известно, на Светлую седмицу принято ходить в гости и поздравлять друг друга с Христовым Воскресением. Одевшись получше, то есть в парадный мундир с орденами[34 - На праздниках офицеры и военные чиновники обязаны были быть в парадных мундирах. До русско-японской войны в обществе мундиру придавалась особая роль, им гордились и показаться в статском военному в общественном месте, театре, пойти в гости (коме самых близких родственников), тем более в праздник, считалось неприличным.], я поехал на Васильевский, к Менделееву. Однако тут меня ждал неприятный сюрприз. Представившись открывшей дверь горничной, я услышал, что меня принимать не велено, Дмитрий Иванович приказал, так что, мол, простите, господин надворный советник Степанов, но больше к нам не приходите. Обескураженный, я спустился по лестнице и сразу даже не мог решить, в чем я виноват и что мне дальше делать. Я плелся по тротуару, и не радовал меня довольно теплый солнечный день. Поеду-ка я в Москву, решил я, надо деда навестить, а то обмениваемся короткими посланиями в конвертах, что я передаю приказчику в дедовом магазине тканей в Гостином дворе. Вот только заеду домой, соберусь, позвоню Агееву (у нас в квартирах поставили телефоны) и на вокзал. Однако Сергей попросил меня задержаться до завтра и уехать вечерним поездом – я понял, что завтра ему потребуется моральная поддержка, и остался.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66592660&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
