– Только не это, дорогой, – качает головой Джордж. – Конечно, у тебя есть план и все такое, но в жизни всегда есть место театру.
Эшли отрывается от комикса – потрепанного выпуска «Академии смерти»:
– Ты готов бросить театр ради этого парня? В самом деле?
– Это часть плана, – отзываюсь я. – И он не просто какой-то там парень. Он Хадсон. ХАДСОН. Идеальный человек. – Пока я произношу это, в домик входят другие мои друзья – другие театральные ребята. Мы здороваемся, обнимаемся, некоторые из них говорят, что им нравится моя новая прическа. Джордан останавливают на ней взгляд и произносят:
– Ух ты! Тебя не узнать. Прикольно, однако. – А потом выбирают себе кровать. Я занимаю койку рядом с кроватью Джорджа, под койкой Эшли.
– Я думал, ты разместишься на втором ярусе, с такой-то прической, – комментирует мои действия Джордж.
– Уймись, – отвечаю я. – Это всего лишь волосы.
– И никакого тебе театра, – грустно говорит Эшли.
– И что ты будешь делать все лето? – спрашивает Джордж.
– Думаю заняться спортом, – отвечаю я, хотя сам не знаю, каким именно. – Бегом с препятствиями, а еще всякими там искусствами и ремеслами.
– Ну, это будет тебе обеспечено, – пожимает плечами Джордж.
– Я как-то не въезжаю, Рэнди, – начинает Эшли, – Понимаю, что ты запал на этого парня…
– Я не просто запал, – возражаю я. – Он заставляет меня чувствовать себя… иным. Он особенный.
Эшли вздыхает у себя наверху, и я замечаю, что они с Джорджем переглядываются.
– И зовите меня теперь Далом. По крайней мере, на людях.
– Дал, – задумывается Джордж. – Не так уж и плохо.
– А мне не нравится, – морщится Эшли. – Это не твое имя.
– Это же просто другая часть имени Рэндал. – Я достаю из сумки простыни – на этот раз они серого цвета, без радужных изображений единорогов, какие я привозил прежде, – и застилаю кровать. – Все хорошо. Я не забываю, кто я есть на самом деле. Просто хочу, чтобы на меня смотрели другими глазами.
– Ты хочешь казаться более мужественным, – с отвращением констатирует Эшли. Она спрыгивает вниз и помогает мне подоткнуть углы простыни. – Словно это что-то да значит. Эту чепуху придумали гендерные эссенциалисты.
– Это имидж, – высказывает свое мнение Джордж.
– Это то, что нравится Хадсону. – Я сажусь на кровать и разглаживаю серые простыни. По крайней мере, они из плотной ткани. Может, они и смотрятся иначе, но на ощупь такие же, как прежние.
– И ты уверен, что все это стоит того?
– Совершенно уверен.
Два
Мы усаживаемся полукругом рядом с флагштоком и смотрим на Джоан, которая, в свою очередь, смотрит в блокнот с обычным для нее выражением лица, скосив рот на одну сторону. Я сижу между Джорджем и Эшли. Мне можно по-прежнему дружить с ними, это никак не скажется на выполнении моего плана. Я решил, если ему это не понравится, значит, он не тот парень, каким я его считаю, а я считаю его парнем, который верит, что все мы особенные и способны на многое. Он может не знать, что мы старые близкие друзья, но это неважно. Кроме того, мне будет нужна их помощь.
Нахожу глазами Хадсона – он сидит на противоположной стороне полукруга и машет мне. Рядом с ним его лучший друг Брэд – высокий, худой, с обритой наголо головой и темной кожей. Он, подобно Хадсону, занимается спортом и не красит ногти, но, как ни странно, они просто друзья, и никто не знает, почему так получилось. Это одна из больших тайн лагеря. Как, например, действительно ли кто-то из третьего домика умер, или почему домики не разделены по гендерному принципу, а раздевалки в бассейне разделены.
– Мне нужно, чтобы вы показали мне дерево, – говорю я Джорджу и Эшли.
– Ты видел его, – отвечает Эшли. Она уже побывала в домике искусств и ремесел, нашла толстые нитки и теперь плетет из них браслет.
– Рэнди видел, а Дал нет, – усмехаюсь я. – Далу нужно увидеть дерево, когда Хадсон будет наблюдать за ним, чтобы он мог сказать, что ни за что не согласился бы встречаться с таким плейбоем.
– Плейбоем? – удивляется Джордж. – Дорогой, у нас на дворе не шестидесятые. Мы так не говорим.
– А меня больше беспокоит, что он говорит о себе в третьем лице и так, будто он – это два разных человека, – произносит Эшли.
– Это позволяет мне различать их. Дал – вроде как роль.
– Мастер перевоплощения. – Голос Джорджа чуть презрителен. – Хорошо-хорошо, я помогу тебе, но не могу представить, как ты заставишь его подслушать наш разговор.
– Просто подведи меня к дереву, когда я попрошу тебя об этом, ладно?
– Прошу внимания! – Джоан с поднятой рукой стоит перед флагштоком посреди домиков. – Когда рука поднимается…
– Все затыкаются! – раздается ей в ответ. Кто-то продолжает разговаривать, но Джоан не опускает руку до тех пор, пока не наступает полная тишина.
– Спасибо! – говорит Джоан. Она всегда выглядит невыспавшейся. Ей, должно быть, за пятьдесят, у нее короткие курчавые волосы и большие очки в пластмассовой оправе на цепочке, которые, готов поспорить, она носит еще с семидесятых годов, на ней всегда белая лагерная рубашка и бриджи. – Здравствуйте и добро пожаловать в лагерь «Открытая страна»! – продолжает она с недостаточным энтузиазмом и улыбкой, которая была бы просто неотразимой, будь у нее побольше энергии. – Я Джоан Руиз, директор лагеря. Я буду каждый день в восемь утра проводить здесь собрания, а по понедельникам вечером руководить кружком по истории ЛГБТКИА+. В иное время вы услышите мой голос, только если у вас появятся какие-нибудь неприятности. Вот и давайте поговорим о том, как не допустить этого. Во-первых, никаких мобильников, компьютеров, никаких «умных» часов и ремней или что там еще такое есть в наши дни. Во всех домиках имеются магнитофоны на случай, если вам нужно слушать музыку, но больше никакой техники. Если мы застукаем вас с телефоном или чем-то еще, то вы будете неделю драить кухню, а телефон мы заберем. И вы не получите его до тех пор, пока не отправитесь домой. К тому времени он успеет сто раз разрядиться, и вы не сможете незамедлительно войти в Интернет, чего, знаю, вам очень хотелось бы. Это означает также, что вам придется писать письма – Настоящие Письма, – если вы захотите пообщаться с друзьями или родителями. Следующее: Еда! Вы должны обязательно три раза в день приходить в столовую. Если вы веган или вегетарианец, если вам нужна кошерная еда или халяльная, вы должны были уже предупредить нас об этом, и мы приготовились бы кормить вас соответственно. Все будут есть, что дают. С этим у нас обстоит не так уж и плохо, уверяю вас. Да, вы можете получать из дома конфеты, какие-нибудь перекусы, но только то, что дозволено правилами – ничего с арахисом или кунжутом, ничего такого, на что у кого-то сильная аллергия; у ваших вожатых есть списки этих продуктов. Если вы получите посылку, вожатый посмотрит, нет ли в ней чего неразрешенного. Не оставляйте еду на столах! Она привлекает муравьев. Много муравьев. Если вы будете играть на конфеты, то только в карты. Никаких пари о том, кого вырвет из-за того, что он объелся, или о том, кто уронит яйцо во время бега с яйцами. Это просто подло. Никакого алкоголя! Если это правило будет нарушено, мы тут же вышвырнем виновного из лагеря. Та же участь постигнет и тех, кого мы увидим на улице после отбоя.
По мере того как Джоан вещает, я дергаю из земли траву и украдкой посматриваю на Хадсона, который, к моей радости, украдкой посматривает на меня. Однажды наши взгляды встречаются, и я улыбаюсь ему. Все идет слишком уж гладко. Теперь надо удостовериться в том, что он понимает: я не собираюсь стать его очередным завоеванием. Он привык к тому, что каждые две недели у него появляется в лагере новый мальчик. Неделя ухаживаний, неделя держания за руки и уединения в яме для арахисового масла – так здесь называется одно из препятствий на спортивной площадке – а затем неизбежное расставание и немного слез.
Однако они всегда остаются друзьями. Хадсон мастер в этом деле – и это имеет свои преимущества. Он ведет себя мило, никогда никого не обманывает, просто они больше… не пара.
Но я их всех уделаю. Потому что Хадсон будет со мной все лето. И потом тоже. Мы станем бойфрендами и будем жить в одной палатке во время путешествия на каноэ, запланированного на вторые выходные в лагере.
Закончив свою речь, Джоан представляет нам мед-брата Космо – скелетообразного мужчину лет шестидесяти с доходящими до плеч седыми волосами.
– Просто будьте здоровы, все, – говорит он, помимо прочего. – Вода, защита от солнца, всякое такое. Сами знаете. – Он машет нам и уходит. Джоан немного хмурится, а затем поднимает большой радужный флаг, и он, оказавшись на самой вершине флагштока, развевается на ветру. Все молча, но с улыбками смотрят на него. Признаюсь, каждый год в этот момент у меня на глазах готовы выступить слезы – вы способны винить меня за это? Здесь наш особый дом. Запах ветра наполняется запахом свободы, и я закрываю глаза. Я не могу позволить себе слезы этим летом – на меня смотрит Хадсон, а крутые парни не плачут в присутствии других людей.
– О’кей, – говорит Джоан, когда флаг поднят, – Распаковывайте вещи, утрясайте распорядок дня с вашими вожатыми, потом соберетесь группами, поплаваете и на ужин. После ужина вожатые покажут вам шоу талантов. Выше голову! – выкрикивает она традиционное напутствие.
Все встают и идут к своим домикам, но я вижу, что Хадсон направляется ко мне. Джордж и Эшли смотрят выжидающе.
– Увидимся в домике, – говорю я. Джордж, уходя, бросает на меня неодобрительный взгляд.
– Привет! – говорит Хадсон. – Значит, твои соседи вводят тебя в курс дела?
– Ага, здесь просто обалденно.
– Да уж. Смотри, разве ты мог вообразить место, подобное этому, когда тебе приходилось таиться? Никто тебя не обзывает, никто не спрашивает, а не пробовал ли ты стать натуралом, что унизительно. Никакой травли, никакого третирования. Это замечательно.
– Не могу представить человека, который травил бы тебя, – оглядываю его я.
– Ну, теперь уже не травят, – улыбается он. – Теперь я расправляюсь с ними их же методами. – Я не знаю, о чем это он, но понимающе киваю. – А вообще-то, я просто хотел сказать тебе, чтобы ты записался в клуб приключений.
– Да?
– Да. Я всегда это делаю. Это супер! У нас там полоса препятствий, походы и много чего еще. А плаванием я стараюсь заниматься до обеда… это на случай, если ты захочешь увидеть меня в плавках. – Он улыбается обаятельной волчьей улыбкой, и я чувствую жар в спине и ногах, приливающий к пальцам ног.
– О’кей.
– И давай мы с тобой пообщаемся – только мы, – когда у нас будет на то время. – Глядя на меня, он прикусывает нижнюю губу, будто нервничает.
– Ага, – умудряюсь пропищать я.
– Клево. До скорого. – Я смотрю, как он уходит, и мое сердце поднимается и опускается в такт его шагам.
– До скорого, – говорю я, когда он уже не может меня слышать, и направляюсь к своему домику.
Там играет музыка. Винтажный ду-уоп без слов. И я вспоминаю действительно старую танцевальную музыку, под которую танцующие вертят бедрами, согнув руки. И, оказывается, это помню не только я, потому что несколько моих соседей танцуют сейчас именно так.
– Рэнди, – обращается ко мне Марк, вожатый нашего домика. – так мило с твоей стороны присоединиться к нам.
– Дал.
– Верно, прошу прощения. Как я уже всем сказал, этим летом мы ставим мюзикл «Пока, пташка», и для того, чтобы вы прочувствовали атмосферу ретро, в домике будет играть только музыка пятидесятых и шестидесятых годов. Предлагаю тебе потанцевать с нами. – Он показывает на ребят, синхронно покачивающих бедрами и запрокидывающих головы. – Так ты лучше вслушаешься в нее.
– Она вдохновляет меня! – говорит Кристал, еще одна вожатая домика и к тому же хореограф у Марка. У нее вьющиеся светлые волосы до плеч, и она всегда носит свободного покроя юбки и блузки в деревенском стиле. А сейчас она танцует, но не под музыку, а, насколько я могу судить, под какую-то мелодию, звучащую у нее в голове.
– Хорошо. – Моя нога уже притоптывает, мне хочется присоединиться к ребятам. Хочется танцевать с ними. Делаю шаг вперед. Хадсон у себя в домике. Он меня не увидит.
Я уже танцую. Вращение, руки вверх, запрокидывание головы. Шаги взад-вперед. Это так хорошо. Весь год я добивался того, чтобы мои движения стали совершенно обычными, неуклюжими, грубыми. На память приходили размахивающие передними лапами обезьяны. И теперь так здорово вспомнить о своей былой элегантности. Двигаться ритмично. Стать самим собой.
Марк выключает магнитофон и хлопает в ладоши.
– Ладно, – говорит он. – Новичков среди вас нет, и нам нет нужды знакомиться. Давайте сразу перейдем к расписанию. Театральная студия будет работать в первой половине дня, прослушивание состоится завтра, и я надеюсь, вы все придете подготовленными. А время после обеда вы будете проводить по своему усмотрению. Порядок вам известен. Вы обводите интересующие вас занятия кружком, и мы смотрим, не окажется ли где-то слишком много желающих.
Кристал раздает блокноты со списками всяческих занятий. Смотрю в свой блокнот. Приключения на открытом воздухе – сразу после завтрака, как и театральная студия. Делаю глубокий вдох и обвожу это название карандашом. Мне тут же становится жаль театра, но таков уж мой план. Мне будет не хватать пения, танцев, закулисного хаоса… на какое-то время меня захлестывают воспоминания о прошлом лете, о той дикой радости, которую мне все это доставляло. Но так будет на следующий год. Нынешнее лето я посвящу предпочтениям Хадсона. Иначе мне придется видеть его гораздо реже.
Джордж заглядывает в мой блокнот и цокает языком:
– Ничего себе!.
– Меня попросил Хадсон, – отзываюсь я.
– А ты хочешь сделать его счастливым. Ну конечно.
Обвожу дообеденные уроки плавания и пытаюсь сообразить, что еще обведет Хадсон – возможно, спорт, а это означает тач-футбол и кикбол. Годится. Я довольно много играл в эти игры на уроках физкультуры. К счастью, у меня остается время для искусств и ремесел после обеда – тогда же, когда этим будут заниматься Джордж и Эшли. А под конец дня у всего лагеря свободное время у бассейна. Отдаю блокнот Кристал, и она озадаченно смотрит в него.
– Ты забыл обвести театр, – протягивает она его мне.
– Я… – У меня пересыхает горло, и я кашляю. – В этом году я не буду принимать участия в спектакле.
Кристал смотрит на меня так, будто я признался в убийстве ее домашнего кролика. Ее лицо розовеет, рот открывается, и она оглядывается на Марка, затем снова смотрит на меня, затем на Марка, до тех пор, пока он не подходит и не заглядывает в мой блокнот. Он хмурится.
– О’кей, Дал. – Какое-то время на его лице остается хмурое выражение, но потом оно разглаживается. Но все равно он выглядит обеспокоенным:
– И что… это значит? Ты в порядке? Может, ты ударился головой? Кто-то заставляет тебя поступать так? Мой психотерапевт говорит, что неожиданные перемены в поведении человека – результат травмы.
– Что? Я просто… хочу измениться.
– Он делает это ради одного мальчика, – поясняет Эшли.
– Ради мальчика? – практически кричит Марк. – Ради него ты хочешь сменить свой имидж! Он, наверное, один из этих «натуралоподобных» типов! Солнышко, если он сосет… – Он делает паузу и улыбается. – Если он целует тебя, значит, он не натурал. Без обид, Джен, – обращается он к одной из девочек. – Бисексуалы могут вести себя как гетеросексуалы и при этом оставаться суперквирными, но мы говорим сейчас о мужчинах, которые не хотят, чтобы их считали геями до тех пор, пока их чле… – Он снова замолкает и улыбается. У Марка уже были неприятности из-за его чересчур выразительного языка. – До тех пор, пока они не начнут обжиматься с мальчиками. Они ненавидят и себя, и тебя. Они не стоят того, чтобы тратить на них время, а тем более менять весь свой гардероб. – Он говорит так громко, что его, должно быть, слышно снаружи. – Нужно будет записаться на сдвоенный сеанс у доктора Грабера, – бормочет он уже себе под нос.
– Он не ведет себя как натурал, – возражаю я.
– Он masc4masc. – буркает Джордж.
– Да какая разница? – возмущается Марк. – И кто это говорит? Он сам во время костра?
– Мы нашли его профиль на сайте знакомств. – говорит Джордж. И это правда. В прошлом году, когда приезжали родители, они привезли мой телефон, и я пошарил в Интернете – просто для того, чтобы проверить, есть ли там его профиль, а может, и фотографии – и они там были: ХадсонРокс, пять футов одиннадцать дюймов, атлетическое сложение, masc4masc. Словно мы сами не могли судить об этом по тем мальчикам, с которыми он мутил в лагере.
Марк вздыхает и, взяв меня за плечо, наклоняется, чтобы заглянуть в глаза.
– Послушай, Дал, Рэнди, без разницы, как ты там себя называешь. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. А ты счастлив? Разве тебе не хочется надеть тот пурпурный свитер, что ты носил каждое лето? Не хочется участвовать в спектакле?
– Я… – Делаю глубокий вдох. – Я хочу этого. Но я хочу и чего-то еще. Но не могу иметь и то, и другое. Я хочу Хадсона.
Марк отпускает меня и выпрямляется.
– Все вернули нам блокноты? Прекрасно. А теперь давайте еще потанцуем. – Он включает музыку, и все опять начинают танцевать. Но я сажусь на кровать, обхватив голову руками, и стараюсь стряхнуть с себя ощущение того, что хотя я знаю – мой план сработает, мне придется подвести многих. Делаю еще один глубокий вдох. «Хадсон стоит того, – напоминаю я себе. – Он стоит всего, с чем мне придется распроститься».
Три
ПРОШЛОЕ ЛЕТО
Мне, вообще-то, по фигу лагерные цветовые игры. Те три дня, когда обычные занятия заменяются эстафетным бегом, захватом флага и рисованием плакатов, а бесполезные очки накапливаются, подобно упаковкам от презервативов на лодочной станции. В этом нет ничего веселого. Марк проклинает игры – говорит, три дня без репетиций и издаваемые нами вопли вредят голосовым связкам, и все дело тут в том, что Джоан пытается саботировать его постановки. Лагерь разделяют на две команды – при этом соседи по домику всегда оказываются вместе, дабы между ними не было конфликтов, – и в нынешнем году мы Зеленые. Это не мой любимый цвет, и я не тяготею к зеленой одежде, но все же у меня есть потрясные белые шорты, отделанные зеленой кружевной тесьмой. Плюс черная рубашка. Думаю, этого достаточно, чтобы соответствовать духу команды. И, по крайней мере, я не Оранжевый. Я не знаю, что мог бы надеть в этом случае. Кроме того, Хадсон в нашей команде. И не просто ее рядовой член, а капитан – один из восьмерых ребят, выбранных, чтобы вести в бой свой цвет, в каждой команде по четыре таких капитана. Каждый из них своего рода армейский генерал и чирлидер в одном лице. И Хадсон воспринимает это как миссию, возложенную на него самим Господом Богом. Вот он, стоит на платформе с тремя другими генералами – в ярко-зеленой рубашке поло и совершенно не подходящих к ней шортах цвета хаки. Под глазами у него нарисованы зеленые полосы, будто он подался в футболисты, и он даже опрыскал волосы зеленой пенкой для волос. Он размахивает зеленым флагом и кричит.
– Вперед, ядреные Зеленые, – вопит он вместе с другими генералами. На противоположном конце футбольного поля сияет команда Оранжевых. Еще одна причина радоваться тому, что я не Оранжевый, то, что этот цвет ни с чем не рифмуется.
Джордж сидит справа от меня, он накрашен зелеными тенями для век, на нем комбинезон цвета листвы в золотых звездах. Эшли слева от меня, в черной майке и обрезанных джинсах. Из кармана торчит зеленая бандана, которую ей дал кто-то из вожатых.
– У меня такое чувство, будто мы члены какой-то секты, – жалуется она.
– Мы в армии, – поправляет ее Джордж. – То есть в секте, которая открыто сражается с другой сектой. В отличие от тех, кто ведет тайную войну.
