17 июля в Гродно была успешно осуществлена первая диверсия. На одноколейный путь одновременно с двух сторон, днем, путем принудительного переключения семафора, навстречу поезду с немецкими ранеными был направлен поезд с боеприпасами и личным составом для группы армий «Север». Минус два паровоза и 18 вагонов. Диверсию осуществляла подпольная группа станции Гродно, но никто из железнодорожников не пострадал: искали мифического электрика, подключившего за три дня до этого, по выписанному немецким инженером наряду, какой-то провод на восьмом по счету столбе от семафора. Провод он подключил просто великолепно, оставив его высоко на столбе, но прикрепив к нему химический контактор, который через три дня перемкнул его и зажег зеленый свет точно в необходимое время. Лампу на фонаре, по наряду, он заменил, о чем свидетельствовала подпись инженера на наряде. Больше этого «электрика» никто не видел. Немца даже не наказали. Бригадир электриков был тоже немец, а вот состав бригады у него менялся часто в течение двух недель. Этим и занимался руководитель группы Николай Богатырев. Немца приучили к тому, что люди у него меняются каждый день.
Мы тоже готовились внести свою лепту в это благородное дело: доставить максимум удовольствия противнику, заблокировав грузовые перевозки. Дело было за малым: требовалось собрать и испытать радиовзрыватель. Плюс сделать быстросборную мотодрезину, на основе имеющихся на опустевшей коровьей ферме дрезин для перевозки кормов. Впрочем, с них сняли только чугунные колеса с подшипниками. Раму сделали из угольников в кузне. Так как все двигатели были на строжайшем учете и каждый из них выполнял свою работу, то решили обойтись халявой в виде авиационных ракет РС-132, добытых в брошенной автоколонне у деревни Голейцы. Там же, с трех брошенных неисправных «чаек», были сняты ЭСБР-3п(р) и направляющие для ракет РО-132, вместе с аккумуляторами (несколько человек из «крайнего» набора служили в авиации вооруженцами, имели представление: как и что снимать, а воентехник Дедович служил на полигоне «Арсенала» в Ленинграде, где создавались и испытывались эти ракеты, он и предложил эту схему). Несколько дней готовились и записывали расписание движения поездов. Я же занимался только радиовзрывателем.
Нашли дырочку, обеденную, когда никто по дороге не ездит. В то время немцы еще не озаботились охраной железной дороги, и массовую вырубку лесов вдоль дороги начали позже, когда понесли серьезные потери в подвижном составе и в рельсовом хозяйстве. Здесь же бойцы поставили на рельсы колеса, уложили на них раму с ракетными орудиями (установка для пуска ракет), навесили ракеты, положили подготовленные 50-килограммовки немецкие и немецкую же радиостанцию, присоединили к РО провода от ЭСБР-3п(р), спокойно растолкали дрезину, а техник Дедович повернул ключ на залп и нажал на кнопку запуска. Хорошо еще, что ограничились всего четырьмя ракетами, иначе бы наша установка взлетела. Я ее увидел, когда ракеты свое уже почти отработали, выглядело это впечатляюще! Мостик через речку Ула рухнул, переломленный пополам, а через несколько десятков секунд в нее нырнул паровоз с парой вагонов, остальные там не поместились, просто упали под откос. И опять диверсия была совершена на территории округа Литва. Это, видимо, послужило последней каплей, и из Кобелей прислали человечка, который передал, что «к ним прибыл ревизор», в виде немецкой жандармской роты. Хорошенько расспросив его: кто и где остановился, мы выкатили свои «козыри». С таким немцы еще точно не сталкивались. Здесь первую скрипку играл Юрий Иванович. Немцы разворачивали артиллерийскую батарею между Кобелями и урочищем Даржинели. С вершины высоты 124, где у нас был развернут наблюдательный пункт, наши наблюдатели точно привязали к местности немецкие позиции, а Юрий Иванович, при помощи обыкновенных деревянных ящиков, прикрепленных к минометным треногам, отправил туда 60 РОВС-132, перемешав там все с дерьмом: и пехоту, и грузовики, и батарею 150-мм sIG 33. Пришлось временно разминировать дорогу, чтобы утащить уцелевшие трофеи к себе. Тогда я впервые встретился с Алексисом Адриевичусом, старостой села, это он прислал гонца, что немцы прибыли по нашу душу. Немцы были добиты все, били мы не из своего расположения. Район боя проверили на предмет наличия хвостовых частей ракет и утащили их с собой. Но всех людей из Узбярэже все равно пришлось уводить в Русскую пущу. Сделали мы это достаточно вовремя. Через три дня деревню накрыли огнем с той стороны железной дороги, огонь корректировал «хеншель», деревни просто не стало. Единственный крупнокалиберный пулемет в этом деле не помощник. Немцы еще раз сунулись в лес между Кобелями и Узбярэже, но, понеся серьезные потери от снайперского огня, мин и ловушек, отошли. Неделю они вели беспокоящий огонь, пока мы готовили им ответ на той стороне железной дороги. Били они с обратных склонов высоты 131, господствующей в этих местах. Задействовать немецкие 150-мм орудия днем мы не могли из-за авиации, поэтому корректировщики добирались туда долго. В начавшейся ночью дуэли выиграли мы, так как поддержали наших артиллеристов снайперским огнем, вызвав детонацию боезапаса на позициях немцев. Впрочем, у нас появилась связь с командованием, которое приказало нам покинуть эти места. Трактора и танк давали нам возможность утащить с собой всю артиллерию, и мы ушли за Котру без потерь, причем через Кобели. То есть растворились в лесах, оставив небольшие заслоны, для того, чтобы быть в курсе событий, и в случае чего вернуться. Немцы и литовские «стрелки» побывали в Узбярэжах. Сунулись в лес, нарвались на мины, вернулись тем же путем, что и пришли, и записали себе уничтожение нашего отряда. Война и канцелярия войны – немного разные вещи. В итоге все остались при своих. Через полмесяца первый батальон вернулся в этот лес. Мы заняли все подготовленные базы уже в конце августа. В районе Лиды пополнение отряда пошло более быстрыми темпами.
Этому способствовало два фактора: начался сбор урожая, и до людей дошло, что зимовать придется, жуя вместе с коровами сено. Геринг сказал, что ему глубочайшим образом насрать, что на оккупированной части СССР начнется голод.
– Пусть мрут, лишь бы в Германии голод не начался. Мне нет никакого дела до населения этих районов.
И оба гауляйтера взяли под козырек и начали требовать это от своих подчиненных. Последние иллюзии о том, что «немцы – культурная нация», распались в эти страшные дни августа сорок первого года. Второе обстоятельство заключалось в том, что разведвзвод успешно уничтожил охрану шталага под Лидой на территории Литвы. В числе освобожденных оказался начальник штаба 86-го отряда Иван Янчук, который, несмотря на тяжелые ранения, был еще жив и дал исчерпывающую информацию о том, кого стоит, а кого не стоит принимать в отряд из этих 12 тысяч человек. Сам капитан прожил только пару недель на новой базе у высоты 129. Однажды утром он не проснулся.
Успешной атаке на шталаг предшествовала кропотливая работа в мастерской у Кузьмича. Туда из местной школы мы перевезли все станки и местную «электростанцию». Она в деревне была, это было сделано еще в 1939 году по плану электрификации Западной Белоруссии. Генератор работал от паровой машины. А у Кузьмича была своя паромолотилка, но электричество он получал из колхоза. Перетащить паровую машину мы не могли, поэтому забрали приводные ремни и приспособили их к молотилке. А станки установили в каком-то сарае. Разобрали немецкий глушитель и сделали несколько подобных ему для трофейных винтовок, тщательно пристрелянных, на часть из которых поставили оптические прицелы, частью охотничьи, а частично боевые. Некоторое количество трехлинеек и СВТ на базах были «снайперками», но простым изменением резьбы, мы это попробовали сделать, тактический глушитель под другой патрон не получить. Там есть серьезные «тонкости». Поэтому глушак годился только под М-98, да еще и определенной длины. Благодаря этому успешно сняли часовых на вышках и забросали гранатами комендатуру лагеря и казарму, где располагалось около взвода немцев, кстати, не СС, а какие-то вспомогательные части вермахта, части охраны тыла. Солдаты там в основном пожилые. То есть лагерь особо серьезно и не охранялся. Побеги случались, но местные жители активно помогали немцам ловить беглых, плюс под пулеметным огнем пятьсот метров до ближайшего леса преодолеть практически невозможно. Лагерь стоял на большом поле. Имелся мотор-генератор и прожектора на шести вышках, десять человек часовых, плюс две смены в казарме, щитовом типовом домике. Отдельно жили шесть эсэсовцев: комендант, три унтера и трое рядовых. Разведвзвод вышел на него случайно, возвращаясь с рейда на железную дорогу у Марцинканце. Местечко называлось Грибовня, на северной окраине Гродзеньской пущи. Вот между двух веток железной дороги немцы и устроили «пионерский лагерь». Он одновременно служил пересыльным и снабженческим. Малая ветка железной дороги вела к трем небольшим заводикам по производству отопительных брикетов из торфа: в Беньках, Мотылях и Жуброво. На заводах – своя охрана. Все здоровое население лагеря работало на погрузке как готовой продукции, так и на самих заводах. А раненых «лечили», голодом. Собственно, капитан умер от истощения, так как кормили немцы только тех, кто работал. Остальные либо делились своей пайкой с ранеными, либо нет. Так что капитан отлично знал тех, кто позволил ему дотянуть до освобождения. А остальных можно было в расчет не брать. Вот такая арифметика. Главным мотивирующим лозунгом у немцев был: «Кто хорошо работает, того внесем в списки на пересылку, и он поедет в Германию». И среди 12 000 человек более 8000 старались, и никогда не делились едой с 1350 ранеными и больными. Еще один удивительный факт: из той части людей, которых мы не приняли в отряд, человек 500 стало полицаями в Лидском и в Оранском районах. Лагерь очень многих людей превратил в рабов и скотов.
Отряд пополнился почти полком, более тысячи человек прошли через этот ад и остались людьми, но кладбище неподалеку от высоты 129 пополнялось исправно. Выходить истощенных людей с гангренами мы не могли. Я зарекся проводить такие операции. Помочь всем мы не могли, а такую толпу просто не прокормить. Мы отправили их на восток, но без всякой надежды на то, что хоть кто-нибудь доберется. Сорок винтовок и одна карта на всех. Оставалось только надеяться, что оставшиеся там командиры сумеют создать боевой кулак, добыть еще оружия, и смогут довести хотя бы часть людей до своих. Пришлось долго и мягко уговаривать Ивана Железнякова и Мешку Ведринскаса более таких операций не проводить. Запасы медикаментов опять на нуле, врача в отряде как не было, так и нет, но сделанного уже не вернуть, здесь невозможно перегрузиться и начать все снова. Увидев, что могут помочь тысячам соотечественников, ребята рискнули и выиграли бой без потерь, но теперь мы несем потери, и в случае, если немцы предпримут еще одну карательную акцию, то вынуждены будем бросить и базу, и раненых. Которых немцы добьют. Второй раз брать их в плен никто не станет. Вот такая скорбная статистика первого года войны. Отцы-командиры из далекой Москвы нам помочь практически ничем не могут. Просил, чтобы прислали приказ, запрещающий подобные действия, но так его и не получил. В результате раненых и больных гораздо больше, чем здоровых. Просто филиал госпиталя какой-то. Москва ответила через шесть суток, запрашиваемого приказа я так и не получил. Интересуются аэродромом в Голейцах и воентехником Дедовичем. Сможем ли организовать прием борта? Да, сможем, сможем. Толку от одного самолета? Приказали 120 самых тяжелых раненых и старших командиров, если такие имеются, подготовить к эвакуации. Старших командиров было 16 человек. Иван Янчук улетать отказался, дескать, он еще не видел всех людей, которые остаются в отряде, да и он – средний комсостав. Сели шесть ПС-84И, из которых тюками выбрасывали медикаменты, забрали 121 человека, включая Дедовича, и улетели, оставив нам четырех военврачей и 26 осназовцев. Я был очень доволен. Честно говоря, не ожидал такого.
Загасили огни, как только последний самолет оторвался от земли, и отходим. На подводах только медикаменты, все остальные – бегут. Побежали и осназовцы. Бежать не так далеко – 10 километров. Начштаба, Юрий Иванович, занялся расселением вновь прибывших, в первую очередь врачей, затем бойцов Осназ.
Наутро, на завтраке я увидел, кто к нам прилетел, чуть язык не прикусил от удивления. Причем, ничем себя не выдав, за соседним столом сидел майор госбезопасности Павел Судоплатов. Пил малиновый чай, другого у нас и не было, и жевал гречневую кашу со свининой. Мне стоило больших усилий, чтобы не выдать того, что этого человека я отлично заочно знаю. Он ведь так и не представился. Командиром группы был представлен совершенно другой человек, звание, имя и фамилия которого мне ни о чем не говорили. Сказал, что ему требуется подобрать несколько человек, хорошо знающих местность, и они бы хотели посмотреть на подготовку и учебные занятия, развод на которые был произведен сразу после завтрака. Группа из пяти человек, среди которых находился и Судоплатов, который так и не представился, впрочем, как и все остальные, кроме командира, пошла ходить по лагерю. Внимательно осмотрели нашу экипировку, рюкзаки, разгрузки, производство мин, отработку приемов боевого самбо, работу учебного минного класса, наши составные переносные реактивные установки залпового огня и прочая, прочая, прочая. Вопросы их командир задавал только бойцам, но не преподавателям. Усиленно демонстрировал свой интерес только к подбору кандидатур. Лишь у «лабиринта» они остановились как вкопанные. Лабиринт имитировал «дурдом», то есть в нем отрабатывалась стрельба вправо и влево с обеих рук из автомата, при штурме сложного по конструкции здания. Этот элемент в их системе еще не родился, как и многое другое, что они увидели в этом лагере. Лишь после этого спросили у меня: зачем построено это сооружение и для отработки каких действий оно применяется.
– Здесь отрабатываются приемы штурма здания, его зачистки, но ветер сегодня не совсем подходящий, и на занятиях группа, только приступившая к этому упражнению. Сейчас они производят имитацию штурма по самой простой схеме.
Незадолго до обеда, я к этому времени вернулся в штаб и занимался своими делами, в дверь постучались и часовой доложил, что меня хочет видеть один из новеньких.
– Пускать – не пускать?
– Пусть войдет.
Вошедший Судоплатов показал мне свое удостоверение: Начальник Особой группы при НКВД майор госбезопасности Судоплатов П. А.
– Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, товарищ Соколов.
Я тяжело вздохнул, но этого разговора не избежать, попросил радиста, Мешку, начальника разведки и начштаба выйти.
– Гости у нас высокие, поговорить просят. Присаживайтесь, товарищ майор! Чем обязан?
Тот присел, молчит, затем достал из кармана бутылек с облитой сургучом пробкой. «Московская», фирменная.
– Стаканчики сооруди, Петрович, – попросил «московский гость».
Видать, зацепило его то, что он увидел в глухом белорусском лесу. Я поставил на стол граненые стаканы, тарелочку с салом и хлеб. Достал из ножен свой нож. А гость одним ударом по донышку выбил пробку из бутылки рукой, начал резать сало, но остановился и внимательно осмотрел НР-40.
– Любишь ты оружие, Петрович, сразу виден профессионал. Чем точил?
– Да так, приспособу сделал из немецкой точилки для бритв. Так что ручками, ручками.
– Меня Павел Анатольевич зовут. Ну, за знакомство, товарищ старшина!
– На здоровье! И за знакомство. – Налил он в стаканы совсем по чуть-чуть, так что разговор будет долгим, на пять тостов.
– Мне, как начальнику Особой группы, поручено организовать в оккупированных районах разведку и диверсионную деятельность, с опорой на партизанское движение в тылу противника. Создание которого тоже поручено мне. Приказ получен мною не так давно, в конце июня, но по всему чувствуется, что на местах некоторые отдельные товарищи начали это чуть раньше и с большей эффективностью. У тебя, без малого, уже бригада.
– Для бригады требуется минометный полк, с производством мин на месте, а это вращающиеся формы для литья. Их нет. Обжиг древесного угля мы наладили, но требуется снабжение, нужны взрыватели, вышибные заряды и порох для дополнительных, гексоген и тол. Место и люди для этого у меня есть. А вот минометов и прицелов к ним – только десять. Аэродром – есть.
Главный диверсант ничего не ответил, налил еще понемногу.
– Сергей Петрович, а если в Москву? Вы же прирожденный инструктор, преподаватель с уникальными способностями. Вон как наладили у себя обучение, по всем специальностям. И в окружной школе работали долго и успешно. Скольких людей там подготовили!
– Плохо подготовил, суток не продержались, а все потому, что связан был по рукам и по ногам инструкциями да наставлениями, старыми, как моя смерть.
– Так ведь войска не подошли…
– Подошли, костяк отряда составляют те бойцы, которые приняли бой одновременно с нашими отрядами и заставами. Только одна дивизия, на фронте 50 километров, вытянутая в одну линию, удар группы армий не держит. И противотанковых средств у этих дивизий практически не было.
– Считаешь, что можно было сдержать?
– Можно, если бы готовились к этому. У Узбярэжей мы, ввосьмером, целую роту положили, и без потерь, но на подготовленной позиции.
– Как?!
И я показал схему боя.
– И таких мест в здешних лесах – море! Ко мне, без очень серьезных потерь, никто сунуться не может. А минные поля нам, пограничникам, устанавливать запрещали.
– Мины я ваши видел, посмотреть бы их в деле?!
– Что на них любоваться? Их делать нужно, и вместо битого чугуна снабжать готовыми элементами. И корпуса должны быть из пластмассы, как телефонные аппараты. На худой конец из жести, штампованные.
– Принцип действия?
– Кумулятивный эффект и рассеивающий. Вот эти можно делать и меньше, их носить будет удобнее, но у нас они не получились, прочности корпуса не хватает. Отбиваться разведгруппам удобно от преследующего противника. Поставил, навел, оставил одного бойца и сделал для него метку, когда привести мину в действие. Рывок удочки и ноги в руки – догонять группу.
– Умно!
– Поставку корпусов надо бы организовать, товарищ майор. Зенитки еще бы, но это несбыточная мечта, бог с ними. Может, чего сами придумаем.
– Так все-таки, может, в Москву? – и он приподнял так и не выпитую вторую рюмку.
– Нет, меня и здесь неплохо кормят. Есть подозрение, что я у вас проверку пройти не смогу. Нога зажила, от контузии всего три маленьких отметки остались, в любую секунду кто-нибудь может сказать, что сам, добровольно, остался на территории, занятой противником, и хрен отмоешься. Тем более что провалов в памяти – полно. Почти никого в лицо не помню. Плюс здесь все знают, что общаюсь я с людьми, которые против советской власти настроены.
– Кстати, почему?
– Если они воюют против немцев, значит, они – союзники, пусть даже временные. Благодаря этому из Кобелей два отделения «стрелков» перешли в отряд, и нас через свою территорию пропускают беспрепятственно. И замполита в отряде нет, его роль выполняет Кузьмич, старый член компартии Западной Белоруссии. Так что партийные и комсомольские организации в отряде есть, но руководящей роли они не исполняют. Руководят членами своих организаций. В отряде – единоначалие.
– А как же Указ от 16 июля о введении института военных комиссаров в частях РККА?
– И о чем же там? Мы такого не имеем, и официально не являемся воинской частью РККА. Я так вообще из другого ведомства. – И предъявил майору госбезопасности удостоверение НКГБ. Тот улыбнулся.
– Ну и жук ты, Петрович! Тебе точно лучше за линией фронта сидеть, не то схлестнешься с кем-нибудь из этого сучьего племени.
– Хлебнем мы еще горюшка от этого Указа, во время войны единоначалие должно быть в абсолюте. И еще: у меня в кармане, после того как очнулся от контузии, не оказалось партбилета. Где он и что с ним – я не в курсе.
– Как это так?
– Да черт его знает. Этот момент у меня из памяти совсем выпал. Так что я здесь посижу. А что касается советской власти, я двумя руками «за», но эта территория вошла в СССР меньше двух лет назад всего. Врагов советской власти здесь выше крыши. В отряде всего шесть или восемь поляков, которые почти поголовно считают нас оккупантами, а вспоминать о том, что им эти места достались в результате войны 20-го года, они не любят. Говорить им, что мы воюем за возвращение сюда СССР, значит, своими руками их отправить в руки реальных оккупантов. Кого-кого, а немцев здесь отродясь не было. Сейчас немцы совершают ошибку, облагая всех одинаковыми налогами, и тех, кто за СССР, и тех, кто за «Польску от морза до морза», и тех, кто за Великую Германию, но имеют другую национальность. И только фольксдойчи имеют налоги, как немцы в Восточной Пруссии. А евреев, тех вообще за людей не считают. А их здесь много, более 30–35 процентов населения. Требуется использовать, в свою пользу, ошибки противника. Объединить всех, кто против немецкой оккупации. Людей, поддерживающих немцев, на этой территории меньшинство. А без поддержки населения партизанское движение обречено.
– В этом ты прав, Петрович, но поднимать жестко в Москве этот вопрос я не стану, попытаюсь объяснить, что для районов Западной Белоруссии и других регионов, вошедших в состав СССР недавно, требуются другие подходы и надо не допустить перерастания захватнической войны в гражданскую. Но гарантировать успех в этом направлении я не могу. Шапкозакидательства у нас в избытке. Но немцы прут, может быть, до ГПУ что-нибудь и дойдет.
– Скажите им, что это – другая война, война на уничтожение. Среди немцев нет ни пролетариев, ни крестьян, они – захватчики. Их требуется уничтожать. Всеми имеющимися средствами. Хоть дустом, как клопов или тараканов.
– Нет, Сергей Петрович, не вздумай химию применять! Категорически запрещаю!
– Есть!
– Немцы могут, но не применяют в боях газы и отравляющие вещества. Приказ Ставки однозначно запрещает применение этих средств против противника.
– Есть, применять не будем.
– А что, имеется?
– Да есть маненько, на аэродроме нашли несколько экземпляров.
– Уничтожь. Этого нам только и не хватало.
– Есть, о результатах – доложу. Обозначим это дело буквой «эръ», твердый знак. Запишите.
– Выпить у нас с тобой не получается, Петрович, вопросы поднимаешь слишком серьезные. Что касается твоей системы подготовки личного состава, мне бы хотелось иметь полный конспект по всем специальностям.
– Можете забрать с собой по одному инструктору с каждого курса, и выжмете это из них. Сидеть и заниматься писаниной – некогда, а ротапринта у нас нет.
– Этот пробел политуправление закроет быстро, не волнуйся. Инструкторов заберем, этой ночью мы вылетаем обратно, сколько людей тебе оставить? Подготовлены они серьезно, до уровня командиров батальона.
– Требуются радисты, минеры и артиллеристы.
– Радистов и минеров оставлю, артиллеристов у нас нет. Это наш прокол. Есть самбисты, боксеры…
– Для того, чтобы с голыми руками столкнуться с противником, боец должен просрать винтовку, штык, нож, ремень и найти на поле боя такого же разгильдяя среди противника. Приемы самообороны и боевого самбо изучают у нас только бойцы разведроты.
– Вот туда их и направь. Шестнадцать человек могу оставить.
– А этот самый, их командир?
– Иванов-то? Я, грешным делом, хотел им тебя заместить, не дело, когда таким большим соединением старшина командует, да теперь вижу, что тебя проще в звании повысить, чем Иванова поднимать до твоего уровня. Заберу через две недели, а использовать буду его в другом месте. Прогони его по всему, что делается в бригаде, и задействуй в операциях. Добро?
– Добро, пусть учится.
– На посошок? – спросил Павел Анатольевич.
– Обед придется сюда заказывать, мы его пропустили, так что есть предложение чуточку подождать с этим вопросом и пообедать.
– Резонно.
– Да-да, пропустите, жду.
Человек в пенсне, с маршальскими звездами на петлицах, повесил трубку телефона, открыл ящик стола, переложил наверх и раскрыл довольно тоненькую папку «Дело» из синеватого картона. На лицевой стороне красовался штамп: Совершенно секретно. Особой важности. Подписано дело было: Операция «Капкан». Берия встал и пошел навстречу группе из пяти человек, вошедших в его кабинет.
– Прорвались? – даже не поздоровавшись, но протянув руку для рукопожатия главе Особой группы, спросил генеральный комиссар.
– Прорываться не пришлось, товарищ генкомиссар. Нас проводили, но на южной границе аэродрома начинался бой. По докладу полковника Медведева, бригада Старшины разгромила в ночном бою до полуроты фельджандармерии. Не полицаев, а немцев. Вот его радиограмма, приняли еще в воздухе.
– Оставьте, Пал Анатолич, не будем нарушать порядок, к столу, товарищи. Итак, по порядку: это – Абвер? Прошу, Николай Герасимович, вы у нас главный спец по немецким разведшколам.
Человек с общевойсковыми петлицами, на которых горели алым шесть шпал, встал:
– Признаков немецкой организации в бригаде Старшины мною не обнаружено, за исключением наличия примерно двадцати-тридцати комплектов радиостанций Torn.Fu.g и новейших Torn Feldfu.х. По словам их начальника разведки, у них на складах есть еще столько же, захвачены из вагона отправленного под откос поезда около двух недель назад. Два комплекта, по моей просьбе, было отправлено с нами. Torn Feldfu.х., переданный нам, находится в заводской упаковке, выпущен в мае текущего года. Очень интересная модель однокорпусной радиостанции. В бригаде радиостанции используются на уровне взводов. Этого нет даже у немцев, у них это – ротная радиостанция. Удивительно, но в бригаде практически не используется трофейное вооружение, за исключением Maschinengewehr 34, единого немецкого пулемета, но их немного, около 15 стволов, остальной парк – пулеметы ДП и ДТ.
– Вы что-то хотели добавить? – генеральный комиссар обратился еще к двум командирам, которые невысоко подняли ладони, пытаясь обратить на себя внимание.
– Да, товарищ нарком, имеются штатные отличия от РККА и вермахта. За исключением вспомогательных подразделений, минометно-артиллерийского дивизиона и кавалерии, стрелковые и разведывательные подразделения используют численность отделения в семь человек, разбитых на две группы по три бойца. Один пулеметчик, два человека имеют винтовки с телескопическим или диоптрическим прицелом, три пистолета-пулемета. В наступлении одна группа прикрывает другую, строй фронта в атаке не используется, только уступ. Капитан Заварзин.
– В основе силовой подготовки разведроты используется, в измененном виде, мой комплекс приемов самообороны без оружия, с упором на болевые приемы в стойке и удары открытой ладонью. Активно используются удары ногами, которые отдельно отрабатываются. Эти элементы в моем комплексе не предусмотрены. Майор Ларионов.
– Ценные замечания, товарищи! Что еще?
– Начальником штаба бригады служит офицер бывшей царской армии Алексеев, Юрий Иванович. Используются непринятые в РККА тактические значки для обозначения обстановки. Во время разговоров и при отдаче команд и Алексеев, и Соколов часто используют неуставные выражения царской армии, отмененные еще в 17-м году. Так, например, низшее воинское звание в бригаде – рядовой, а не красноармеец. На мой вопрос ответили, что так короче. В бригаде буквально культ Суворова и Кутузова, Александра Невского, других царских генералов, практически не используются имена героев революции, кроме Чапаева и Фрунзе. Имеются два попа, православный и католический, и две походные церквушки. Но, как выяснилось, ни командир бригады, ни начштаба в церковь не ходят, хотя и не запрещают отправление религиозных культов. По политическому состоянию бригады у меня масса вопросов, и мне непонятно, почему майор Судоплатов не сменил там командование и не расстрелял прежнее руководство. Батальонный комиссар Млечик.
– А это вопрос к вам, Павел Анатольевич! – заметил Берия.
– Иосиф Моисеевич забывает, что бригада сформирована на территории бывшей Польши, которая меньше двух лет назад вошла в состав СССР. У меня был разговор на эту тему с командиром бригады, его доводы я счел убедительными. Основной его мотив: это другая война, не гражданская, и нельзя допустить, чтобы враги советской власти именно сейчас перешли на сторону врага. Он так и сказал: победим – разберемся, с учетом заслуг в разгроме немецких захватчиков. Тем, кто сотрудничает с немцами, без учета их прошлого, никакой пощады не будет. За это – смерть.
– Отдельным рапортом про этот разговор докладную мне, – заметил нарком.
– Есть! Я его подготовил. Прошу!
Но нарком сунул этот документ в папку, не читая.
– Выводы, товарищи! Ваши выводы! Я их не слышу, ну, кроме мнения товарища Млечика.
– Считаю, что майор Судоплатов принял верное решение. Смена командования сейчас, при условии того, что Соколов отказался от эвакуации в Москву, кроме вреда, ничего бы не принесла. Большая часть бригады могла просто разойтись по домам, оставив нам кучу раненых, которых мы не смогли бы эвакуировать, – высказался капитан госбезопасности Орлов, который выступал первым.
– А почему он отказался эвакуироваться? – спросил нарком.
– Я указал его мотивы в рапорте. Правоту его опасений нам только что подтвердил батальонный комиссар Млечик. А что он такого сделал, чтобы его расстреливать, комиссар? На пустом месте создал бригаду особого назначения? За это, что ли, расстрелять? Не бежит к линии фронта, пытаясь ничем не выдать своего присутствия в тылу противника, а освобождает территории от власти немцев, перетягивает на свою сторону население двух республик. Не просит у нас продовольствие, которого в стране уже не хватает, а организовал снабжение на месте дислокации, – сказал Судоплатов.
