– Знаю, – ответил Шарлегайл. – Но я король вот уже сорок лет. У правителей вырабатывается чутье. Я просто чую этот мир, иногда даже вижу те незримые нити, что приводят в движение народы, двигают тучами, посылают гадов бросаться с обрыва в море… Я чую, что будет лучше, если благородный Гендельсон будет не один…
Вельможа развел руками, но всем видом показывал, что людям из его рода любые моря по колено, а этот выскочка Ричард лишь примазывается к славе его благородного кузена.
Я спросил тихо:
– Ваше Величество… когда отправляться?
– Завтра, – ответил король. Печать старости, что сквозила в каждом движении, сейчас прозвучала в словах. – Завтра с утра… То есть сегодня. Сейчас.
Я с ужасом посмотрел в окно на восток. Там у самого горизонта начала светлеть полоска.
Обратно я не шел, а бежал, летел. Город спал, не проснулись даже булочники, я несся вдоль темных стен, только однажды впереди блеснул слабый огонек, осветилось окно. В щель между ставнями мелькнула тень, донесся тонкий плач младенца.
Дом под черепицей тоже спит, все окна черные. Даже на втором этаже ставни закрыли окна наглухо, как и на третьем, последнем, где уже обходятся без ставней… Я перебрался через забор, высокий, толстый, на цыпочках побежал по саду, обогнул дом с тыла.
Кусты и деревья закрывают обзор, наконец я рискнул выбраться из зарослей роз. Сердце застучало чаще. Из открытого окна на третьем этаже льется приглушенный медовый свет, словно там догорает толстая свеча с красящими добавками. Мелькнул силуэт, я задержал дыхание, во мне все молится, трепещет – и Господь услышал мой безмолвный воплик, мимо окна прошла она, уже в ночной сорочке, все еще никак не может заснуть… тоже строит планы, помнит, волнуется…
Пальцы мои безуспешно шарили по земле. Песок, белый холодный песок, а если и попадаются под кустами сучки и веточки, то чересчур легкие. Мелькнула мысль бросить молот, но как приспособить так, чтобы не испугал ее… так и не пришло в голову, даже не приползло.
Наконец выковырял втоптанный в землю камешек. Очистил от грязи, долго прицеливался, а когда замахнулся и швырнул, сразу понял, что надо брать ниже, в потемках глазомер не тот. Камешек ушел на крышу, и хотя там черепица, он исчез, будто в вязком болоте.
После долгих поисков в темноте нащупал еще один, великоват, разломил, постарался успокоиться. Камень ударился к стену рядом с окном. Другой, сердце затрепыхалось, как курица в ладони мясника, влетел в комнату.
И снова ничего не происходило. Я ощутил отчаяние. Какого черта, там же наверняка ковры в ладонь толщиной, там масса подушечек на полу, маленьких таких, их носят даже с собой, чтобы не садиться на холодные каменные скамьи…
Я снова шарил, сцепил зубы, измазался, исколол ладони, сам искололся о колючие ветви, набрал камней уже две пригоршни, приподнялся… Между деревьями в мою сторону неслышно скользила женская фигура. Узкий луч прорвался сквозь тучи и кроны, она вспыхнула в этом луче и дальше бежала, налитая светом, светящаяся изнутри чистым неземным огнем.
Мои пальцы расцепились, камни посыпались на землю. Лавиния в ночной сорочке, золотые волосы свободно падают на плечи. Я увидел золотой обруч, что прижимает ее волосы ко лбу. Сорочка на груди распахнута, а ступни ее, маленькие и нежные, ступают по этой грубой колючей земле.
Она увидела наконец меня, бросилась навстречу. Я ухватил в объятия дорогое нежное тело, прижал к груди. Ее ноги оторвались от земли. Глаза ее были широко распахнуты, карие и по-детски чистые. В них блестели слезы. Пунцовые губы вздулись.
– О, сэр Ричард, – выдохнула она. Страх и надежда боролись на ее детском лице, в широко распахнутых глазах вспыхивали и быстро гасли золотые искры. – Сэр Ричард… У меня было такое счастье… а потом нахлынуло тяжелое предчувствие. Неужели… что-то стряслось?
– Король посылает меня в Кернель, – сказал я тяжело.
Она испуганно вскрикнула:
– Кернель?
– Да…
– Но это же… Это же где-то в южных землях!
Чистые глаза сразу наполнились слезами. Я привлек ее к себе, поднял голову за подбородок, нежно поцеловал в глаза, выпив слезы.
– Это недолго… Король сказал, что обернемся за сутки.
Она прошептала сразу распухшими от горя и слез губами:
– Но как это можно?
– Можно, – ответил я тихо.
Она сказала еще тише:
– Но почему ты?
– Не знаю, – ответил я честно. – Похоже, что только я что-то могу сделать лучше других. Лавиния, я вернусь быстро!.. И сразу же пойду к королю. И к королеве. Я им расскажу все…
Она ахнула, прижала ладонь к губам. Глаза ее со страхом и надеждой смотрели в мое грозное лицо. У королевы передо мной должок, мелькнуло в моем черепе. Да и король на меня рассчитывает, он не должен сопротивляться. Правда, церковь будет категорически против, церковный брак свят, нерушим…
– Я боюсь, – прошептала она. – Не делаем ли мы дурно?
– Нет, – ответил я.
В ее чистых глазах блестели слезы.
– Но я клялась перед алтарем быть мужу верной… Не оставлять его ни в богатстве, ни в бедности, ни в здравии, ни в болезни…
Я нежно поцеловал ее щеки, глаза.
– Я люблю тебя, Лавиния. И Бог тебя любит, он тобой любуется, он никогда не захочет тебя огорчить или сделать тебе больно. Все, что мы делаем, – угодно Богу. Бог на нашей стороне! Вот увидишь.
– Я так боюсь… за нас, Ричард!
– Все будет правильно, – сказал я горячо. – Бог с нами. Вот увидишь – он с нами. А люди… люди могут ошибаться. Как и законы, что придумали люди, они – временные. Сегодня одни, завтра другие. А те законы, что установил Бог, – вечные. Мы с тобой живем по Божьим законам.
Мелькнула мысль, что отец Дитрих, великий инквизитор, тоже будет на моей стороне. На нашей. Хотя я формально нарушаю законы церкви, даже Церкви, но всегда есть исключения… И хотя это звучит подленько, вроде бы ищу лазейку, мол, для всех низя, а мне, замечательному, по блату можно, но ведь действительно существует мораль для простолюдинов… назовем ее моралью простого человека, электората, и моралью господ, как их называл Ницше. Как всем нельзя уйти в рыцари, кто же тогда будет пахать и сеять, как всем нельзя в монахи – род людской пресечется, так для всех нельзя распустить строгие вожжи нравственности – рухнет общество…
– Я тебя люблю, – сказал я твердо.
Она крепко-крепко прижалась к моей груди.
– Это я тебя люблю, Ричард. Я умру без тебя. Мне уже плохо и страшно только при мысли, что ты покинешь Зорр хоть на день!
– Я вернусь, – ответил я, почудилось, что уже когда-то говорил. – Я вернусь, Лавиния!
Она слегка отстранилась, чтобы мои руки приподняли ее ночную рубашку. Ее чистое нежное тело было целомудренным и трепетным. Я обнял ее, как изгнанный Тристан обнимал Изольду, жену короля Марка, как обнимал ее человек, обреченный тайком урывать любовь, которая на самом деле принадлежала ему по праву.
Глава 5
Алая заря охватила полнеба, из-за края городской стены показался край сверкающего диска. Меня пошатывало, я шел с блаженной улыбкой идиота. Душа порхала, взмывала, я взмывал с нею, ноги едва касались земли.
До моего дома рукой подать, мимо как раз проплывала каменная громада костела. Я сделал шаг в сторону, плечо ударило в тяжелые створки. Навстречу потекли струйки ладана, а когда я вступил под высокие строгие своды, запахи словно бы рассеялись. В окна с цветными стеклами проникли первые лучи утреннего солнца.
Я медленно пошел по широкому проходу. Луч света наискось высветил широкий квадрат впереди. Остальной зал казался темнее, таинственнее. Далеко впереди у алтаря спиной ко мне стоял на коленях человек в черном плаще. Капюшон был надвинут низко на глаза.
Молился он молча, я подошел и опустился на колени рядом. Он явно слышал еще издали звон моих рыцарских шпор, но не шелохнул бровью даже тогда, когда я оказался бок о бок. Я уловил, что он закончил молитву, лишь когда услышал вздох, а его напряженная фигура заметно расслабилась. Я кашлянул, но он оставался в том же коленопреклоненном положении, головы не повернул, лишь сказал коротко:
– Я слушаю вас, сэр Ричард.
– Отец Дитрих, – произнес я, – душа моя уязвлена стала… Мне утром… уже сегодня!.. в далекий поход, хоть его и обещают сделать кратким, но я в страхе и растерянности…
Он проговорил, все еще не поворачивая головы:
– У тебя сильные руки, сэр Ричард. Ты крепко держишь меч, тебе повинуется молот древних людей, живших до потопа. Что еще?
Я помедлил, поколебался, сказал, решившись, будто бросился с вышки в темную воду:
– У меня был гость.
Некоторое время он молчал, только кожа натянулась на скулах сильнее да выступили желваки. Глаза неотрывно смотрели в одну точку.
– И ты… пришел с этим сюда? В святую церковь?
– А куда мне еще идти? – возразил я.
Он помолчал снова, сказал со вздохом:
– Прости, ты прав. В чем был соблазн Врага?
– Не знаю, – ответил я честно.
– Как это… не знаешь? Что он предлагал? Что сулил? Победы в турнирах? Власть над Зорром? Корону Срединных Стран?.. Вечную молодость?
Я покачал головой.
– Отец Дитрих, меня на такую мелкую рыбу не поймаешь. Он это знает, даже не предлагал такой дури. По-моему, ему просто интересно со мной общаться.
Он отшатнулся, даже попытался отодвинуться от меня, елозя коленями по холодным каменным плитам. На лице были страх и отвращение.
– Общаться?.. – выкрикнул он и заговорил быстро, торопливо, слова слетали с губ, будто он выстреливал ими: – Не верь, не верь Врагу… У Врага нет ни друзей, ни приятелей! Есть только слуги. Но даже слуг нельзя назвать верными, ибо служат не по совести, а по выгоде! А такие слуги предадут при первой же возможности… Это уловка, сэр Ричард. Ты прав, прости меня!.. Враг любого из нас ловит на то, чего тому жаждется. И умеет этим пользоваться, как никто другой.
Я поник головой, не мне тягаться с дьяволом, проще новичку в шахматах побить гроссмейстера, а дьявол даже не гроссмейстер, он – абсолютный чемпион, никто лучше его не рассчитывает ходы.
– Это моя вина, – сказал я горько. – Моя гордыня, моя спесь!.. Каждый человечек стремится ощутить свою важность… Говорят, такова природа человека. Или по крайней мере природа мужчины… Как я хотел, чтобы я что-то да значил в мире! Чтобы меня замечали, со мной считались!.. И вот теперь я оказался… ну очень важным… Мое появление может изменить здешние события, хотя я еще не понимаю, как… Меня призвал дьявол, теперь уже не сомневаюсь, но что-то я не хочу играть по его правилам!
– Похвально, сын мой…
– Но, играя по своим, не играю ли я на самом деле по его правилам?
– Почему ты так решил, сын мой?
– Потому что именно он дает свободу! Свободу мысли, свободу чувств, свободу… свободу от всего!
Инквизитор помрачнел, сгорбился еще сильнее.
– Да, – проговорил он с трудом, – вот потому с дьяволом так трудно спорить. И состязаться. Даже самые стойкие из нас немножко… на стороне дьявола.
Я ахнул:
– Святой отче! Как можно?
Он опустил глаза.
– Можно, – ответил он хриплым голосом. – Подумай, и увидишь, что это еще как можно.
Я встал, поклонился.
– Спасибо, отец Дитрих. Я постараюсь держаться. Не знаю, что получится, но… постараюсь.
Он тоже встал, лицо его было бледное, изнуренное, глаза запали в темные пещеры. Наши взгляды встретились, он сказал хриплым голосом:
– И еще одно… на прощание.
Я остановился.
– Да?
– Ты честен, но ты чересчур иной… Рядом с тобой всегда ходит беда. Сейчас я могу сказать только, что… берегись соблазнов! Я вижу… слишком часто в твоих видениях возникает женское лицо. У нее карие глаза, а высокие брови почти срослись на переносице…
– Довольно! – вскрикнул я в страхе. Жар опалил мое лицо. – Ни слова больше!.. Довольно я слушал… ненужных слов.
Он с печалью смотрел мне вслед, я чувствовал, а я почти бежал к выходу. Широкие ряды деревянных лавок со спинками мелькали, как шпалы, будто бежал по тропке между двумя железнодорожными путями.
Дверь в предбанник я захлопнул за собой, похоже, чересчур сильно. Свеча затрепыхала от движения воздуха, что-то сдвинулось в углу, движение воздуха заставило качнуться в сторону. Я прыгнул наискось, мои пальцы захватили ткань на горячем твердом плече. В глаза блеснуло железом. Отшатнулся, другой рукой в полутьме перехватил кисть, сжал с такой яростью, что хрустнули кости. Но неизвестный яростно брыкался, ударил головой. Страшась, что выхватит нож другой рукой, я сдавил его голову, рванул с силой, а когда разжал руки, тело рухнуло на пол, как вязанка дров.
В бледном свете свечи лицо убитого показалось незнакомым. Я дышал тяжело, сердце колотилось бешено. Я чувствовал страшное напряжение мышц, не успевших излить ярость в схватке. На поясе убитого ножны для ножа только одни, однако нож я поднял с пола длинный и острый, как бритва.
Я настолько ярко представил себе, как это лезвие входит по самую рукоять в живот, что меня согнуло от резкого приступа короткой острой боли. Толкнул дверь и вывалился в яркий день, залитый утренним солнцем. Тело трясется, на лбу испарина, я чувствовал, что из костела вышел еще более поколебленный, чем туда вошел. Душа моя, что уязвлена стала, теперь вообще превратилась в прижженную раскаленным железом рану. Кто и зачем организовал такое нелепое покушение?.. Неужели так быстро все понял и принял меры муж Лавинии?
Слуга встретил меня на пороге дома. Глаза были расширены, он сказал торопливым шепотом:
– Приезжал человек от Беольдра!.. Велел, чтобы вы немедленно…
– Знаю, – оборвал я, – выводи коня.
Он замялся.
– Но…
– Что, – спросил я, – все еще боишься?
– Еще бы, – проговорил он, быстро бледнея, – что это за конь, что камни ест…
