– Суть ясна. К чему ты ведёшь? – так же, по-деловому, решила продолжить я и смогла посмотреть отрыто. На Данилу глянула, и поняла: он до этого глаз с меня не спускал, после каждой своей фразы проверял, как меняюсь, пытался понять, что чувствую, что думаю. И это не просто смутило, это так, словно я кого-то поймала на подсматривании. И он понял, почувствовал, но холодно ухмыльнулся, не переставая оценивать взглядом.
– А суть, дорогая моя, в том, что если между нами всё предельно ясно и с твоей стороны никаких иллюзий нет, то и повода продолжить ломать комедию я не вижу. На данном этапе ты интересна мне только лишь с одной стороны. Как пойдёт дальше – зависит от тебя.
Я посмотрела, но ответить так ничего и не смогла. А Дементьев не стал зря терять времени. Из-за стола поднялся, обошёл его и стал напротив меня. Приткнувшись к столу, слегка на него присел. Он продолжал курить, заполняя кабинет белым непрозрачным дымом, жёстко улыбался, давая мне возможность осознать смысл своих слов. Только я и без него всё поняла, оттого и взглянула резко и открыто: я не боялась. А Данила принял этот взгляд, упрямо оттопыривая подбородок, затушил сигарету о пепельницу и теперь смотрел выжидающе.
– Я вижу, готова к реальной жизни, – издевательски хохотнул он.
Дементьев от стола отпрянул, подошёл ко мне ближе, потом сделал ещё один шаг и стал вплотную, устраивая свои ноги между моих.
– Я разговаривал с твоим гинекологом. Меня заверили, что всё в порядке, – отметая всякие сомнения, тихо проговорил он, провёл кончиками пальцев по волосам, дотронулся до подбородка, заставляя поднять на него взгляд.
– Я хочу тебя. Сейчас.
– Я…
Дементьев отрицательно качнул головой, сделал неудачную попытку улыбнуться и резко дёрнул меня за руку на себя. Усадил на стол, не обращая внимания на разложенные на нём документы, и широко развёл мои ноги в стороны.
– Так случилось, что в сексуальном плане претензий у меня к тебе гораздо меньше.
И приоткрытыми губами он провёл мимо виска. Едва касаясь, так, чтобы я только дыхание его почувствовала. Потом языком по скуле, вычерчивая тонкую горизонтальную линию и тут же, уловив момент, когда я расслабилась, заставил прогнуться, больно потянув за хвост волос. И он упивался своей властью. Я упиралась обеими руками позади себя, а Дементьев рассматривал, приценивался. Одну руку опустил на шею, несильно её сдавив, провёл большим пальцем по подбородку, оттянул им нижнюю губу и приблизился лицом к моему лицу. Но не прикоснулся, не поцеловал. Его рука ослабила хватку на шее и потянулась вниз, падая на моё тело тяжёлым грузом, так, чтобы я прочувствовала её ход, так, чтобы запомнила его силу. На секунду широкая ладонь смяла грудь, опустилась на талию, а затем быстро к колену, и уже оттуда снова, с той же тяжестью, вверх, задирая широкополое платье.
Когда Дементьев нащупал бельё, жадно смял его в кулаке, но не порвал, не дёрнул, а лишь поддел большим пальцем, отодвигая в сторону. Всё это время смотрел прямо в глаза, не желая упустить мгновение моей паники. Ведь сейчас он был другим. Совсем не таким, как в прошлый раз. Как я поняла, настоящим. Сам ведь сказал, что врать не получается. А я смотрела на него в ответ, боясь пошевелиться и хоть как-то проявить неуважение. Хотела его безумно, но не понимала этой игры, её сценария, оттого и покорялась, изредка пытаясь поймать приблизившиеся губы.
А дальше всё случилось очень быстро: его расстёгнутая ширинка, резкое глубокое проникновение, мой стон и его триумф. Ведь он понял, что даже так мне нравится. Без розового налёта, без пафоса и сахарной пыльцы, которая могла бы сгладить впечатление. Чёткие глубокие толчки, под которыми я не могла устоять, медленно опадая на массивный стол. Помню потолок, странной формы люстру, ведь Данила на меня больше не смотрел. Просто получал животное удовольствие, вбиваясь, вжимаясь в меня. Со стола слетали редкие предметы, громко ударяясь о пол, бумаги, скатилась ручка. Рукой Дементьев смёл монитор, о который секундой ранее я ударилась головой. Ему не было интересно, больно мне или нет, хотя стоны вполне чётко определили этот вопрос. И меня сейчас не было, точнее, сложилось такое впечатление, что ему всё равно, кто сейчас лежит на столе. Главное – цель, а целью стало получение наслаждения. Оргазм. Сбитое от бешеного ритма дыхание.
И всего за несколько минут он выполнил все пункты плана. Кончил в меня, отдышался, из нижнего ящика стола достал салфетки, вытер себя, толкнул упаковку ко мне. Когда отметил полное отсутствие движения и поймал на себе мой взгляд, усмехнулся. Вернулся в обратное положение, навис, опираясь обеими руками по сторонам от моего тела, склонился над лицом, будто бы принюхиваясь, определяя, его ли это самка. Поцеловал больно, грубо, прикусывая губы.
– Да, детка, вот такая суровая правда жизни! Трахаться на рабочем столе, не снимая брюк!
Он и сам взорвался от своих слов, нахмурился, губы растянулись в сплошную твёрдую линию. Бурно дышал, навис надо мной так, что между телами оставалось не более сантиметра, руки сжались в кулаки.
– И пока я большего дать тебе не смогу.
А потом так же резко он разогнулся и посмотрел с некоторой долей презрения. Кого презирал, сказать сложно, да и всё равно. Между нами стена. И Данила не собирается разбивать её, предлагая действовать мне.
Он вернулся к рабочему месту, нажал на телефоне незамысловатую комбинацию цифр.
– Нужно убрать в кабинете, – приказным тоном отдал он распоряжение кому-то из охраны.
К тому моменту я поднялась и нетвёрдо стояла на ногах, пытаясь определить, что чувствую. Данила перевёл на меня потемневший взгляд.
– Приведи себя в порядок, – бросил небрежно. – Прислуга в этом доме не для того, чтобы заглядывать в нашу постель. И… иди к себе.
И тут же занялся своими делами.
– Ты сказал постель?.. А мне кажется, что значительно переоцениваешь возможности этого стола, – гневно проговорила я в его широкую спину и, так и не дождавшись ответа, из кабинета вылетела, не желая задерживаться и на секунду.
Прямо перед дверью столкнулась с мужчиной, которого и вызывал Данила, тот словно ждал, пока я выйду. Мерзко было от понимания того, что все они знают, что моги бы там увидеть, потому и топтались у входа. Внутри у меня клокотала обида, а внешне я даже не пыталась скрыть эти же чувства. И в спальне показательно громко хлопнула дверью, хотя это едва ли кого-то впечатлило. Но плакать не хотелось точно. Да и злость на Дементьева быстро переросла в понимание его сущности, его ко мне претензий и я готова была полностью оправдать его поведение. Только вот мириться не хотела.
Приняв душ, я вернулась в постель. И с мыслями о вариантах перемен в отношениях, уснула, несмотря на дневной час. А проснулась от ощущения присутствия, отчего сразу же поёжилась и подобрала ноги. Я открыла глаза и наткнулась на внимательный изучающий взгляд. Данила с лёгкой улыбкой вздохнул и провёл по моей ноге, поверх пледа.
– А я уж думал, ты тут рыдаешь. Волнуюсь… – я показательно хмыкнула, услышав это его «волнуюсь», а Данила ничуть не обиделся, попытался улыбнуться и в этот раз весьма удачно.
– С чего бы? – ответила я дерзко и присела на кровати, прижимаясь спиной к адаптированному мягкому изголовью.
– Может, обиделась?.. – вкрадчиво проговорил он, не переставая поглаживать мою ногу.
– Обиделась. И что?
– Не знаю. Я не хотел бы, чтобы ты так реагировала.
– Дай, угадаю: ты такой, какой есть, и меняться не сбираешься.
– Глупости. Я всегда согласен на перемены к лучшему.
– Что тогда? Сбросил напряжение и решил продолжить подкоп?
– Ты смешная, – в подтверждении своих слов он мягко улыбнулся. Когда поймал мой недовольный взгляд, направленный на его поглаживающие движения, нажим усилил. Намерено. Словно я могла противостоять, и он вовлекал меня в это. – Только обижаться, действительно, не нужно. Это мои правила. Я так живу.
– Я поняла. Только жить сама по ним не собираюсь.
Данила хищно улыбнулся, медленно, позволяя мне идти на попятную, приблизился, кончики наших носов практически соприкасались, когда он довольно облизнулся и прошептал:
– Тогда диктуй свои… И заставь меня их исполнять.
ГЛАВА 4
С того знаменательного вечера наши отношения изменились. От меня требовалось только лишь быть собой, оказывается, искренность в чувствах действовала на Данилу безотказно. Вскоре я отвоевала место на кухне и полностью готова была посвятить свободное время будущему мужу и его удовольствию. Чего бы это ни касалось. Как то сексуальные развлечения, либо плотское удовлетворение в процессе приёма пищи. И каждый новый день становился моей маленькой победой. Маленьким шагом на пути к идеалу. И Дементьев не мог отрицать, что я подкупала его своим отношением.
Нам было сложно. Нам двоим. И притирались мы жёстко, иногда вплоть до военных действий, но окончательно я поняла, что завоевала доверие, путь хрупкое, пусть практически прозрачное и такое незначительное, в тот раз, когда при очередных проблемах, Данила не заперся в своём кабинете с напитком покрепче, а пришёл ко мне. Просто, чтобы я была рядом, чтобы поддержала, чтобы была в этом вместе с ним. И вот тогда началась наша семья.
Данила открылся для меня с другой стороны, больше не был чем-то мифическим, недосягаемым. Я узнала, что такое положение – это только его заслуга, и не буду углубляться, рассказывая, как мальчик-сирота из детского дома добился успеха в большом городе. Не буду рассказывать, что всё это он получил благодаря своему уму и трудолюбию, он не ангел, он человек. И на пути к успеху совершил много поступков, и хороших, и плохих. Для всех вокруг был чёрствым снобом, не имеющим возможности чувствовать и любить.
Многие женщины, в том числе и его бывшие любовницы, мне искренне сочувствовали, не подозревая, что я самая счастливая на свете. Что он делает меня такой. Даня рано повзрослел, обстоятельства не позволяли ему расслабляться, мечтать. Его жизнь – это действие. Работа днём и ночью, и он не прекращал движение вперёд ни на секунду. Утром я его встречала за работой, спать Данила ложился далеко за полночь, и эта была его жизнь, и я для него не стала обузой и не мозолила глаза, я для него была живым воплощением того, для кого он всё это делал, и будет делать в будущем. Семья была его единственной целью, смыслом его жизни. Жена, дети – вот о чём он мечтал, когда работал, когда засыпал в обнимку с компьютером, а не деньги и дорогие машины. И за это я его уважала, как своего мужчину, а через год смогла назвать своим мужем.
Три года счастья, сказки, беззаботной жизни, жизни со смыслом. Он для меня, а я для него. Было всё: и ссоры, и непонимания, и обиды, и переживания, но мы были вместе и ни разу не усомнились в правильности поступка. Я была примерной женой и лучшей хозяйкой, готовила, убирала, заботилась об уюте. Помнила слова матери, когда та учила меня кулинарному мастерству, приговаривая, что готовить поистине вкусно, можно только с любовью. И да, она права, только рядом с Данилой моя еда приобретала незабываемый вкус, муж даже обедать приезжал домой.
Мы были счастливы вместе, а однажды, когда я вернулась домой с радостной вестью о ребёнке в скором будущем, жизнь приняла новый, головокружительный виток. И я узнала своего мужа с другой стороны. Теперь он был не просто хорошим, он стал лучшим. Вы когда-нибудь задумывались, что чувствует мужчина, который готовиться стать отцом? Нет? Мой мужчина летал, и я парила вместе с ним, взмывая к облакам. Мы вместе ходили на каждую консультацию к врачу, сердцебиение малыша мы слушали минут двадцать, пока доктор не посмотрел на меня умоляюще, снимок с каждого УЗИ. Нет, Данила не стал фанатиком, просто каждый новый день был для него счастьем, которым он делился со мной, с нашим малышом. Даже от половины дел отказался, доверив всё управляющим. И я была спокойна только когда муж рядом, всё остальное время не могла усидеть на месте.
– Ксанка, ты где, давай, лети скорее! – вопила в трубку Алла, – единственная, кто за меня порадовался после замужества.
– А что такое, я ничего сегодня не планировала…
– Что значит, не планировала? А кто обещал меня поддержать? Я, может, тоже хочу замуж за олигарха, давай, несись в наш салон, я тут образ менять буду, вот, без твоего совета никак.
– Я вообще-то за городом, так что час, полтора – минимум.
– Как раз успеешь, жду.
Куда успею, и чего она ждёт, думать было лень, о её смене образа я помнила смутно, скорее всего, подруге это только что взбрело в голову. Да и про Даню она зря так сказала, тот потребовал от меня клятвенного обещания, что я после свадьбы вернусь к родному чёрному цвету волос, на что я смогла только крепко зажмуриться и обнять его. Знал бы, как ненавистен мне образ этакой куколки с блондинистыми мозгами!
На пороге меня уже окликнул водитель, предлагая свои услуги, но нет, молю, прошу, хотя бы машину оставьте, не могу я в окружении, руль – это моя слабость. И я как всегда, восседаю на водительском сидении, но добраться до подруги было не суждено. Как только я въехала в центр города, автомобиль впереди резко затормозил и остановился, я и испугаться-то не успела, когда мой передний бампер встретился со столбом. Нет паники, нет истерики, нет даже страха, есть только вода подо мной и понимание того, что роды вроде как начались.
Через час я уже лежала в заранее подготовленной для меня палате. Через два часа боли внизу живота начали напоминать те самые схватки, о которых пишут рожавшие во множествах блогов, а через три часа, когда требовала сделать хоть что-нибудь, на пороге палаты появился бледный Данила с бешеным взглядом и перекошенным от злости лицом. Он молниеносно приблизился ко мне, присел на койку, склонился к лицу и только для нас двоих знакомым шёпотом произнёс:
– Как только всё закончится, придушу своими руками… – прошептал он, и бешенство в глазах сменилось на тревогу и какую-то не свойственную ему растерянность. – Люблю тебя… всё будет хорошо, обещаю…
Едва ощутимое прикосновение его губ к моему холодному лбу и наш мальчик потребовал немедленного освобождения, услышал папочку, наконец-то. А дальше роды… роды – это что-то нереальное, не передаваемое словами. Кто-то из соседних палат ходил по коридору и громко стонал, кто-то кричал не своим голосом, что неимоверно раздражало, и, да, я сама виновата, что не доехала до забронированной клиники и оказалась в рядовом роддоме, но Данила и здесь всех, кроме, собственно, рожениц, построил. А вот я не могла ни ходить, ни стонать. Предпочитала лежать на спине, и вспомнить, как нужно дышать.
Вскоре боль стала невыносимой, онемели ноги, онемели руки, открывать глаза я боялась, так как перед ними всё плыло. Точно помню, как упиралась рукой в стену, пытаясь перетерпеть боль, но вскоре поняла, что, скорее, кровать отъедет от стены, чем как-то мне поможет. Я чувствовала, как стремительно начала бледнеть, и тут же кровь бросилась к лицу, принося с собой жар. Наверно, это был единственный момент в жизни, когда видеть мужа я не хотела. Слишком грозно во мне отзывалась обида, что только я терплю всё это, а вот когда всё закончилось и меня порадовали, сообщив, что родился мальчик, я улыбнулась и заказала Даню в палату.
«Никогда больше с ними не расстанусь» – прошептала, увидев, как в дверях показался любимый с сыном на руках, на глазах появились слёзы радости. Пряча улыбку ладонью, я боялась спугнуть своё счастье. Потом было первое кормление, я впервые сама взяла сына на руки, впервые поменяла ему подгузник, и каждое мгновение хотелось запомнить, настолько дорого было для меня это чувство. И в этот день получилось окончательно убедиться в своём предназначении – я домашняя наседка. Уважаю и принимаю выбор женщин, которые посвящают себя карьере, бизнесу, любимому делу, но я могу посвятить себя только семье, для меня это неземное счастье, любить и быть любимой. Любовалась на маленькие светлые глазки Максима, как он сопел, пока ел, как засыпал, выпуская из ротика сосок. Счастье…
При выписке, казалось, нас встречал весь город, по крайней мере, его журналистская часть. Вспышки фотоаппаратов, вопросы со всех сторон. «Как вам роль матери?» – услышала я вопрос, улыбнулась… Это самая замечательная роль, нет, это не роль, это моя жизнь! Смотрела на Данилу с Максимом на руках: он, как тигр, защищал своего младенца от внешнего мира, защищал меня. Приехали домой, получили поздравления от прислуги, хотелось отдохнуть. Сынишка мирно сопел на руках и не думал просыпаться, пока его укладывали на нашу широкую постель, Даня лёг рядом, увлекая меня за собой. Первое, что пришло в голову, так это несоответствие размеров. За четыре дня я привыкла, что рядом лежит мой малыш, мой кроха, а теперь рядом был муж и казался просто невероятных размеров. Я посмотрела в его глаза, наполненные счастьем и радостью, улыбнулась, обняла его лицо обеими ладошками, поцеловала в нос и, поверьте, ничего интимнее и сокровеннее не испытывала в жизни, как этот невинный поцелуй к моему мужу.
Кошмар начался ночью. Сын плакал, и не просто плакал, а вибрировал от собственного крика, и от этого звука разрывалось сердце и густой, болезненный ком затягивался в груди. Через час непрерывного плача у меня сдали нервы, скорая всё не ехала и Данила вызвал знакомого врача. Головка ребёнка побагровела от напряжения, каждая венка набухла, на щёчках лопнули несколько сосудиков. Чтобы не сорваться на паническую истерику, я закрыла рот руками, пытаясь успокоить свой вой, муж пробовал успокоить Максима – тоже безуспешно. Время тянулось, ребёнок не успокаивался, он не хотел пить, не хотел есть, он уже охрип, но продолжал разрываться от крика и плача.
Врач приехал спустя час. Сразу же, без объяснения причин, экстренно госпитализировал. Глядя на меня, решил, что с ребёнком поедет Даня, и моему состоянию можно было не завидовать. Меня колотило, мои руки тряслись, зубы стучали. Безумный взгляд покрасневших и опухших от слёз глаз, болезненно бледное лицо, груди ныли от переполненности, к ним нельзя было прикоснуться. Позже вкололи какой-то укол, после которого я практически сразу уснула, а когда проснулась, Данила уже был дома. Один. Диагноз, как приговор – гидроцефалия. Что это – я не знала, я даже не представляла. А Данила молчал, но его напряжённая поза, сжатые кулаки, говорили за себя.
– Собирайся, поехали, – небрежно, с плохо скрываемой злостью проговорил он.
Переодевшись в считанные минуты, я стояла на пороге дома. В машине он так же не проронил ни слова, а я боялась подать голос: таким своего мужа никогда не видела. Он прятал от меня взгляд, отворачивал лицо, всё, что угодно, только бы не говорить. В клинике за руку отвёл в кабинет врача.
Дальше были вопросы, много, разные. Как протекала беременность, как прошли роды, чем болела, что ела и хорошо ли спала? Отвечала я на автомате, практически не задумываясь над смыслом сказанных слов. Нервное истощение, плюс остаточное действие снотворного сделали из меня полузомби. Единственное, что заметила, так это то, как сжались кулаки мужа на вопросе об аварии перед родами. Он сидел, опустив голову вниз, ничего не комментировал, ничего не спрашивал, а я понимала: он знает то, что мне узнать только предстоит.
На просьбу увидеть сына врач промолчал, перевёл взгляд на Данилу, не знаю, подал ли тот какой-то знак, но врач согласился провести меня в палату. Я ещё плохо понимала, что происходит, по дороге спрашивала, как будет проходить лечение, как долго и что для этого нужно, можно ли мне быть в это время с ребёнком. Конечно можно, я ведь мать…
Только меня повели не в палату к Максимке, а по всему отделению, где можно было наглядно узнать, что меня ждёт и к чему готовиться. Смертельный приговор.
Врач с дотошными подробностями обрисовывал ситуацию, рассказывал, что будет испытывать ребёнок, а при виде первых пациентов, уже до горла накачанная информацией, я не выдержала и рухнула в обморок. Первое, что помню, когда пришла в себя – тошноту. Она подступала волнами, рот наполнен слюной и меня вырвало. Один раз, второй, третий. Я уже ничего перед собой не видела, чувство боли, страха за моего ребёнка, за каждого ребёнка, который находился в этом центре. Хотелось кричать, но голос пропал, и я могла только шумно выдохнуть с каким-то непонятным хрипом. Потом были слёзы, много слёз, они не поддавались разуму, просто вытекали из глаз и, казалось, когда их уже не осталось, врач показал палату сына.
Маленькое, крохотное тельце лежало в кроватке-инкубаторе, в окружении множества приборов, в полумраке, чтобы не раздражать ребёнка. И меня снова начало колотить, дальше помню смутно. Данила вёл меня из клиники, а, скорее, даже не вёл, а тащил, помню, я хваталась за всё, что видела, я хотела остаться рядом с сыном. Дорогу до дома не видела вовсе. Наверно, я умерла в тот момент, в голове пульсировали слова, сказанные врачом напоследок, как выстрел в голову: «Вероятнее всего, именно авария стала причиной». Авария… я убила собственного ребёнка.
К сознанию меня вернул стук входной двери при закрытии. Я стояла посреди гостиной, Данила был в дверях. Он просто смотрел на меня. Молчал. А в глазах боль. Я ненавидела себя, мне не хотелось жить, а он стоял и смотрел, словно я – это уже не я, а нечто дрянное, не заслуживающее уважения. А потом был удар. Больно… да, наверно, было больно, радужные круги перед глазами… ещё удар… и его глаза, потемневшие, словно неживые, и лицо как маска. Я ненавидела себя… лучше бы он меня убил… не хочу жить.
Когда ярость прошла, вернулся мой муж. Он не просил прощения, не извинялся, он вообще не разговаривал со мной, он только обнимал, и я задыхалась в его объятиях. Его рубашка была испачкана в крови… в моей? Да, наверно, в моей. Прочитав эти мысли, Данила отвёл меня в ванную, поставил под ледяной душ, и я расплакалась. Как щелчок пальцев перед носом, и можно выйти из ступора. Я кричала и колотила кулаками по его груди, я просила отпустить меня обратно, я хотела вернуться, просто не могла так… Но над ухом раздавался его тихий, успокаивающий шёпот, по спине скользили горячие ладони, тёплые губы на виске и его запах. И нет слов, они не нужны. Только боль. Одна на двоих.
День, неделя, месяц… Данила запретил мне ездить в клинику, тогда я мужа ненавидела, а потом поняла: он меня просто жалел. Зря. Я заслуживала видеть всё это каждый день, это как моё наказание, но он не пускал, запирал дома под охраной. К сыну мы ездили только вместе, в субботу, все остальные дни проходили как в тумане, и отсчёт наступал по приезде домой. А потом снова и снова шесть дней ожидания. После этих поездок Данила слетал с катушек, каждый раз избивал меня, каждый раз после этого меня успокаивал. Зачем?.. Я не заслужила его. Ни его жалости, ни объятий, я чувствовала его боль, его страдания, и хотела понять его, но не получалось. И снова ожидание. Я не жила – существовала. В те дни, когда мой внешний вид не позволял выходить из дома, Данила ездил к сыну один, однажды он не зашёл после этого в мою комнату, и я нашла его в кабинете.
– Оксана, – сказал он, сидя ко мне спиной, и стало страшно от этого голоса, – тебе лучше уехать. Я себя не контролирую, – он выпил залпом содержимое бокала и откинул голову на спинку кресла.
– Я не уеду, – ответила я шёпотом, но твёрдо. Наверно, это было единственное, в чём я на тот момент уверена: я никогда их не брошу. Просто не смогу.
– Оксюшка, девочка моя, ты же понимаешь, что со мной не всё в порядке, прошу… я не хочу, чтобы…
– Я не уеду, – более решительно перебила я его и сделала шаг вперёд и плечи Данилы опустились. Впервые за несколько лет.
Где-то в глубине души я понимала, что ему больно видеть меня, слышать мой голос, я как мощный раздражитель медленно убиваю его, разрушаю изнутри, но без него уже не могла. Тянулась к нему, хотела почувствовать его тепло, мне как наркотик было необходимо его присутствие, его тихий шёпот. Только так, в его объятиях я могла выгнать свою боль со слезами, всё остальное время меня просто не существовало. Только десять минут рядом с ним, десять минут в неделю я жива.
И он избил меня. Избивал снова и снова, но Данила не был садистом, я знала это наверняка. Он не получал от этого удовольствия, ему просто было плохо. Наверно, нужно было обратиться к врачу, посещать приёмы и тренинги, но тогда никто из нас об этом не задумывался, мы тонули в своём горе, задыхались в нём, сплели плотный кокон, из которого выбраться самостоятельно уже не было сил. И мне нужен был совет, или хотя бы выговориться, но рассказывать кому-то постороннему я не хотела и приняла решение поехать к матери. Она вряд ли мне что-нибудь подскажет, но послушает, я уверена, ей становится всё лучше и лучше, я надеюсь, что она когда-нибудь будет здорова. Набрала номер мужа.
– Данила, я бы хотела съездить к матери…
В ответ его молчание. Так обычно проходят все наши разговоры.
– Ты не мог бы прислать мне машину?
– Вечером отвезу тебя сам.
И отключился. Я только потом узнала, что по легенде вместе с малышом нахожусь за границей. Данила не хотел, чтобы эту новость трепали в каждой газетёнке, чтобы перемывали и обсуждали. Он, как заметная личность, избежать бы этого не смог, поэтому я и была взаперти, в изоляции.
Мои надежды не оправдались. В этот вечер маме, действительно, стало лучше… она меня узнала… и прокляла. Шарахалась от меня как от прокажённой, шипела что-то невнятное, кружила вокруг, а потом резко схватила за подбородок, задирая голову, поворачивая лицо к свету, и словно выплюнула:
– У тебя его глаза… ненавижу вас. Весь ваш род!
Дальше посыпались проклятия. Мама кричала и билась в истерике до тех пор, пока её не скрутили санитары, хотелось обнять её, успокоить, дотронуться до руки и погладить по волосам, но как только я пыталась приблизиться, мама вырывалась от коновалов с новой силой. Так было и на второе посещение и на третье, после которого доктор попросил меня больше не приходить… никогда.
– Я могу тебя попросить? – спросила я тогда у мужа, он обнял, ничего больше сказать не получилось, я только плакала в его объятиях. Он меня любит, я знаю.
Весна, лето, наступила осень, я смотрела за проходящей мимо меня жизнью из закрытого окна дома, который стал для меня добровольной тюрьмой. Я не помнила, когда последний раз видела себя в зеркале. Практически не ела, не разговаривала. Уволила всю прислугу: не хотела, чтобы кто-нибудь знал, что происходит в нашей семье. Целыми днями убирала дом, чтобы хоть как-то отвлечься, готовила обеды и ужины, но практически всегда они оказывались в мусорной корзине. Данила домой приходил редко, в основном заносил продукты, забирал из сейфа какие-то бумаги, но боялся остаться со мной наедине на лишнюю секунду, боялся сорваться. Так прошёл ещё месяц, моё лицо освободилось от синяков и ссадин, кости не трещали от любого неловкого движения, наступил октябрь, пришли первые морозы.
Я блуждала по дому, словно тень, боялась зайти в комнату к Максиму, не заходила туда с того самого дня, как сына увезли в больницу, а сегодня словно магнитом тянуло. Зашла, а вокруг так тихо, спокойно, светлые стены, маленькая голубенькая кроватка, одеяльце валяется на полу, подняла его, прижимая к груди. Я замерла с лёгкой улыбкой на лице, получилось вздохнуть. Полноценно. Ведь до этого словно тиски сдавливали грудную клетку. Обернулась на шум в коридоре, и через секунду в комнату вошёл Данила.
– Завтра похороны, – тихо сказал он и ушёл в свой кабинет, а я заплакала, пряча лицо в детское одеяльце.
ГЛАВА 5
В тот вечер не рискнула к нему подойти – его жалела, не себя. А утром мы отправились на кладбище. Вокруг никого, семь утра, маленькая могилка, в которую вложили такой же маленький закрытый гробик. Множество бесконечных и не приносящих никакого облегчения операций внесли свой вклад. Данила запретил мне смотреть. Я молчала. Нет, это происходит не со мной!.. Никаких церемоний, батюшка с зычным голосом, запах кадила, меня шатает из стороны в сторону, я стою только благодаря Даниле, который держит за локоть, прислоняя к себе. Молчание не угнетает, оно помогает не сорваться, помогает быть рядом друг с другом.
Следующий раз я пришла в себя, когда мы были уже в машине. Рой бессмысленных картинок за окном, больше напоминающих ленту кинофильма. Грязное серое небо, такое же грязное, как и моя жизнь. Без единого просвета. Без единой надежды. От мыслей отвлёк гул мотора, странный, необычный: на спидометре сто шестьдесят, за окном мелькают редкие встречные автомобили, на зеркалах заднего вида ещё не растаявший иней. Данила резко нажал на тормоз и вышел из машины. Стоял ко мне спиной, пальцы запутались в его густых волосах, он оказался не в силах опустить руки. Муж никогда не говорил, как ему плохо, как тяжело, всё было в его глазах, в его усталых жестах, в напряжённой позе.
Шесть месяцев ада одного на троих. Шесть месяцев молчания, испытаний друг для друга. И после всего, ему нечего мне сказать. Выбраться из машины у меня не было сил и желания, страх сковал всё тело, даже мозг отказывается соображать. Как в замедленной съёмке я видела, как муж развернулся, взгляд глаза в глаза, и он уже идёт ко мне. Открывает двери, подаёт руку, отпускает меня. Расстояние в шаг, он смотрит в мои глаза, и я всё понимаю: он принял решение. Легко подтолкнул меня к обочине, сделал шаг вперёд, на лбу глубокая морщина… кажется, вчера её ещё не было. Среди густых чёрных волос проскальзывает редкая седина, а ведь ему чуть больше тридцати. Рваное дыхание срывается с моих губ со стоном.
– Прости, – прошептала я, понимая, что он меня ни в чём не винит, просто ему плохо, ему очень плохо, ему нужна помощь, к сожалению, не моя.
Он бил меня долго. Я не помню всего, кажется, за это время несколько раз теряла сознание и вновь приходила в себя. Я тоже сошла с ума, не чувствовала боли, думала только о муже, о его взгляде, с ним что-то не так. Открыв глаза в очередной раз, поняла, что я уже одна, и не могу пошевелиться. Пальцы на руках закоченели, над головой серое небо, а в памяти его глаза. Интересно, а глаза могут поседеть? Кажется, да. Его голубые глаза стали почти прозрачными, словно покрылись инеем и не могут оттаять, как зеркала в нашей машине. Часто моргаю, пытаясь прогнать слёзы, но ничего не выходит, я не хочу плакать, я больше ничего не хочу. Снова темнота, я устала.
– Оксана Владимировна, вы меня слышите? – незнакомый голос позвал меня, громко, слишком громко, чтобы воспринимать его спокойно и я почувствовала, как морщусь от этого звука.
– Вы можете говорить, Оксана Владимировна?
