Тогда Мариса почувствовала гордость. И лишь годы спустя поймет, что такое настоящие проблемы.
До Кентиш-Таун добралась чуть позже 16:00. Была осень, и вечера наступали все раньше, поэтому в небе уже сгущались сумерки. Едва только Мариса поднялась по эскалатору и приложила свой проездной к турникету «на выход», она внезапно осознала, что не имеет ни малейшего представления, что делать дальше. Все ее познания заканчивались «Кентиш-Таун». Других сведений о местонахождении матери нет. За последние годы она подслушала много разговоров и обшарила все ящики в доме, надеясь найти хоть какие-то зацепки, но вместо этого постоянно натыкалась на старые списки покупок, погнутые скрепки или ключи от старых и давно снятых замков.
Она представляла себе Кентиш-Таун маленькой деревушкой, какой видела ее в эпизодах «Почтальона Пэта». Зелень, паб с деревянными балками и красивые домики с розами на подоконниках. Оставалось только найти мать. Мариса думала, что все будет просто: достаточно посмотреть по сторонам и, возможно, зайти в местный магазин и спросить кого-нибудь о Гарриет Гроувер.
Но тут не было ни лужаек, ни паба, ни одного красивого дома. Только грязный тротуар и сплошной поток транспорта, от которого ее отделяли тонкие серые перила. Мужчина в красном плаще, продававший популярную уличную газету, наклонился вперед и успел кинуть плотный сверток, прежде чем Мариса поняла, что вообще происходит.
– Нет, нет, спасибо, – она протянула экземпляр обратно.
– Тогда проваливай, – ругнулся мужчина и отвернулся.
Автобус, выбрасывая в воздух видимые облачка выхлопных газов, с грохотом пронесся мимо. Мариса чувствовала свою беспомощность, стоя посреди городской сутолоки. Женщина в красном брючном костюме. Мужчина с маленькой собачкой на поводке. Девочка, толкающая перед собой коляску с куклой со стеклянными глазами. Подросток со своим телефоном – Nokia, прямо как у нее – кричал, что не собирается никому ничего объяснять и что от него вообще должны отстать. Все куда-то шли, неслись, мимоходом бросая на нее нетерпеливые взгляды, а Мариса стояла на месте и ничего не понимала.
И все же она верила. Своеобразная, взявшаяся из никоткуда вера в то, что стоит только немного пройти вперед, и мать сразу объявится. Она ушла от них десять лет назад, но Мариса была уверена, что моментально ее узнает: отведенные назад плечи, взлохмаченные волосы и упитанные бедра. Почувствует ее запах, состоящий из ванили и дыма от сигарет «Силк Кат», мать курила их каждый день. Или запах ее мыла, упакованного в узорчатые пакетики, припечатанные золотой медалькой. Да, Мариса определенно была уверена, что найдет свою мать где угодно.
А вот насчет Анны такой уверенности не было. Трудно себе представить десятилетнюю сестру, которую ты давно не видела, но, возможно, она похожа на Марису в этом возрасте. «Да, это очень логично», – сказала она самой себе. Все же, несмотря на долгую разлуку, они сестры.
Она пошла по тротуару прочь от станции метро. За поворотом улица упиралась в пологий холм. На углу оказался паб, она заглянула в окно и увидела теплую и манящую обстановку, в свете ламп красиво поблескивали пивные краны. Марисе всего семнадцать, но она не раз бывала в пабах. Школа-интернат давала значительную свободу. Им разрешалось посещать один паб в городе, пока они пьют там только безалкогольное пиво, но это правило столь часто нарушалось, что перестало быть правилом. По выходным Мариса с друзьями выходила из школы, сообщая миссис Карнеги, что якобы они собираются в разрешенный паб, но вместо этого ребята садились на поезд до Вустера и показывали поддельные удостоверения личности вышибалам в «Карго» – дрянном ночном клубе, где каждый субботний вечер играла «клубная классика». Там они пили ром с колой и танцевали, а Мариса запрокидывала голову и двигалась в такт ритму, танцуя поближе к понравившемуся мальчику. Все модные движения она выучила по музыкальным клипам, и получалось у нее неплохо. Мариса это знала, и, пусть она и не была самой красивой девочкой в классе, но танцпол – однозначно ее стихия. Кружащая в неровных бликах стробоскопа, она знала, что может понравиться любому.
В пабе Кентиш-Тауна Мариса сразу занервничала. Внутри сидели только четыре человека: двое мужчин за барной стойкой и парочка, взявшаяся за руки, за отдельным столиком. Вид влюбленных успокоил, и она высоко подняла голову, расправив плечи, как этому учили на единственном занятии по манерам поведения в школе, которое призвано помочь выпускникам на собеседованиях при трудоустройстве.
– Что хочешь? – с улыбкой спросил бармен.
– Ром с колой, пожалуйста.
Она смотрела на спину бармена, пока тот готовил напиток. Парень оказался моложе, чем ей показалось. Мариса рассматривала движения лопаток под его клетчатой рубашкой. Закатанные рукава обнажали мускулистые руки, красиво освещенные лампой над стойкой.
– Готово, – сказал он, протягивая стакан, казавшийся полнее, чем следует.
– Спасибо. – Она уловила в его голосе австралийский акцент. – Сколько с меня?
Бармен закинул на правое плечо полотенце, которым вытирал стойку.
– За счет заведения.
– Что? Но…
– Это акция. Первый напиток бесплатно. – Он подмигнул ей. Мариса покраснела.
– Хорошо, – пробормотала она. – Спасибо.
Мариса села за столик возле туалета, предполагая, что никто особо не позарится на это место, а как раз сейчас очень нужно было побыть одной. Сделала глоток, чувствуя горечь алкоголя и сладость колы, боровшихся за место на языке, и наконец кола победила, а вкус рома практически растворился. Глоток. Еще один. Половина напитка исчезла, и Мариса почувствовала приступ легкого головокружения. Достала телефон и начала играть в змейку. Просто нужно посидеть пару минут, допить коктейль и отправляться на дальнейшие поиски матери. Мариса допила остатки рома с колой.
– Повторить?
Бармен оказался рядом. От звука голоса Мариса вздрогнула.
– Ой. Я думала, нужно заказывать за стойкой, – сказала она, ненавидя себя за то, сколь жалко это прозвучало. «Если бы я действительно была взрослой, я бы точно знала, как нужно себя вести. Давай, будь крутой, черт возьми», – подумала Мариса.
Бармен снова подмигнул. Она никогда бы не подумала, что так может подмигивать кто угодно, а не только актеры дешевых мыльных опер или плохих детективных сериалов. Но этот парень продолжал так делать.
– Для особых клиентов я выхожу из клетки.
Слово «клетка» заставило ее вздрогнуть.
Он похлопал Марису по спине.
– Шучу. Что будешь? Еще ром с колой?
Она кивнула. Еще один не повредит. «Выпью еще стаканчик, чтобы успокоить нервы, а потом встану и пойду», – успокоила она себя.
Но бармен – его звали Кевин – все продолжал и продолжал приносить напитки, и Мариса стеснялась отказываться. В груди росло беспокойство, ведь она не сможет оплатить счет, но потом вспомнила о кредитной карте отца, которую носила с собой для важных случаев, вроде оплаты уроков вождения, поэтому расслабилась. После четвертого стакана ее развезло, и она начала хохотать над шутками Кевина о какой-то лошади с длинной мордой, заказавшей выпивку, а потом он рассказал анекдот о страусе, там шутка строилась на описании птицы с лапами из задницы. Мариса смеялась над этим анекдотом около минуты.
И даже не обратила внимания, что в какой-то момент из бара исчезла влюбленная парочка, а потом и оба мужчины, и они остались только вдвоем. Кевин пододвинул стул и сел рядом, а когда она спросила его о работе, он сказал: «Неважно, смена уже почти закончилась». Мариса заметила появление на столе бутылки рома, а может, бутылка стояла там все это время – уже сложно было вспомнить. Кевин продолжал подливать ей, и теперь она пила чистый ром без колы. Мариса больше не нервничала, и пила лишь для того, чтобы сохранить это ощущение пьяной безмятежности. Сделает еще один глоток и уйдет. Еще один, потом оплатит счет и пойдет делать то, ради чего приехала, а именно… что именно? Было же что-то важное… и все же… почему не может вспомнить? Мысль постоянно ускользала, словно цепочка, плавно погружавшаяся в морскую пучину. А, вот оно. Нужно найти маму.
– Я приехала найти маму, – со смехом сообщила она Кевину.
– Детка, ты вообще о чем?
Когда он начал называть ее «деткой»? Это, возможно, в первый раз, а может она уже встречалась с ним в прошлой жизни, поэтому слово прозвучало так знакомо? И ей не показалось бы странным, если бы вдруг выяснилось, что Кевин знает ее мать. Судьба, наверное, не случайно привела Марису в этот паб, который уже не выглядел уютным и безопасным: заведение оказалось грязным и мрачным, а в туалете воняло прокисшей мочой и энергетиками, но ей было все равно. Так весело. Она веселится. Очень весело! Разве нет?
Мариса по привычке взглянула на свое отражение в зеркале. Видела смутно, но ей все понравилось. Нанесла еще немного блеска для губ, ведь с количеством блеска невозможно переборщить, а когда вернулась, заметила, что Кевин уже протягивает ее куртку, ожидая, пока она засунет руки в рукава, что Мариса и сделала без лишних вопросов. Затем они вышли на улицу, которая, казалось, раскачивается под ногами, поэтому ей сложно было удержать равновесие. Это оказалось смешнее шутки Кевина. Теперь она подумала об этом анекдоте и сочла его жутким, а не смешным. Но плевать, этот парень так добр к ней – угостил ее кучей напитков.
– Я же не заплатила, – с трудом проговорила Мариса.
– Говорю тебе, детка, все за счет заведения. А теперь поехали домой.
– Мне нужно найти маму.
Кевин рассмеялся.
– Хорошо, детка. Это не займет много времени. Потом можешь идти и искать кого хочешь. Договорились?
Мариса кивнула.
– Договорились, – ответила она, доверившись Кевину. Он австралиец, и похож на парней из сериала «Домой и в путь», носит рубашку, а еще у него красивый профиль. Мариса почувствовала, как его рука обвивает ее тело, подобно тому удаву с урока биологии. Удав, как рассказывали в школе, хладнокровно усиливает хватку до тех пор, пока кровяное давление жертвы не упадет, а сердце не перестанет биться.
– Ты змея? – спросила Мариса и взглянула на спутника. И только сейчас заметила, что Кевин несет ее рюкзак, а в него она положила телефон после второго или, может быть, третьего стакана, и теперь поняла, что у нее нет возможности сообщить кому-нибудь о своем местонахождении. На самом деле Мариса совершенно не понимала, где они находятся, Кевин вел ее по темным и незнакомым улицам. Шли минут десять или пятнадцать, а может, и целый час. Когда он толкнул какую-то дверь и вытащил связку ключей, она заметила на его руке татуировку якоря. Потом они поднялись по лестнице и прошли по коридору до еще одной двери. Затем он начал снимать с нее одежду и повалил на ковер. От испуга Мариса подогнула колени, но Кевин силой широко раздвинул ее ноги, словно проделывал это с неодушевленной куклой, и в этот момент она попыталась сопротивляться и прокричала «нет», но было слишком поздно. Она оказалась слишком пьяна, слаба, молода и напугана. Кевин навис над ней, и Мариса смогла прочитать этикетку на воротнике его рубашки, именно на ней она и решила сосредоточиться, на этих двух словах «Ривер-Айленд», вышитых белыми нитками на черном фоне. Он сжал ее правую руку, а свободной рукой расстегнул джинсы. Она затихла. Тело Марисы перестало подчиняться командам. Наступило мгновение абсолютной тишины и абсолютной неподвижности.
Потом он ее изнасиловал.
Когда все закончилось, на следующее утро она вышла из квартиры Кевина, ей не с кем было поделиться тем, что с ней случилось. Ради отгула Мариса солгала в школе. Отец совершенно не знал об ее планах, они не были достаточно близки, и она не могла ему довериться. Мариса ненавидела себя, но ночью ей некуда идти. Она прижалась к самому краю двуспального матраса, чтобы он больше ее не трогал, но опасения оказались напрасными, поскольку насильник быстро потерял интерес. Кевин увидел кровавые пятна на ковре и произнес: «Черт, ты могла бы мне сказать». Мариса так и не поняла, имел ли он в виду, что она должна была сказать о девственности, или он предположил, что у нее месячные.
Мариса встала, чувствуя сперму на внутренней стороне бедра, и пошла в ванную, где села на унитаз и сгорбилась, пытаясь утихомирить сильную режущую боль в нижней части живота. Завтра будут синяки, они легко появляются на ее теле. Мариса пыталась убедить себя, якобы она сама всего этого хотела.
Позже – намного позже – Мариса узнает, что пережившие сексуальное насилие говорят о том, как у них что-то «отняли»: достоинство, девственность или даже личность. Но она всегда чувствовала: подобно шрапнели, нечто инородное вторглось в тело, надолго изувечив кожу и мышцы, пока на этом месте не образовался шрам, ставший частью ее самой и тем, с чем ей пришлось жить дальше.
Мариса никогда и никому не говорила о случившемся. Никогда не рассказывала о том, как не спала в ту ночь, глядя на сочившийся в комнату серый свет, и плакала под храп Кевина, словно все произошедшее было нормой, – это самое ненормальное и шокирующее. Когда Мариса встала, чтобы уйти, она побоялась разбудить насильника, поэтому задержала дыхание и ее едва не стошнило. Собственная одежда, казалось, уже принадлежит другому человеку – человеку, который не знает об уродливых сторонах жизни и о том, что она сама позволила сотворить такое с собой. Тогда Мариса подумала: «Это все моя вина». Он напал на нее, но она позволила всему случиться. Она снова и снова прокручивала это в своих мыслях. В своих кошмарах Мариса всегда возвращается в эту точку: шероховатый ковер под спиной, сжатые зубы, напряжение, сковавшее тело, а потом – ничего, словно ветер перестал наполнять паруса. Всей ее сущностью овладело чувство стыда.
Она никогда не говорила Джейку. И хотя Мариса думала об этом каждый день, но ей не с кем было разделить свою боль, вряд ли ее смог бы понять кто-то другой, кто не прошел через подобное. После изнасилования все изменилось, и у нее не было другого выбора, кроме как принять новую реальность. И она это сделала. С двадцати лет Мариса начала встречаться с мужчинами. Новым опытом близости она хотела залечить душевные травмы, оставленные тем насильником. Ей всегда было непросто: постоянное напряжение на первых встречах; она так и не смогла освоиться в онлайн-знакомствах из-за своего врожденного простодушия. «Здесь все вроде бы так просто и невинно, но это и пугает», – думала она.
Мариса так и не нашла свою мать. Но она нашла Джейка, обрела того, кто без лишних вопросов принял ее. Да, пусть это чувство и не походило на удар молнии. Но все казалось более возвышенным. Похожим на освобождение.
7
Кейт готовит ужин. Соседка «настояла», сказав, что «это наименьшее из того, что я могу сделать» и «вы были столь добры», и не могла бы Мариса, пожалуйста, позволить ей выразить свою признательность. Последняя реплика брошена со смехом, сопровождающимся игривым саркастичным тоном. «Да она едва меня знает», – возмутилась Мариса. А Джейк пребывал в восторге, узнав, что Кейт собирается приготовить сыр для макарон, ведь «я знаю, это твое любимое блюдо».
Кейт могла узнать о макаронах с сыром только в том случае, если бы ей об этом сказали Мариса или Джейк. Мариса, разумеется, ничего не говорила, поэтому остается только Джейк. Когда они успели поговорить? Мариса почти всегда дома. Сама мысль о том, что они могли разговаривать без ее участия, ей совершенно не понравилась.
Как бы смешно это ни звучало, но сырные макароны всецело принадлежат одной лишь Марисе. Мариса представила себе разговор с Кейт: «Твои макароны с сыром не подойдут, это мое личное фирменное блюдо, я готовлю их для своего парня, от которого я в настоящее время пытаюсь забеременеть, поэтому спасибо тебе, но ты свободна». Но, конечно, ничего не говорила вслух, молча пытаясь перетерпеть присутствие Кейт на кухне – ее кухне. Квартирантка так свободно перемещалась по кухне, словно она и была настоящей хозяйкой дома.
– Эй, а куда Джейк положил паприку? – спрашивает Кейт, пока Мариса наблюдает за ней с диванчика.
– Шкаф справа от раковины, – отвечает Мариса, чтобы доказать, что она ничуть не хуже Джейка ориентируется на кухне.
– Ой, прости! – Кейт странно смотрит на Марису. – Я не знала, что говорю вслух.
Мариса притворялась увлеченной вечерним выпуском новостей. На экране политик с румяным лицом и узкими глазами вещает о своих планах в сфере международных отношений, а ведущий, с сине-зеленым галстуком, недоверчиво перебивал его.
– Вы же не можете всерьез заявлять о подобном? – восклицает ведущий, хотя все прекрасно знают о серьезном настрое политика, поэтому нет смысла задавать такие вопросы, только если ты не пытаешься вывести кого-то из себя.
– Если вы позволите мне что-нибудь сказать… – пытается продолжить серьезный мужчина. Мариса все чаще думала, что политика становится именно такой: двое мужчин упиваются звуками своих голосов и мелят несусветную чушь, пока один из них не подловит другого на какой-нибудь мелочи, не имеющей никакой связи с повседневной действительностью. Обычно Мариса выключает телевизор, но сейчас ей нужно прикрытие для незаметного наблюдения за соседкой. Поэтому она смотрела на экран, рассеянно слушая пустую болтовню, и краем глаза следя за Кейт, которая суетилась у плиты и расставляла бессмысленное количество кастрюль и сковородок. Соседка насвистывала какую-то мелодию, что, по неизвестной ей самой причине, очень не нравится Марисе.
Кейт наливает кипяток в кастрюлю и смешивает в миске яичный желток с паприкой. Мариса недоумевает: «Боже, да что она собирается делать с паприкой и желтком? Ну, по крайней мере, ее сыр для макарон будет не так хорош, как мой, если она реально добавит всю эту гадость».
Антипатия к Кейт подкралась к ней, словно туман перед приливом, и теперь от нее никуда не деться. А еще у Марисы скоро начнутся месячные, поэтому из-за гормонов она становится агрессивной и нетерпеливой. Кейт выуживает из кармана заколку для волос. Мариса наблюдает, как та скручивает свои короткие волосы в жгут и помещает зажим в самую высокую точку, чтобы пряди красиво ниспадали на раскрасневшиеся щеки. На ней полосатый бретонский топ и расклешенные джинсы, которые Мариса никогда бы не надела. Но модная одежда отлично сидит на узких бедрах и мальчишеской фигуре Кейт. Мариса оценивает собственный наряд: бледно-желтый сарафан, привезенный с отдыха на греческих островах, мешковатый и удобный, но забрызганный краской. Без макияжа, ведь она весь день не выходила из дома. Грязные волосы собраны в пучок. На запястье красуется серебряный браслет, она никогда его не снимает, на нем болтаются счастливые подковы и миниатюрные компасы. Подарок на восемнадцатилетие от отца, и хотя к тому времени она уже съехала, он отправил его в мягком конверте, завернутым в папиросную бумагу, и с открыткой, в которой знакомым почерком сообщалось, что когда-то браслет принадлежал матери, а теперь переходит Марисе.
У Кейт многократно проколоты мочки ушей, но она носит тонкие изящные золотые обручи, для создания элегантного неброского эффекта украшенные крошечными блестящими бриллиантами. На шее висят три золотые цепочки, а на третьей – самой длинной – болтается выпуклый медальон с выгравированной буквой «К». Мариса думает: «Интересно, что там внутри? Паприка, наверное».
– Прости, что ты сказала? – Кейт смотрит на нее, и Мариса понимает, что вслух посмеялась над своей же шуткой.
– Да так. Просто этот мужик что-то сказал, – она машет рукой в сторону телевизора.
– Блин, он такой балабол, – небрежно бросает Кейт, пока помещение наполняется паром и запахом плавленого сыра.
Мариса не считает себя ханжой, но все-таки – будь она квартиранткой в чужом доме, вряд ли стала бы бездумно произносить такие слова. Наверное, она просто слишком строго судит. Наверное.
– Джейк вернется в половине восьмого, – кричит Мариса с дивана.
– Да, я знаю, – отвечает Кейт, не отвлекаясь от готовки.
Без двадцати восемь они слышат щелчок замка входной двери. Кейт успевает поставить макароны с сыром в духовку, разложить на столе салфетки и расставить бокалы, наполнить кувшин водой и воткнуть в него веточки мяты из садовых горшков с травами.
– Я сочла их красивыми, – поясняет она. – Ты согласна?
Мариса, не имея сложившегося мнения насчет веточек мяты в обычной воде, выдает ни к чему не обязывающее одобрение.
– Я вернулся! – кричит Джейк из коридора.
Он заходит на кухню и сразу, не обращая внимания на Марису, направляется в сторону соседки.
– Боже мой, Кейт, это пахнет фантастически, – с этими словами он открывает дверцу духовки.
– Пожалуйста, не открывай дверцу, пока все не приготовилось, – приказывает Кейт, игриво откидывая его руку.
– Хорошо, хорошо, обещаю.
– Привет, – здоровается Мариса. Наблюдает за ними, и у нее невольно возникает ощущение, что она здесь лишняя.
– О, привет, Мариса. – Джейк улыбается и приветственно поднимает руку.
Даже не подходит и не целует. Мариса понимает, если сейчас не выйдет с кухни, то заплачет и опозорится. Поэтому она резко идет к выходу и бежит наверх в мастерскую, закрывает за собой дверь и прислоняется к ней спиной. Слезы бегут ручьем, но она их не вытирает. Мариса позволяет себе минуту слабости, зная, что нет причин плакать, просто чувствует усталость и беспокойство. Так устала. Уже несколько дней она страдает от упадка сил.
Раздается стук в дверь.
– Мариса? – с волнением в голосе спрашивает Джейк. – Ты в порядке?
– Да, все хорошо. Просто мне нужно немного времени.
За дверью тишина.
– Ладно, как скажешь. – Она слышит вздох и представляет себе выражение хорошо знакомого лица: любящее, обеспокоенное тем, что он все испортил. Во многих смыслах Джейк все еще тот семилетний мальчик, отправленный матерью в школу-интернат. Мариса думает: «Ему тоже нужны забота и любовь». Как и ей. Именно поэтому они идеально друг другу подходят.
– Не волнуйся, Джейк. Ничего страшного. Я спущусь через минуту, когда… я… закончу… ответ на это письмо, – бормочет она.
– Ладно. Увидимся внизу. Не спеши.
Когда шаги удаляются, Мариса бессильно опускается на пол. Она так устала, что ей меньше всего на свете хочется болтать с Кейт в этом ее элегантно-повседневном бретонском топе. «Отдохну пару минут и вернусь», – думает она. Идет в ванную и брызгает прохладной водой на лицо, в этот момент взгляд цепляется за лежащий в сумке для белья тест на беременность. Мариса вспоминает, что менструация должна была начаться несколько дней назад, о постоянном чувстве усталости и постоянных попытках забеременеть. И тогда у нее в мыслях появляется очевидное объяснение.
Мариса садится на унитаз и начинает мочиться, когда мочевой пузырь вот-вот опустеет, она подставляет под струю тестовую полоску. Закончив, надевает розовую пластиковую крышку и кладет тест на край раковины. Ждет несколько минут, поглядывая на часы. Как только время вышло, заглядывает в окошечко теста и видит две полоски – две четкие вертикальные фиолетовые линии, которые с неопровержимой уверенностью сообщают о беременности.
Она радостно кричит, да так громко, что сразу же прибегает Джейк. На этот раз Мариса позволяет ему войти.
8
Теперь, когда радость утихает, Мариса находит беременность утомительной. Она постоянно чувствует себя разбитой, по телу растекается тяжесть и медленно оседает в области желудка, где булькает и урчит в самые неподходящие моменты. Первый триместр можно описать словом «оторванность», словно ты находишься не в своем теле. Предпочтения в еде меняются в одночасье. Мысль о зеленом овоще уже вызывает тошноту. Она может питаться только хумусом и хлебом и всеми продуктами бежевого цвета, больше – ничем. Нет внутреннего спокойствия, обещанного книгами о детях и журналами о здоровье. Вместо этого она завалена делами: стоило только сходить к своему врачу, и в почтовом ящике начали появляться разные листовки, брошюры с нелепым шрифтом, предлагающие запись в дородовые классы и проповедующие достоинства грудного вскармливания. Мариса послушно ходит на все назначенные врачебные приемы. Джейк сопровождает ее со щенячьим энтузиазмом. Она возвращается на занятия йогой для беременных и стискивает зубы, как только Кэрис заводит разговоры о Матери-Земле, материнских энергиях и богинях, таящихся внутри каждой женщины.
Большую часть времени проводит дома в постели и полулежа на диване. Смотрит дневные телепередачи и подписывается на стриминговые сервисы для доступа к самым актуальным американским киноновинкам. Она подсела на шоу, в котором показывают повседневную жизнь экипажа на шикарной яхте, и замечает, что за завтраком открывает свой ноутбук, чтобы наверстать упущенное и узнать, как же развиваются отношения между мужчиной и женщиной-матросом, или посмотреть на реакцию шеф-повара, получившего от какого-то олигарха очередной список безглютеновых блюд.
– Как ты можешь это смотреть! – замечает Кейт однажды утром. Она вроде бы шутит, но Мариса слышит осуждение в ее тоне. Соседка смотрит выпуски «Ньюснайт» и слушает «Радио 4». Перед работой съедает кусок поджаренного ржаного хлеба, намазанный шоколадной пастой. Мариса же не может есть ничего другого, кроме круассанов. Глупое беспокойство из-за лишнего веса.
