– Например? – настороженно спросила Розалина. Вариантов развития событий было много, и большинство из них заканчивались плохо.
– Например, сегодня на уроке английского мы изучали, что запомнить написание слова легче, если знать, что означают его части. Из слова «биатлон» можно узнать, что часть «би» означает «два», а часть «атлон» означает «состязание», поэтому в биатлоне два вида состязания.
Ладно. Теперь ясно, что не так.
– Как в «бинокле», – подсказала Амели, – потому что там две трубы. Или в «биплане», у которого две пары крыльев. Или в «бифокалах», у которых два… фокала. Или в «бикарбонате натрия», у которого…
– Да, – мисс Вудинг одарила Амели разочарованным взглядом, – но ты ведь не это сказала на уроке.
– Я бы сказала, что я сказала. Но вы велели мне молчать.
Внимание мисс Вудинг переключилось на Розалину.
Пример, который она привела в классе: «Моя мама – бисексуалка».
– Но ведь это правда, – возразила Амели, умоляюще глядя на Розалину.
– Она права, – согласилась Розалина. – Так и есть.
Амели, которая всегда воспринимала согласие как поощрение, пустилась в дальнейшие разъяснения.
– И это значит, что ей нравятся мужчины и женщины, то есть два пола – то, о чем вы говорили. Но тетя Лорен объясняла, что некоторые люди считают, что нельзя говорить «бисексуал», потому что это значит, что есть всего два типа людей, а некоторые считают, что их больше. А другие считают, что это нормально, потому что это значит одинаковые и разные, а разные могут означать много типов людей. Что все равно снова означает два. И это то, о чем говорили вы.
Следила ли мисс Вудинг за ее мыслью и понимала ли хоть что-нибудь, Розалина точно определить не смогла. В любом случае учительница не считала это необходимым.
– Проблема в том, миссис Палмер, что дети не должны говорить о сексе в классе.
– А она и не говорила. – На самом деле Розалине не хотелось спорить, но опыт подсказывал ей, что, вероятно, придется это сделать. – Она говорила о своей семье.
Лицо Мисс Вудинг приобрело нервный розовый оттенок, который, по мнению Розалины, часто появлялся у людей в тот момент, когда ее ориентация превращалась из идеи, которую можно поддержать, в реальность, с которой приходилось сталкиваться.
– Я понимаю, что это деликатная тема, и у разных людей разные убеждения на этот счет. Именно поэтому я должна руководствоваться политикой нашего академического фонда. В ней четко прописано, что учащимся не следует рассказывать об ЛГБТК до шестого класса.
– В самом деле? – спросила Розалина, изо всех сил стараясь помнить, что мисс Вудинг, вероятно, очень хороший человек, а не просто пушистый кардиган, накинутый на регрессивные социальные ценности. – А Амели учится в четвертом классе, и ей удается уживаться с моим существованием почти каждый день.
Придя к выводу, что это будет долгий взрослый разговор, Амели достала из сумки пенал с пандой и начала перебирать содержимое.
– Да, – сказала она. – Я очень хорошо себя веду.
Мисс Вудинг буквально заламывала руки.
– Да, но ведь остальным детям…
– Позволено говорить о своих семьях столько, сколько вздумается.
– Да, но…
– А это, – безжалостно продолжала Розалина, – если подумать, дискриминация.
Амели снова подняла голову.
– Дискриминация – это плохо. Мы это проходили в третьем классе.
Слово на букву «Д» заставило мисс Вудинг заметно вздрогнуть.
– Что вы, миссис Палмер…
– Мисс Палмер.
– Я уверена, что мы просто не поняли друг друга.
– Думаю, так и есть. – Воспользовавшись тем, что намек на закон о равенстве временно приструнил мисс Вудинг, Розалина попыталась найти компромисс между защитой своей личности и посадкой на поезд. – Я понимаю, что у вас странный профессиональный долг уважать желания людей, которые хотят, чтобы их дети оставались гомофобами как можно дольше. Но, надеюсь, вы понимаете, почему на меня он не распространяется. И если вы еще раз попытаетесь сделать так, чтобы он распространился на Амели, я подам официальную жалобу в администрацию губернатора.
Мисс Вудинг вздрогнула.
– Если она не будет…
– Никаких «если она не будет». Я не позволю вам учить мою дочь стыдиться меня.
Последовало долгое молчание. Затем мисс Вудинг вздохнула.
– Наверно, лучше всего будет закончить этот разговор и больше не поднимать эту тему.
По опыту Розалины именно так выглядела победа над институциональными предрассудками: никто не извинялся и не признавал, что сделал что-то не так, а соответствующее учреждение великодушно предлагало сделать вид, что ничего не произошло. Значит, победа?
– Мудрое решение, – сказала она, надеясь, что по крайней мере преподала Амели ценный урок, как постоять за себя, или пойти на компромисс, или… или… или… что-то еще.
– Что с тобой? – спросила Лорен, когда они сели в машину.
Розалина пристегнулась и оглянулась через плечо, чтобы проверить, что Амели сделала то же самое.
– Не спрашивай.
– У меня были неприятности, – сказала Амели, – из-за того, что я сказала, что мама – бисексуалка. Мне запретили говорить об этом. А это глупо, потому что так и есть. И тогда мама сказала мисс Вудинг, что это дискриминация, и мисс Вудинг очень расстроилась, и нам с мамой пришлось пойти домой.
– Долбануться можно, – порбормотала Лорен. – Что за куча предосудительного дерьма?
С гораздо большей осторожностью, чем обычно, когда в машине находился ребенок, она отогнала машину от бордюра. И, с одной стороны, это было хорошо, потому что они ни во что не врежутся и не убьют Амели. С другой стороны – они опаздывали на поезд, р-р-р.
– «Предосудительное» означает «очень плохое», – предположила Амели.
– Просто уточню, – Розалина обернулась, – из всех слов в этом предложении какие тебе разрешено говорить в школе?
– «Можно». «Что». «За». «Предосудительного». «Куча». – Амели призадумалась. – Но не «долбануться» и не «дерьмо», потому что некоторые считают, что эти слова плохие. Хотя это глупо, это же всего лишь слова.
Господи. Похоже, самое время прочесть родительскую лекцию.
– Иногда, – медленно произнесла Розалина, – то, что кажется тебе глупым, важно для других людей. Иногда бывает так, что то, что важно тебе, другие люди считают глупым. Вот поэтому важно думать о том, что ты говоришь и делаешь.
Амели переварила эту мысль.
– Например, потому что мисс Вудинг считает, будто глупо, когда мама – бисексуалка?
Лорен не удержалась от смешка.
– В каком-то смысле. – Как это часто бывает, возможность передать дочери положительные ценности и с трудом полученную мудрость резко сошла на нет, и она уже не имела ни малейшего представления, о чем говорит. – Но мы с ней договорились, что в дальнейшем будем внимательнее относиться к чувствам друг друга.
Тишины было ровно столько, чтобы убаюкать Розалину ложным ощущением спокойствия.
– Тетя Лорен? – спросила Амели. – А почему ты перестала встречаться с мамой? Ты думала, что быть бисексуальной глупо?
– Нет. – Лорен не сводила глаз с дороги. – Я не из тех лесбиянок, которые считают, что бисексуалки предают девушек. Просто мне как лесбиянке больше нравятся вагины.
– А-а. – Плюсом многосложной восьмилетней Амели было то, что она не любила признаваться, когда не понимала того, чего, вероятно, и не должна была понимать. – Тогда что случилось?
– Она меня бросила. Потому что я встречалась еще с одной девушкой и не рассказала ей об этом.
– А-а, – снова сказала Амели. Казалось, она серьезно задумалась над этим, и Розалина попыталась перевести внезапный интерес на номерные знаки проезжавших мимо машин. – Тебе больше нравилась другая девушка?
– Недолго, но к тому времени уже было поздно. И даже волосы у нее были ненатуральные рыжие. – Она бросила ностальгический взгляд на Розалину. – А может, все могло быть по другому, а?
О том, как могло бы быть, Розалина думать не любила. «Могло быть» слишком легко превратилось в «должно быть». В конце концов, если бы она осталась с Лорен, она бы не вернулась к Тому. Не решила бы, что, возможно, ничего страшного не случится, если «только в этот раз» обойтись без презерватива, и жила бы той жизнью, для которой, по ее мнению, она всегда была рождена. Но тогда у нее не было бы Амели, а это было немыслимо по абсолютно другой причине.
– Значит, – Амели возилась с ремнем безопасности именно так, как Розалина постоянно говорила ей этого не делать, – если бы мама тебя не бросила, ты была бы сейчас моей второй мамой?
– Не совсем. – Лорен пора было научиться прекращать разговоры. Особенно с Амели.
– Если бы я не ушла от тети Лорен, – перебила Розалина, – ты бы не родилась.
И снова Розалина практически слышала, как жужжат шестеренки в голове дочери. Каждый родитель, как она подозревала, считал своего ребенка умным, но ей нравилось думать, что Амели в самом деле была такой, хотя бы немного.
– Спасибо, что заставила маму бросить тебя, тетя Лорен.
Возникла небольшая пауза, и, повернувшись, Розалина с легким удивлением поняла, что Лорен не нашла что ответить. Искренность никогда не была ее сильной стороной.
– У тебя есть домашнее задание на выходные? – спросила Розалина, повернувшись, чтобы посмотреть на дочку.
Амели покачала головой.
– Я знаю, что сегодня у тебя было правописание. И что оно у вас каждую неделю. Поэтому спрошу еще раз: у тебя есть домашнее задание на выходные по правописанию?
Амели кивнула.
– Тогда выучи слова, когда придешь домой, прежде чем заняться чем-то другим. А тетя Лорен завтра проверит. Правда, тетя Лорен?
– Проверю, – согласилась Лорен, – хотя у меня самой правописание ужасное.
– Ты зарабатываешь на жизнь писательством, Лоз. Разве оно настолько плохо?
Лорен подняла бровь.
– Видишь ли, у всех теперь есть новомодные машины, которые проверяют правописание за тебя. А еще мне как-то обидно, что ты считаешь, будто самый важный навык в моей работе – орфография.
Они заехали на парковку вокзала, и Розалина пришла к выводу, что еще может успеть на поезд, если прямо сейчас уйдет от своего единственного ребенка и единственной подруги и если Большая западная железная дорога будет верна себе и поезд опоздает как минимум на шесть минут.
– Ну, – Лорен заглушила мотор, – приехали. Настало время стать знаменитой.
Розалина вытащила свою сумку из багажника.
– Я не хочу быть знаменитой. Я просто хочу… достаточно денег, чтобы оплачивать расходы, и достаточно людей, которые будут любить мою выпечку, чтобы я смогла найти работу чуть лучше.
– И правда. Твое высокомерие достигает гомеровских масштабов.
– Я люблю твою выпечку, мама, – сказала Амели. – Что такое «высокомерие»?
– Это когда ты считаешь себя гениальной, – объяснила Лорен, – а в итоге тебя слишком заносит, и тебя наказывают за это боги.
– Простите. – Розалина выскочила из машины, чувствуя себя ужасным человеком. – Я люблю вас обеих, вы милые и очень меня поддерживаете, но мне нужно бежать. Ты, – она указала на Лорен, – не рассказывай моей дочери, кто такой Катулл[1 - Гай Валерий Катулл – один из наиболее известных поэтов Древнего Рима и главный представитель римской поэзии в эпоху Цицерона и Цезаря. Прим. перев.]. А что до тебя, – она посмотрела на Амели, – я буду скучать по тебе, но не обижай бабушку Корделию и не пользуйся добротой тети Лорен. Потому что я знаю, какая ты, когда она с тобою нянчится.
– Не нянчится, – возмутилась Амели, – я уже не младенец. Я ребенок. Потом буду отроком. Потом – подростком. Потом – взрослой. Потом – старой. А потом мертвой.
Лорен засмеялась.
– Вот так просто, да?
Не самая подходящая тема для начала опеки Лорен над впечатлительным юным умом. Но сейчас не было времени решать эту проблему. Закинув сумку на плечо и пожалев, что не успела допечь чертов последний пробный торт, Розалина в час пик нырнула в толпу.
Поезд, как оказалось, не опоздал на шесть минут. Он не опоздал даже на четыре минуты. А значит, у Розалины было ровно столько времени, чтобы увидеть, как он отъезжает от станции без нее. Умом она понимала, что мисс Вудинг не специально подгадала время для того, чтобы ее двуличие оказало самое большое и самое негативное влияние на жизнь Розалины. Но, черт возьми, ощущалось это именно так. Преодолев обратный путь по пешеходному мосту до справочного бюро, она потратила невероятно много времени на то, чтобы выведать у скучающего работника вокзала точный маршрут поездов, остановок и автобусов, которыми можно добраться до Пэтчли Хаус, где проходили съемки шоу.
Первый отрезок пути в глушь на поезде был, по крайней мере, относительно коротким. Второй, на дребезжащем автобусе в совершенно другую глушь, занял больше времени. Затем наступил третий, теоретически последний отрезок пути, который прошел в одном из немыслимо медленных поездов, который, пожалуй, стоило бы отозвать из эксплуатации в 1970-х годах и который останавливался на каждой мелкой станции в каждой мелкой деревушке между У-Черта-на-Куличках и Поди-Узнай-Где. Первоначальный план Розалины заключался в том, чтобы во время поездки расслабиться, сосредоточиться, собраться с мыслями и сделать все, чтобы настроиться на нужный лад и проявить себя на реалити-шоу. Выйти из состояния измученной матери-одиночки, чьи родители, которым она задолжала огромную сумму денег, ничуть не удивились бы, узнав, что она не смогла вовремя сесть в поезд.
И тут поезд остановился.
И не трогался еще сорок чертовых минут.
– Э-э, – затрещала устаревшая акустическая система, – здравствуйте. С вами говорит машинист. Объявление для пассажиров поезда восемнадцать двадцать три, следующего из Мопли-он-Понд в Тапворт. В связи с неисправностью поезд будет вынужден завершить путь в Фондл-Бэквотер.
Это не предвещало ничего хорошего. Если честно, дела обстояли довольно скверно. И ситуация стала еще хуже, когда поезд подкатил к средней по длине бетонной плите, служившей Фондл-Бэквотер станцией. Не зная, что делать, Розалина схватила сумку и сошла с поезда. С ней высадился только один пассажир. Мужчина в узких слаксах и голубой рубашке с рукавами, небрежно закатанными до локтей. Он выглядел так, будто у него был собственный стиль, идущий вразрез с модой. А еще он явно находился не в своей тарелке. Но, в отличие от Розалины, казалось, был не против вынужденной остановки, осматривая окрестности с самообладанием, а не с замешательством, переходящим в панику.
Что он осматривал, Розалина не знала, потому что вокруг было только небо, поля и восемь овец, одна из них смотрела на нее с выражением, которое она сочла за жалость.
– Я так понимаю, – заметил незнакомец, который подошел, пока Розалина была занята оцениванием скота, – что вы ехали не в Фондл-Бэквотер.
Теперь, когда он стал ближе, Розалине пришлось смириться с тем, что он не только стильный, но и смущающе хорош собой в той высокой, скуластой, слегка надменной английской манере, которая позволяет получить главную мужскую роль в костюмированной драме Би-би-си о распутном аристократе и его бурном романе с дочерью шахтера.
И появляется он в этой драме без рубашки, верхом на лошади, по крайней мере раз в сезон.
Как всегда, в первый раз за несколько месяцев с ней заговорил кто-то привлекательный, неважно какого пола, а она чувствует себя как человек, который за день не сумел допечь торт, поругался с учительницей начальной школы и таскался по всему юго-востоку из-за еле работающей железнодорожной компании. «Быстрее, Розалина, прояви обаяние».
