Екатерина Ромеро "Любовь под наркозом"

Ой, даже голова кружится. Ужас какой-то.

Неправильная реакция. Определенно точно неправильная.

– Значит так, Климнюк зайдет в течение дня. Перевязку сделает Наташа. Жди.

Семеров точно по инструкции меня информирует, и я коротко киваю. Сердце все еще колотиться в груди.

– Спасибо вам…что помогли, но я бы и сама. Доковыляла.

Не знаю, почему нервничаю, но, кажется, они это видят прекрасно, и ухмыляются.

Голос почему-то сбивается. Что-то я очень волнуюсь в присутствии этих докторов-мужчин.

– Выздоравливай, Ляля. Костыли тебе принесут скоро. Ходить уже начинай.

– Хорошо. Спасибо.

Семеров одаривает меня короткой улыбкой, а Загорский бросает только один серьезный взгляд, после чего они разворачиваются и уходят, закрыв дверь палаты.

Я же сильнее кутаюсь в одеяло, все еще вспоминая, как близко только что была к груди Кирилла Александровича, и успокоиться все никак не могу. Черт, да что со мной? Почему от его голоса, запаха и внешности у меня внутри все трепетать начинает…

Глава 9

Травматологическое отделение мне сразу нравится намного больше, чем реанимация. Тут все как-то легче, и живее, что ли. Ну, ковыляет большинство пациентов на костылях, или лежит на вытяжке, но все равно. Умирающих особо нет, кроме меня, конечно. Шучу.

Я уже почти что живчиком, но все еще не могу подняться с постели.

У меня нет ни костылей, ни одежды. И если без первого я бы еще как-то поскакала на одной ноге, то без второго вообще никак.

Благо, мое состояние замечает завхоз отделения, и выдает мне больничную одежду. Обычная ночнушка до средины бедра. Конечно, красоты в ней нет никакой, но зато она отлично скрывает мою наготу. И на том, как говорится, спасибо.

Это городская клиника, хоть и центральная, поэтому большего я, собственно, и не ожидаю.

Костыли мне, кстати, тоже приносят. Не новые, но вроде, рабочие. Проблема только в том, что я ходить на них не умею от слова совсем, но думаю, с этим как-то разберусь.

Тетя Вита, здешний повар, приносит мне горячего супа. Ей лет, наверное, пятьдесят уже. И она как-то сразу располагает к себе.

Добрая и заботливая, и даже ее не очень вкусный больничный суп я уплетаю за обе щеки. Голодная я потому что, точно дикий зверек.

Ближе к полудню раздается скрип двери, и вскоре я вижу медсестру. Темненькая, среднего роста с небольшим лишним весом, но зоркими глазами.

– Привет, я Наташа. Ты Ромашкина Ляля?

– Да. Я.

– Перевязку делаем?

Поднимаюсь на кровати.

– Ага. Делаем.

– Сейчас тогда, возьму все.

Уже через минуту Наташа возвращается с точно такой же тележкой, которая была вчера у моего лечащего Геннадия Петровича.

Разрезав бинты на моей ноге, глаза медсестры становятся больше.

– Да уж…Как тебя так угораздило, бедняжка?

– Со сцены упала.

– Со сцены? Ты что, актриса какая-то?

Поджимаю губы. Больная тема.

– Балерина.

– Ого. Ничего себе! Давай посмотрим, что тут у тебя…Ох, и постарались же наши хирурги. Швов, конечно, тебе наделали целую кучу.

Наташа промакивает рану йодом, и я морщусь. Как же больно, а выглядит так вообще…ужас просто.

Мало того, что швов тут дофигища, так еще и нитки везде торчат, дренажные трубки, плюс отек. Зрелище, конечно, не для слабонервных.

Отворачиваюсь. У меня слезы на глаза наворачиваются от этого вида. Горько и больно. Обидно просто до ужаса. Я всегда ноги берегла, а тут…упала. Как я теперь танцевать буду с таким шрамом. Просто кошмар.

– Да не плачь. Поверь, я тут еще хуже травмы видела. Заживет. Вот увидишь. Бегать еще будешь. Тебя кто оперировал?

– Геннадий Петрович и этот…Семеров.

– Ого! Ну, так тебе повезло. Один с тридцатилетним стажем, тогда как второй рядовой хирург в нашей больнице. Он очень талантлив, к нему очереди целые пациентов. Поверь, лучше хирургов не найти, хоть у Семерова и характер дерьмо. Зато специалист он первоклассный. А анестезиолог кто был?

– Кирилл Александрович. Загорский.

Тут же замечаю полуулыбку на лице Наташи, которую она тут же прячет. Она и его знает?

– Что? Ты тоже его знаешь?

– Да. Знаем мы таких. Девочка, ну ты прямо счастливица. Наша самая ценная троица тебе операцию делала. Загорский классный наркоз делает. Он наш лучший анестезиолог-реаниматолог в больнице. Как специалист, прекрасный. Котяра, конечно, ну это уже другой вопрос.

– Котяра? Почему?

– Ну как тебе сказать…Ты же видела его. Молод, красив и умен, как сам черт. По нему тайно вздыхает добрая половина всего женского коллектива нашей клиники. В тридцать три уже карьера такая успешная. Заведующий реанимации, востребован. А внешность какая…Брутал. Красавчик. Тут трудно устоять.

Прикусываю губу.

– А он что? Пользуется этим?

– Да ему плевать, в том то и дело. Я же говорю, он как кот. Дрессировке вообще не поддается, да и характер. Чисто врачебный. К такому так просто не подъедешь. Даже голову не повернет. Вот другое дело Семеров. Вот это тот еще экземпляр, но тоже без вариантов. Я даже не пытаюсь ему понравиться. Ему плевать, хоть и улыбнутся, порой, может так, что аж колени подгибаются.

Прикусываю губу. Мне уже нравится эта медсестра, а точнее, ее долгий язык.

– А он…женат?

– Кто, Кирилл Александрович?

– Да.

– Нет, не женат. Такого попробуй окольцуй, хотя наша Янина драконовна уже давно точит свои коготки.

– Драконовна?

– Нет, вообще, она Сергеевна, но уж больно характерная. Поэтому да, драконовна, но только между нами.

– А она медсестра?

– Нет, Янина Кошилина у нас тоже врач. Хирург-ортопед, притом классный. Одно время даже главной тут была, но потом Климнюк стал заведующим.

Она давно запала на Кирилла Александровича. Ухватилась за него намертво просто. Да и пора ей. Понятно все. Родить она хочет. Ей уже тридцать пять. Часики то тикают.

У них там мутки, и типа все серьезно, так что ты не заглядывайся на него. Занят он. Серьезно, притом.

– Я и не заглядываюсь. Вообще не заглядываюсь.

– Вот и молодец. Это не мое дело. Да и не твое, если честно. Давай. Все уже. Готово.

Наташа собирает все принадлежности, и закручивает бутыльки, а я тяжело вздыхаю.

У Кирилла Александровича, оказывается, женщина есть. И почему это так сильно меня огорчает?

Глава 10

В травматологическом отделении я уже второй день, однако, привыкнуть к этому всему до сих пор не могу. Постоянно кто-то ходит, кто-то орет, и еще эти запахи! Боже, везде медикаменты, и пахнут они, прямо скажем, не розами.

Я очень сильно переживаю за бабулечку. Она одна дома осталась. Надеюсь, ей хоть соседка с продуктами поможет, а то я сейчас даже не доковыляю домой. В последнее время бабушка почти не выходит из дома, и часто пьет таблетки от давления, но я надеюсь, что она все же поправиться.

Благо, Климнюк вчера позволил ей на домашний. Мобильного у бабушки нет, да и не хотела она его никогда. По словам Геннадия Петровича, бабушка моя божий одуванчик. Слышать это от угрюмого пожилого хирурга было странновато, но я ему все же сказала спасибо.

Только сегодня мне удалось забрать вещи, в которых меня привезла скорая. Честно говоря, не густо, всего одни разорванные брюки для тренировки, и тонкая кофточка, но уже что-то. Зато мобильник там был, и я смогла позвонить Надюше.

Она моя подруга с балета. Мы не конкурируем, так как она на год старше, и уже поступила.

Надя обещала мне притащить одежду и еду. Я уже жду не дождусь, когда получу свою пижаму. Сидеть в больничной одежде на казенном постельном белье мне не очень нравиться. От слова совсем.

Нога уже получше, но все еще болит, да и наступать на нее нельзя. Как только я заикнулась об этом, Геннадий Петрович чуть было мне по голове костылем не настучал. Кстати, на костылях я уже учусь ходить! Сегодня впервые прыгаю на них, как подбитый заяц, по палате. Сначала было странно, но потом я как-то приловчилась.

Сегодня понедельник, и в отделении куча людей. Новенькие, старенькие, все с какими-то травмами. Периодически в коридоре ходит Семеров, один раз издалека мельком видела Загорского, но никто из них даже не посмотрел на меня. Совсем. Даже голову не повернули.

Тоже мне. Я так понимаю, там корона у них на голову давит, или что. Может просто много пациентов, и им не до меня.

Честно говоря, мне без разницы. Скорее всего, они просто чертовски заняты, так как на них почти все время хирургические костюмы вместо белых халатов, будто они в операционной живут, ей Богу.

Крепко удерживая костыли в руках, я с трудом открываю дверь палаты, и выглядываю в коридор. Людей много, но и ходить то мне надо. Становится полным инвалидом я еще как-то не планировала.

Мне двигаться нужно, иначе не то, что форму потеряю до поступления, а вообще, забуду, как ходить.

Я ковыляю медленно, согнув в колене свою лапку горемычную, когда вдали коридора замечаю его. Загорский. Точно он. Очень быстро заходит в какую-то палату, а за ним идет…женщина. Чуть ли не бежит, так как шаг у мужчины большой.

Брюнетка. Такая яркая, шикарная даже. Я вижу ее накрашенные глаза даже отсюда. Красивая. Нет, она чертовски просто красивая.

Становится не по себе. Кажется, это и есть драконовна. Янина драконовна, только на дракона она вообще не похожа. Скорее, на богиню Афродиту.

Формы тоже соответствуют. Фигурная. Даже в ее белом халате я замечаю, что у нее большая грудь, тонкая талия и округлая попа. Сама высокая, точно модель.

Что-то мне уже не очень хорошо. У меня тоже фигура красивая, но груди нет такой и близко. Я худенькая и мелкая. Для балета сойдет, но для мужчины пресно. Так бабулечка всегда говорит. Наверное, это, и правда, так.

От увиденного что-то больно сжимается в груди.

Медсестра Наташа, значит, не соврала. Вместе они. Любовь там у них, и все дела.

Да и на что я надеялась? Что такой мужчина, как Кирилл Александрович на меня посмотрит, как на девушку?

Вот дура набитая! Просто бесконечная.

Проковыляв еще пару метров, я решаю не мозолить никому глаза, и просто скрыться в своей берлоге-палате, но резко развернувшись, не замечаю, что полы после меня уже помыты, и просто кулем сваливаюсь на серую плитку.

В тот же миг мою ногу в гипсе пронзает миллионом болезненных иголок.

– Ай, нога!

***

Боже, такого позора я еще в жизни не испытывала. Распластаться посреди коридора больницы на глазах у десятков людей, которым, по-честному, глубоко плевать на тебя.

Но хуже не это. Я упала, и больно ударилась ногой. Она и без того болела у меня, а сейчас так и вовсе кошмар, как болит.

Мои костыли падают вместе со мной, и звонко ударяются о плитку, а я…реву. От шока, боли и, наверное, несправедливости второго падения за три дня.