– Боюсь, у стен есть уши, – шепчет он, стоя так близко, что Кэл ощущает исходящий от него запах льняного семени и пчелиного воска. – И я не доверяю ни единой живой душе, кроме вас, Главный Ассасин.
– Это как-то связано с историями о том, что произошло в Стуре… – начинает Кэл, но Даффран опять качает головой.
– Нет, это касается того, что происходит здесь, в Монте, в этих самых стенах. – Его шепот едва различим, и Кэлу приходится наклониться, чтобы расслышать его. – Я видел кое-какие вещи.
– Что вы видели?
– Мужскую фигуру.
– Одну? – Кэл надеется, что это не будет похоже на россказни о лице Сирени, будто бы показавшемся на небе. Он сыт по горло олухами, которым чудится, будто они что-то узрели в очертаниях облаков или вспышках молний.
– Да, я видел мужчину в капюшоне и темно-серых одеждах. Я заметил его на лестнице возле моей библиотеки, когда оставил дверь открытой. Это случилось вчера вечером, когда я ждал, чтобы мне принесли мой ужин, который я всегда ем в одиночестве. И немного вина, которое помогает мне расслабиться после того, как я долго пишу.
– И кто был этот мужчина?
– Я видел его лишь мельком, когда он прошел мимо моей двери. Я не смог разглядеть его лица, так что не знаю, была ли на нем черная маска, какие носят афразианцы. Но мне показалось, что он один из этих темных злокозненных монахов. Он появился и тут же исчез.
– Темный монах? – теперь Кэл и сам понизил голос до шепота. – Но вы же не видели его лица. Вы уверены, что это был не просто кто-то из других обитателей башни? Скажем, отец Юнипер.
– Отец Юнипер носит белое облачение, – отвечает Даффран. – А мои младшие писцы одеты в синее, как и я сам. Ни у кого из нас нет темных одежд или темных плащей.
– А это не мог быть слуга, разносящий еду?
– В замке запрещено облачаться в серые одежды, – шипит Даффран. – Ведь это цвет афразианцев. Прошу прощения за мой тон, Холт. Вы тут человек новый и не знаете наших обычаев. Ни один из слуг короля Монтриса не может носить серый или черный плащ. Правда, некоторые дамы могут одеваться в черные платья, если им того хочется. Насколько я понимаю, нынче это модно, хотя самому мне это и не по душе. Но кто я такой, чтобы критиковать кого-то из приближенных короля, – прошу вас, не воспринимайте это как хулу.
Он продолжает кипятиться, и до Кэла доходит, что он толкует о нынешней фаворитке короля, леди Сесилии, которая любит носить черные платья и иногда надевает на балы и прочие увеселения маску, украшенную черными перьями. Кэлу приходится перебить писца, чтобы вернуть его к сути дела.
– А что делали вы сами, когда увидели эту… эту фигуру?
Даффран отвечает не сразу. Может, он просто сидел в своем кресле, дрожа, слишком испуганный, чтобы сдвинуться с места?
– Паж принес мне мой ужин, и я спросил его, не проходил ли кто-то мимо него на лестнице. Он сказал, что нет. После того как он ушел, я запер дверь на засов.
– Вы сказали мне, что видели «кое-какие вещи». Вы имели в виду, что видели нечто подобное не один раз?
– Нынче на рассвете я встал, чтобы покормить птиц. – Голос Даффрана дрожит, похоже, это неподдельный страх. – Но когда я спустился по лестнице, то снова увидел темную фигуру какого-то мужчины, он выходил в эту самую дверь.
Даффран показывает на обитую гвоздями дверь башни.
– Вы последовали за ним? – спрашивает Кэл, но ответ ему уже известен. Даффран опускает голову.
– Мне не хватило на это смелости, Главный Ассасин. Всю свою жизнь я боялся серых монахов и сомневаюсь, что я смог бы победить в противостоянии с одним из них. Я стар. Возможно, я вижу то, чего нет. Не знаю. Но если мне кому-то следовало сообщить об этом, то этот человек – вы. Я знаю, что вы сражались с афразианцами и вышли победителем.
– Благодарю вас, Главный Писец, – говорит Кэл, похлопав Даффрана по сгорбленной спине. Старик явно напуган тем, что он видел – или думает, что видел. – Я поставлю перед входом в башню охрану из гвардейцев, и каждый день на закате и на рассвете они будут тщательно обыскивать ее.
– Я буду признателен вам, спасибо. И вот еще что, Холт.
– Да? – Кэл наклоняется еще ниже, чтобы расслышать шепот старого писца.
– Обещаю вам, что больше я никому не сообщу, что видел, разве что вы сами мне разрешите. Мы могли бы сказать, что гвардейцы охраняют наши чернила и веленевую бумагу от воров. Ведь они, знаете ли, стоят немало.
Кэл соглашается с этим планом и прощается с Главным Писцом, после чего старик неверной походкой возвращается в башню, и видно, что ему едва хватает сил, чтобы открыть дверь.
Заседание Малого Совета назначено на завтра, и на нем Кэл поднимет эту тему. Лорд Берли очень тревожный и, наверное, захочет, чтобы гвардейцы охраняли каждую дверь, не говоря уже о ночных караулах на всех этажах башни. Герцог Овинь посмеется и постарается уверить всех, что старый писец выжил из ума. Он и раньше грубо нападал на Даффрана, говоря, что тот пишет слишком медленно, и не раз предлагал, чтобы место Главного Писца занял кто-то из младших писцов – такой, который не жалуется на слух и не кряхтит, поднимаясь по лестнице.
Если Малый Совет даст свое согласие, Кэл сообщит о произошедшем капитану гвардейцев и будет проведен тщательный осмотр всего замка. Он представляет собой небольшой город со множеством подземных этажей, подвалов и туннелей, не говоря уже о катакомбах. Если афразианцы проникли в замок Монт, то им есть где скрываться. Но что они могут делать в башне, в которую не ведет никакой подземный ход и которая имеет всего одну дверь с портиком? Здесь их легче всего заметить и разоблачить, не говоря уже о том, что это самое удобное место для того, чтобы кого-то изловить.
Капитан гвардейцев, стоящий на противоположном конце двора, машет рукой. Кэлу пора возвращаться к новобранцам. Первый отряд должен выступить на север через два дня, а между тем ни один из этих новоиспеченных солдат не готов воевать.
Глава 5
Сирень
В своей опочивальне я швыряю колет и кожаные щитки на пол и приказываю всем моим фрейлинам удалиться, оставив только леди Маргариту. Она опускается на колени, чтобы расшнуровать мои ботинки, но я едва удерживаюсь от того, чтобы лягнуть ее.
– Эта девушка из Гильдии, – говорю я. – Та, с которой я тренировалась нынче. Кто она такая? Вы не могли бы это выяснить?
Маргарита смотрит на меня, широко раскрыв глаза.
– Та девушка с гор? – спрашивает она. – Кажется, ее зовут Рима.
– Это я знаю и без вас, – с раздражением отвечаю я. – Меня интересует другое: почему ее зачислили в ряды ассасинов? Она может быть кем угодно. Возможно, она явилась сюда, чтобы убить меня.
– О нет, ваше величество, что вы! – На лице леди Маргариты написан ужас. – Ее ценят. Я слыхала, что Кэледон Холт лично выбрал ее для службы в своем отряде, в который допускают только избранных.
Я ничего не говорю и просто продолжаю стоять спиной к окну, пока леди Маргарита расшнуровывает мои ботинки и помогает мне снять их. Лучше мне сейчас молчать, чтобы случайно не сболтнуть лишнего.
– И вот еще что, сударыня, – нерешительно добавляет леди Маргарита. – На рассвете в замок прискакал гонец, привезший какие-то послания, которые немедля отнесли его величеству королю.
– Послания? Откуда? – Возмутительно, что мне приходится узнавать такие новости от моих фрейлин.
– Одно, кажется, пришло из Ставина, сударыня. И еще был привезен отчет из нашего северного края, где произошло это ужасное… ужасное…
– Да, да, – говорю я. – Оставьте меня. Я хочу написать письмо.
Леди Маргарита делает реверанс и выходит.
Возвращаются остальные фрейлины.
– Принесите мне письменные принадлежности, – приказываю я. Фрейлины суетятся, спешат принести мне чернильницу, заострить гусиное перо, развернуть лист веленевой бумаги цвета слоновой кости. Одна из них ставит на стол возле свечи блюдо с душистым сиреневым сургучом, чтобы я могла запечатать им письмо с помощью моего массивного золотого перстня с печаткой. Сидя за письменным столом, я могу смотреть в окно на серые камни замка и его башенки, выделяющиеся на фоне угрюмого зимнего неба. Леди Маргарита стоит рядом, моргая, будто сова.
– Не сочтите за дерзость, – говорит она, – но позвольте осведомиться: покинет ли ваше письмо стены этого замка или же оно предназначено его величеству либо одному из ваших советников в Малом Совете?
– Я не понимаю, какое дело может до этого быть вам, леди Маргарита. Все необходимое для письма у меня есть. Когда я закончу, то позову пажа. Ступайте.
– Разумеется, сударыня. – Леди Маргарита делает реверанс. Она опускает голову, глядя в пол, и платок соскальзывает с ее волос и падает на плиты. – Мне есть дело до вас, сударыня. Я очень беспокоюсь за вас.
Потрескивает огонь в камине. Я постукиваю по столу заостренным кончиком пера – словно дятел стучит клювом по стволу дерева.
– Я не понимаю, – говорю я ей и слышу, что мое раздражение прорывается наружу, – какова причина этого беспокойства?
– Я просто забочусь о вашей безопасности, сударыня.
– Что ж, сейчас я просто-напросто собираюсь написать письмо моей матушке, как делаю каждую неделю. Если никто из вас не добавил яду в эти чернила, то я не вижу, как это может угрожать моей безопасности.
– Разумеется. Просто после того… инцидента я боюсь. – Леди Маргарита смотрит на меня. – Я говорю о вашей последней поездке вместе с королем. Я вижу, что не все ваши подданные поддерживают вас, как должно. Мне бы не хотелось, чтобы ваше письмо попало… так сказать, в руки врагов.
– Этим врагам, кем бы они ни были, было бы очень скучно читать это письмо, – говорю я. – Письмо дочери, адресованное своей матери, в котором никаким боком не затрагиваются государственные дела или вообще что-нибудь важное. В отличие, как я полагаю, от того послания, которое было доставлено нынче утром и немедля отнесено его величеству.
– Ваше величество. – Она, пятясь, выходит из комнаты, едва не наступив на подол своего платья. Я жду, когда за нею захлопнется массивная дверь, затем опять поворачиваюсь к столу и лежащему на нем чистому листку.
Я не могу написать ни слова. Внутри у меня все кипит. Я королева этой страны, но все важные письма читает один Хансен. Если что-то происходит в Ставине, мы это должны обсуждать. И теперь я даже не могу написать письмо без допросов со стороны моих фрейлин относительно его адресата. Что леди Маргарита воображает себе – что я собираюсь написать любовное письмо Главному Ассасину? Кто они такие – эти самые «враги», которые будто бы намерены перехватить мое письмо матушке?
Может быть, она знает больше, чем говорит? Может быть, я зря не принимаю всерьез тех, кто в Монтрисе выступает против меня? Надо писать осторожно. Тщательно подбирая слова и помня, что все, что я напишу моей матушке, может быть перехвачено и прочитано – и истолковано против меня.
Это так досадно. Я пишу моей матушке каждую неделю в один и тот же день, но сейчас я чувствую, что не могу написать ни единого слова. Однако матушка будет ожидать весточки от меня, так что мешкать я не могу. Гонцу будет нелегко добраться до нее, ведь в Реновии полным-полно глубоких лощин, вересковых пустошей, окутанных туманом, и сырых оврагов. Даже опытные путешественники порой теряются и блуждают в этих занимающих многие и многие мили густых зарослях и березовых лесах.
Я окунаю перо в черные чернила и начинаю писать – собственно говоря, в моем письме не будет ничего, кроме пустой болтовни. Даже если бы я не опасалась, что мое письмо перехватят, я бы все равно не захотела рассказать матушке о той моей поездке с Хансеном, когда монтрисианцы выразили мне свою неприязнь. Я бы не стала сообщать ей, что жители той деревни кричали мне: «Фу-у!» – и смотрели на меня с ужасом и отвращением, как будто я злая ведьма. Не стану я и поверять бумаге историю о сиреневом льде в Стуре – много чести. Вряд ли это правда, а если это действительно так, это говорит о том, что была использована черная магия, а не о том, что к этому злодеянию причастна я. Если это письмо будет перехвачено или оно попадет не в те руки, ничто в нем не должно свидетельствовать о том, что я боюсь.
Поэтому я пишу матушке о новых мраморных плитах на полу нашей часовни и шумной подготовке новобранцев в замковом дворе под моими окнами. Король, сообщаю я ей, находится в добром здравии, как всегда. Полагаю, так оно и есть, поскольку я бы наверняка услышала, если бы его поразила какая-нибудь хворь, ведь леди Маргарите, несомненно, хорошо известны все сплетни.
За моими окнами каркает ворона, и, хотя я закутана в шаль из тонкой аргонианской шерсти, меня пробирает дрожь. Солнце светит еле-еле, и, похоже, от дневного тепла скоро не останется и следа. В этом замке, в теснящемся среди скал городе Монте есть что-то от тюрьмы. Когда осенью на юг улетают певчие птицы, здесь остаются только мрачные черно-серые вороны. Они садятся на мои оконные карнизы и пристально смотрят на меня глазами, похожими на бусинки, как будто они мои тюремщики. Их карканье действует мне на нервы. В иные дни складывается впечатление, будто ворон в замке больше, чем солдат, патрулирующих его стены, или крыс, бегающих по его подвалам. Меня так и подмывает снять со стены мой лук и расстрелять этих ворон. Никто здесь не станет по ним скучать.
А я и сейчас никогда не промахиваюсь.
Я пишу письмо, и это напоминает мне о том, как мне недостает моей матушки и ее мудрых советов. Я спрашиваю ее о моих тетушках, Мории и Меше. Я доверяю их мудрости и чутью больше, чем мудрости и чутью кого бы то ни было еще – даже Кэла. Они знают мир Деи, нашей великой древней богини, и с детства учили меня вести себя чутко и осторожно в мире дикой природы – в лесах, на реках, в горных пещерах, на верхушках деревьев и в зарослях кустарника. Смотри, смотри и смотри опять, – повторяла мне Мория. – А затем закрой глаза и слушай.
Если бы только мы могли вместе поехать на север Монтриса, чтобы расследовать то, что произошло, и поговорить с тамошними жителями. Думаю, наилучший способ покончить с недоверием ко мне – это встретиться с людьми лицом к лицу и показать им, что я не чудовище.
Мои тетушки воспитывали меня так, чтобы я могла играть роль члена Гильдии Очага, а не была пустой избалованной бездельницей. Они учили меня сражаться и уважать силу магии, а также исходящую от нее опасность. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в том, что нам необходимо отправиться на север, побывать в том месте, где магия надругалась над природой и принесла ужасные страдания жителям. Но как я могу доверить это бумаге?
Двери моей опочивальни распахиваются, и я вскакиваю со своего кресла, держа перо как нож. Если придется, я смогу выколоть глаз его кончиком, острым, как игла.
Передо мной стоит мужчина, он испуган, и у него сперло дыхание от того, что я держу у его горла оружие.
Это Хансен – мой муж-король.
Глава 6
Сирень
– Опусти эту штуку! – Красивое лицо Хансена побледнело, и его испуг явно сменился раздражением. Пажи закрывают за ним дверь, и мы остаемся одни. – Я не собираюсь нападать на тебя.
– Тогда не мог бы ты стучать, как нормальный человек? – Я бросаю перо на стол.
– Я не нормальный человек. Я король.
– А я королева, если ты забыл.
– Да, кстати об этом. – Хансен начинает ходить туда-сюда перед огнем. Для такого спортсмена – человека, который бывает по-настоящему счастливым только тогда, когда участвует в псовой охоте или в рыцарском турнире, – он одевается чертовски вычурно и претенциозно. Кружев в его гардеробе будет побольше, чем в гардеробах всех придворных дам, вместе взятых. Сегодня его длинное одеяние не только отделано горностаем, но и расшито золотой нитью. Думаю, на одевание он тратит куда больше времени, чем я.
– Итак, – говорит он.
– Что? Что-то не так?
Хансен никогда не приходит в мои покои. Кажется, в прошлый раз он явился сюда только затем, чтобы в шутку прицельно бросить из окна тушку мертвого голубя или белки в одного из своих идиотов-придворных. Просто умора.
– Я не говорил, что что-то не так. – Хансен перестает ходить туда-сюда и останавливается, уперев руки в бока и перекрыв своим телом приток тепла от горящего в камине огня. Его светлая кожа покраснела то ли от жара, то ли от смущения. – Но мы должны кое-что сделать.
– Поехать на север? – спрашиваю я чересчур быстро. Возможно, там с нами могли бы встретиться мои тетушки. Кажется, в кои-то веки Хансен прочел мои мысли.
– Поехать – что? Нет. Нам надо остаться здесь. Неужели ты не помнишь, что произошло только что, когда мы отъехали совсем недалеко от городских стен? Люди ненавидят нас. Когда мы поженились, они нас любили, а теперь обратились против нас.
– По-моему, это преувеличение.
– Ты так думаешь? – Хансен качает головой, и на лице его отражается скептицизм. – У тебя короткая память. Вся эта история, произошедшая на нашем севере, в этой отдаленной деревне, название которой я забыл…
– Стур.
– Точно. До прошлой недели я никогда его не слыхал. Я говорю обо всей этой истории с черной водой и прудом, погибшими детьми и сиреневым льдом, или что это там было.
– Мы не знаем, правдивы ли слухи о сиреневом льде, – говорю я и невольно морщусь.
– Правда это или нет, об этом говорят все. Все. Нынче утром пришло письмо от нашего посла в Аргонии, и ему уже об этом известно.
Теперь я хожу туда-сюда перед окном, пытаясь успокоиться.
– Мне тоже нужно увидеть это письмо. Я такая же правительница, как и ты. Пора бы уже послам Монтриса – да и всему двору – понять это и перестать обращаться со мной как с королевой-консортом.
– В этом-то и дело. – Хансен подходит ближе. – Вот вопрос, который нам надо решить. И я говорю это не только потому, что герцог Овинь сказал мне это сделать.
Я закатываю глаза. Совершенно ясно, что именно герцог сказал Хансену прийти ко мне и произнести эту бессвязную речь.
– Ты можешь сердиться, сколько хочешь, Сирень, но мы должны смотреть в глаза фактам. Наш брак принес нам популярность, объединил наши королевства и обеспечил приток золота в казну, что было хорошо. Ты и я согласились… ну, в общем мы согласились, что за закрытыми дверями каждый из нас будет вести свою собственную жизнь, а на людях мы должны притворяться. Улыбаться, приветственно махать руками и все такое прочее. И это работало. Но сейчас это перестало работать. Мы должны положить конец всем этим разговорам о тебе.
– Не за этим ли во дворе муштруют солдат? – спрашиваю я и взмахом руки показываю на окна.
Хансен кривится.
– Солдатам не под силу убить мнение или слухи. К тому же мне докладывали, что эти парни вообще ни на что не годны. На севере они будут сразу же уничтожены черным снегом, или черной водой, или о чем там еще шла речь. Один удар молнии – и им всем конец. Но даже десять армий не смогут поменять мнение людей о том, что ты на стороне афразианцев.
