Мне неприятно это признать, но Хансен прав. Я берусь одной рукой за открытую ставню, чтобы было за что держаться, когда он скажет мне то, за чем явился сюда.
– Нас хочет видеть Малый Совет, – говорит он.
– С каких это пор тебе стало не все равно, чего хочет Малый Совет? – резко спрашиваю я. Хансен почти никогда не дает себе труда посещать заседания, так что обычно я являюсь на них одна. Но сейчас он, похоже, задет.
– Что бы ты там ни думала, мне не все равно, что творится. Я умею прислушиваться к разуму. Всю свою жизнь я живу либо в Монте, либо в моей летней резиденции в горах. И, где бы я ни бывал – и в наших городах, и в деревнях, и в хижинах пастухов и рыбаков, и в усадьбах знати, словом, везде, – меня любили. Все любили меня. Всегда.
Я ему верю. Он красивый молодой человек и наверняка и в отрочестве был хорош собой. Он был наследным принцем, затем молодым королем, к тому же при всей его скучной предсказуемости и одержимости собаками и охотой в Хансене нет ни капли жестокости.
Он опять принялся ходить взад-вперед, вертя на пальце одно из своих вычурных колец.
– А теперь, когда мы выезжаем вместе, ко мне относятся с ненавистью. – Он качает головой, как будто не может в это поверить.
– Они ненавидят не тебя, а меня, – говорю я.
– Полагаю, так оно и есть, – задумчиво отвечает он. – Они считают, что ты даешь прибежище афразианцам в этой своей сырой загадочной стране.
– Но это же неправда! – протестую я.
– Не важно, правда это или нет. И мы это знаем. И вот еще что – все это время наш брак оставался ненастоящим. Именно поэтому герцог Овинь и говорит – и я с этим согласен, – что пришло время поставить на первое место интересы королевства.
– Не королевства, а королевств, – не удержавшись, поправляю его я. Я еще никогда не слышала, чтобы Хансен говорил вот так. Обычно он заявляет, что герцог Овинь – зануда. И это самый долгий разговор, который мы когда-либо вели.
– Вот именно. У нас есть долг перед нашими объединенными королевствами, как неприятно это бы ни было. Для нас.
Я не могу говорить. Я не хочу, чтобы Хансен произнес хотя бы еще одно слово, не хочу слышать то, что он хочет сказать, потому что это то, чего я всегда боялась. Однако я знаю, что он должен это сказать.
– Сирень, мне, как и тебе, жаль, что дело дошло до этого. Возможно, я, как и ты, надеялся, что мы сможем продолжать нашу нынешнюю жизнь до бесконечности. Но, родив наследника, мы продемонстрируем всем, что у нас с тобой настоящий брак, настоящий союз и что не надо бояться королевы, ибо она мать ребенка короля.
Говоря это, он не смотрит на меня, и это хорошо, поскольку я слишком потрясена, чтобы отвечать. Я знала, что этот день придет – но не так скоро. Не сегодня.
– Это однозначно даст понять всему королевству, что я поддерживаю тебя и что наши два королевства будут объединены навек, ибо у них будет единый наследник. Или наследники, если у нас родится не один ребенок, а больше, на что надеются все. Если у нас будет несколько детей, это будет означать больше потенциальных династических союзов. Мы сможем обеспечить будущее наших королевств и всех государств Авантина.
Дея, дай мне сил. Хансен все говорит, говорит. Должно быть, герцог Овинь выговаривал ему по этому поводу несколько часов. Я судорожно стискиваю край ставни. Нет, нет, нет. Не может быть, чтобы это происходило на самом деле. Не может быть, чтобы Хансен нарушил все обещания, которые он мне дал. Он сказал, что мы можем подождать. Что нет нужды спешить. Что он никогда не попросит меня дать ему то, чего я давать не хочу.
– Поэтому… – продолжает он, подойдя к камину и прислонившись к каминной доске. – Поэтому… я согласился оставить Сесилию. Леди Сесилию.
Он толкует о своей нынешней фаворитке, той, которая чересчур громко хихикает и носит маски, отделанные черными перьями, скандализируя здешних слуг. Хансену нет нужды произносить слово любовница, чтобы я поняла, что он имеет в виду. Мне не нравится то, к чему он клонит.
– Она, разумеется, останется при дворе, – продолжает Хансен. Его лицо порозовело еще больше; пожалуй, он стоит чересчур близко к огню. Мне бы хотелось думать, что ему стыдно за свое поведение, но, скорее всего, это значило бы ожидать от него слишком многого. – Однако она больше не будет занимать покои, примыкающие к моим.
– Понятно, – отвечаю я. Мне жаль леди Сесилию; она наверняка воображает, что Хансен останется ее преданным любовником, боготворящим ее, но на самом деле он готов избавиться от нее, как только оказалось, что простые люди больше им не восхищаются. – Как это великодушно с твоей стороны.
Хансен фыркает, давая понять, что моя насмешка не заслуживает ответа. Затем начинает барабанить пальцами по каминной доске. Может, я рассердила его? Но нет, это не так.
– И вот еще что, – нерешительно добавляет он – вероятно, чувствуя, что ступает на зыбкую территорию. – Видишь ли, Сирень, люди должны видеть, что ты, э-э, тоже одна. Думаю, Главному Ассасину придется уехать из замка.
– Главному Ассасину? – повторяю я. – А он тут при чем?
При мысли о том, что Кэл покинет меня, я содрогаюсь – от ярости и от страха. Острая тоска по нему, по его прикосновению, его запаху, его близости пронзает меня. Я думаю о его оливковой коже на белой простыне, и все мое тело тянется к нему.
Хансен многозначительно смотрит на меня.
– Думаю, ты знаешь, при чем тут он.
– Нет! Мы не станем о нем говорить, – отвечаю я, повысив голос и чувствуя, как кровь стучит у меня в висках. Если король знает – а он знает, – то нам конец. Ничто не может помешать Хансену приказать предать нас смерти за прелюбодеяние и государственную измену.
Но вместо этого Хансен просто просит меня сделать то, что сделал сам. Оставить моего фаворита.
Но Кэл для меня не развлечение, он не то, чем для Хансена является Сесилия. Кэл – это… это… Какие тут можно подобрать слова? Кэл был прав, для описания наших с ним отношений не существует слов, кроме тех, которыми описывают беззаконную связь. Он для меня никто; он должен быть для меня никем. Я замужем. Я королева.
– Однако мы должны это обсудить! – Хансен хлопает ладонью по каминной доске. – Будь благоразумна! Ты отлично понимаешь, что Холт должен находиться за пределами замка, если мы… хотим зачать ребенка. Чтобы все знали, что это дитя короля.
Изумление уступает место чему-то намного более противному, от чего меня начинает тошнить. Он знает. И Совет тоже знает. Наш с Кэлом секрет – это вовсе не секрет, а нечто такое, что король и его совет терпели до этого дня…
Если Кэла отправят прочь и я зачну ребенка, никто не сможет сказать, что король не отец своего собственного наследника. Хансен оставил свою любовницу, но она может продолжать жить при дворе; она просто не может более занимать покои рядом с его собственными. А когда своего любовника оставлю я – оставлю любовь всей своей жизни, – его надо будет отправить прочь с каким-то заданием, дабы все нетерпимые придворные сплетники Монта могли быть уверены в том, что отцом любого рожденного мною ребенка является король.
Мое сердце бьется часто и гулко.
– А мы не могли бы подождать? – в отчаянии спрашиваю я. – Ведь мы женаты всего несколько месяцев.
– Подождать чего? – У Хансена усталый тон. – Подождать, пока люди не полюбят нас вновь? Пока наш брак не продлится более года и все начнут шушукаться о нас, гадая, что с нами, э-э, не так? Гадая, состоятелен ли король… как мужчина? И не бесплодна ли королева? Как быть со слухами о том, что ты либо ведьма, либо хочешь восстановить империю Авантин и по этой причине отказываешься подарить мне наследника? Подумай об этом. – Он смотрит мне в лицо. – Сирень, мы должны родить ребенка – и чем раньше, тем лучше.
Теперь я вижу, что Хансен отнюдь не скучающий соправитель, каким я его считала, и не избалованный тщеславный юнец. Он король и должен исполнить свой долг, как бы это ни было ему неприятно, и он старается быть со мной настолько добрым, насколько это возможно.
– Мне правда жаль, – говорит он, – но мы с тобой уже не дети. Мы должны оставить наши игрушки.
Он нерешительно кладет руку мне на плечо, и я заставляю себя посмотреть ему в глаза.
– Неужели я так уж тебе неприятен? – спрашивает он. – Я же не прошу тебя любить меня. Я прошу только о том, чтобы мы сделали то, что необходимо для блага королевства.
Закрой глаза и думай о Реновии, да?
И отошли своего любовника.
Но я молчу. И, горбясь, опускаюсь на стул. У меня не осталось сил сопротивляться. Рима измотала меня физически на тренировке во дворе, но это намного, намного хуже. Мне плохо, меня охватывает беспомощность, которую я презираю. Как бы мне хотелось по-прежнему быть Тенью, девушкой, выросшей в лесу и в лугах, а не высокородной дамой, которая заперта в замке, как в ловушке, и которой читают нотации о ее обязанностях.
Мой пульс неистово бьется, как будто все мое тело восстает.
– Ну вот как-то так, – говорит Хансен таким тоном, будто мы только что болтали о новых гобеленах для летней королевской резиденции. – Малый Совет собирается на чрезвычайное заседание, и мы оба должны явиться на него.
У меня нет слов, и я просто смотрю на свои ноги. Я чувствую себя сломленной, и, надо думать, это заметно и по моему виду. Кэл будет отправлен прочь. Его место займет Хансен. Ребенок – ребенок, которого я рожу не от Кэла. Как я смогу любить такого ребенка? Возможно, я и впрямь чудовище.
– Я понимаю, что тебе нелегко это принять, но, думаю, это к лучшему. Холт может принести нам куда больше пользы, находясь на задании, а не при дворе. Твой ассасин – человек действия. Он не будет чувствовать себя в своей тарелке, играя роль какого-то помпезного охранника или натаскивая кучку новобранцев. Его задача состоит в том, чтобы ограждать тебя от опасности, и чем скорее ты родишь мне ребенка, тем лучше будет обеспечена твоя безопасность.
Он сочувственно сжимает мое плечо. И мне тошно от его доброты.
Я смотрю на мерцающий огонь, не желая встречаться взглядом с Хансеном.
– Ты сказал то, что хотел сказать. Встретимся на заседании Совета.
Хансен уходит, не произнеся более ни слова и открыв дверь самолично, вместо того чтобы постучать и подождать, когда это сделают пажи. Я еще никогда не видела, чтобы он отворял двери сам, и объясняла это тем, что он слишком ленив и избалован. Теперь же я понимаю, что он поступал так затем, чтобы пажи могли почувствовать, что они хорошо выполняют свою работу. Ведь это честь – служить королю.
Хансен отнюдь не так беспечен и легкомысленен, как я считала до сих пор. Он способен на политические маневры, он манипулирует людьми. И после нашего сегодняшнего разговора я вижу, что он может даже пожертвовать своими чувствами ради того, чтобы получить наследника.
Все эти месяцы нашего брака я тешила себя иллюзиями. На самом деле нынешние слухи правдивы: моя матушка и впрямь мечтает о том, чтобы объединить все государства Авантина. Наш с Хансеном брак – первый шаг к осуществлению ее мечты. А следующий – это появление у нас детей, чтобы, повзрослев, они сочетались браком с тем, кто унаследует престолы Аргонии и Ставина. Это будет продолжение династии Деллафиоре, сказала она мне. Я слушала ее, но, наверное, по-настоящему не слышала. Или же думала, что, когда мне придется исполнить мой долг, я сочту его терпимым, не мешающим моим отношениям с Кэлом. Не препятствующим моей любви к Кэлу, моей верности ему.
Я обещала ему, что мой муж будет мне мужем лишь номинально. И думала, что смогу сдержать это обещание.
Вороны за окном каркают, словно насмехаясь надо мной. В этом злосчастном старом замке все знают всё. И все получают то, что хотят. Все, кроме меня.
Мне пора повзрослеть, и я это знаю. Пора наконец посмотреть в лицо Малому Совету и королю и смириться со своей участью, смириться с тем, что я королева.
Глава 7
Кэледон
Когда Кэл получает приказ явиться на чрезвычайное заседание Малого Совета, уже почти наступили сумерки, и муштра новобранцев во дворе подходит к концу. Из-за усталости и неумелости большинство рекрутов выдохлись, и Кэлу кажется, что весь этот день он только и делал, что впустую тратил свое время.
Надо полагать, думает он, что предстоящее заседание совета будет посвящено сообщению Главного Писца о том, что он видел на лестнице башни монаха-афразианца. Кэл уже выставил перед входом в башню часовых, и в скором времени здание обыщут. После того как все писцы – и отец Юнипер, личный священник Сирени, – удалятся на ночь в свои комнаты, дверь в башню будет заперта и солдаты будут охранять ее до рассвета. И тогда башню обыщут вторично. Собственно говоря, капитан гвардейцев пообещал, что будет произведен тщательный осмотр всего замка, дабы удостовериться, что серые монахи не прячутся в помещениях для слуг и не скрываются в подвалах или катакомбах.
Кэл подозревает, что, по мнению капитана гвардейцев, Даффрану это всего лишь померещилось, поскольку у страха глаза велики. Что ж, свидетель из Главного Писца и в самом деле неважный, так что Кэл никак не ожидал, что Малый Совет отнесется к его заявлению так серьезно, но, надо полагать, после того что произошло в Стуре, они решили, что проникновение афразианцев в замок все-таки возможно.
Он бежит вверх по винтовой лестнице, соединяющей все этажи донжона. Ему странно подниматься по этой широкой парадной лестнице, ведь он привык пользоваться другой, узкой, которая ведет из подвала в комнату, называемую Секретом Королевы.
Заседания Малого Совета проходят в роскошном зале со стенами, обшитыми деревянными панелями, и таким высоким потолком, что обогревается он двумя большими каминами. За окнами уже почти совсем темно, и на столе горят свечи в роскошных подсвечниках. Это помещение напоминает Кэлу охотничий домик, тем более что на полу здесь лежат огромные охотничьи собаки Хансена, приоткрыв пасти и высунув языки.
Раз здесь собаки, значит, явился и сам Хансен – это первая неожиданность. А вторая состоит в том, что здесь и Сирень – сидит на противоположном конце стола, напротив двери. При виде ее лица, прекрасного и обеспокоенного, у Кэла екает сердце. Как же ему хочется броситься к ней, поцеловать ее в губы, но вместо этого он просто кланяется ей, и его лицо остается невозмутимым и бесстрастным, как всегда. Сирень не встречается с ним взглядом.
Похоже, только один человек здесь рад его приходу – это Даффран. Герцог Овинь сидит, развалившись в своем кресле, и его толстые пальцы подрагивают, поскольку сейчас он не держит в руке кружку с хмельной медовухой. Кэл не доверяет герцогу – не потому, что подозревает, что он, как и герцог Гирт, является афразианцем, а потому, что герцог Овинь, похоже, не питает теплых чувств к Сирени. Для него она всего лишь пешка в игре, а не женщина из плоти и крови.
Сегодня свое место за столом занял даже канцлер, старый, одышливый лорд Берли, хотя подниматься по лестнице ему наверняка нелегко. Похоже, приход Кэла не вызвал у него интереса. Кэл стоит у высокого окна, ожидая, когда к нему обратятся или попросят выйти вперед. Когда члены совета захотят услышать его и отдать ему приказ, они будут знать, что он здесь.
Необходимость подняться по лестнице – это не единственная причина того, что лорд Берли нечасто принимает участие в заседаниях совета. В сложной иерархии Монтриса он превосходит по рангу весь Малый Совет, вместе взятый, и потому обычно дает советы королю один на один в помещении для королевских аудиенций, находящемся рядом с апартаментами канцлера. Кэл видит его редко, и, по словам Сирени, она тоже видится с ним нечасто, хотя время от времени Хансен и просит ее поучаствовать в этих конфиденциальных встречах, чтобы сам он мог не слишком напрягаться. Она рассказывала Кэлу, что лорд Берли не помнит – или не желает помнить, – что она полноправная правительница, а не консорт. Похоже, они все предпочитают вести дела так, как в Монтрисе было заведено до того, как здесь появилась она.
Но это не то, чего хочет она, и не то, чего хочет сам Кэл.
– Я рассказал обо всем этом Главному Ассасину, – говорит Даффран, махнув в сторону Кэла рукой, на которой красуются чернильные пятна. – Он знает, о чем речь.
– Вам просто показалось, будто вы что-то видели. – Герцог Овинь кривит рот в недовольной усмешке. – Вы видели чей-то плащ, и вам померещилось, что он был серого цвета, но вы не видели черной маски. И не почуяли вони, подобной той, которая исходит от диких зверей. С какой стати монаху-афразианцу вообще было появляться на лестнице башни? Никто из важных персон там не живет, вход и выход там только один, и под башней нет ни темниц, ни подземных ходов. А окно часовни на первом этаже слишком мало, чтобы в него мог пролезть взрослый мужчина…
– Возможно, – перебивает герцога лорд Берли, – это был один из ваших писцов, решивший сыграть с вами шутку.
– Уверяю вас, среди королевских писцов нет шутников. – Судя по его тону, Даффран оскорблен. Кэл подавляет невольную улыбку. – Мы относимся к нашей работе серьезно. Мы не скоморохи и не шуты!
– Разумеется, есть еще и священник, – замечает герцог. – Как его там?
– Его зовут отец Юнипер, – говорит Сирень своим самым высокомерным тоном. Хотя в зале и царит полумрак, Кэл видит, как раздраженно раздуваются ее ноздри. Вид у нее намного более расстроенный и подавленный, чем можно было бы ожидать. Он полагал, что утренняя тренировка поможет ей стряхнуть с себя хандру, вызванную той злополучной поездкой на праздник урожая, но очевидно, что это не так.
– Разве гвардейцы не делают всего того, что должны? – раздраженно вопрошает Хансен. Вид у него такой же недовольный, как и у Сирени. – Не вижу смысла обсуждать это опять и опять. Здание будет осмотрено вдоль и поперек, и, если в нем будет обнаружен кто-то, представляющий угрозу, его допросят под пыткой в подземелье, как и положено.
– Совершенно верно, – соглашается герцог Овинь. – Ваше величество правы, как всегда. Гвардейцы ведут розыск. Они оградят от опасности и Главного Писца, и его подчиненных…
– И отца Юнипера, – напоминает ему Даффран.
– Да, конечно. И писцы, и священник – они все будут под охраной. Если какой-то серый монах и впрямь ухитрился проникнуть в нашу здешнюю твердыню в то время, когда во дворе идет подготовка небывалого числа солдат, не говоря уже о присутствии здесь нескольких подмастерьев ассасинов, отобранных Гильдией Очага, то его непременно найдут. – По тону герцога ясно: он не верит, что такое проникновение и правда имело место.
Кэл не понимает, с какой целью его вызвали, если все в Малом Совете уже и так знают, какие шаги были предприняты по жалобе Даффрана.
– А теперь, – говорит герцог, повернувшись в своем кресле так, чтобы больше не видеть писца, – перейдем к более важным делам. Холт, пожалуйста, выйдите вперед.
Кэл выходит из тени и отвешивает поклон.
– Послушайте, Холт, – начинает Хансен, и Кэл удивляется. Король никогда не разговаривает с ним, не обращается к нему. Они неизменно держат дистанцию. Кэл отмечает про себя, что, хотя Хансен и обращается к нему, он не смотрит на него.
– Я объясню, – вмешивается герцог, явно не желающий, чтобы король сам дал задание своему Главному Ассасину и, возможно, все испортил. Что неудивительно, думает Кэл. Хансен сгорбился в своем кресле, как ученик, ожидающий, что его сейчас отчитают. – Недавние события в Стуре не могут не внушать тревогу. Они чудовищны и говорят о том, что нашему народу грозит ужасная опасность. Как вам известно, нам сообщили, что в герцогстве Ставин были произведены похожие атаки. Мы не можем терпеть, чтобы в Монтрисе творились такие жестокие и подрывные дела. Это недопустимо.
Кэл ничего не говорит, хотя герцог и закончил свою речь. Все сказанное – это отнюдь не новость. Он, Кэл, проводит все дни во дворе замка, муштруя солдат именно затем, чтобы они отправились на север и навели там порядок.
– Главный Ассасин, – пыхтит лорд Берли. – Нам необходимо, чтобы вы выполнили особое задание.
У Кэла падает сердце. Значит, вот оно что. Они отправляют его на север вместе с этими деревенскими парнями. Неудивительно, что Сирень выглядит такой мрачной.
– Даже если здесь, в замке Монт, на самом деле ничего не происходит, орден афразианцев все равно остается под угрозой, – продолжает лорд Берли, пригладив свои темные одежды. – Они действуют, пуская в ход свою черную магию и используя священную премудрость Свитков Деи, дабы достичь своих гнусных целей. Но все получаемые нами сведения продолжают свидетельствовать о том, что их операционной базой является Реновия, это, если хотите, их плацдарм.
Лицо Сирени мрачнее тучи.
– Они все еще там, – продолжает герцог. – Мы знаем, что это так, и вы, вероятно, тоже это знаете. Они базируются где-то в болотах Реновии, укрывшись там со Свитками Деи и готовя свой следующий акт магического террора. А вы хорошо знаете тамошнюю обстановку, и характер той местности вам знаком.
– Да, сэр, – отвечает Кэл. Так оно и есть: он знает Реновию настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Хотя это значит только одно – что он знает, как избегать имеющихся там опасностей и ловушек.
– Тогда вы должны выехать немедля, – говорит герцог. – И возьмите с собой только самых лучших своих людей. Все остальные ваши люди останутся здесь, в Монте, чтобы охранять их величеств или чтобы отправиться на север вместе с гвардейцами и разгромить тех наших врагов, которые ныне находятся там.
– И ваша миссия должна непременно увенчаться успехом. – У лорда Берли дрожат руки – непонятно, от старости или от страха. – От этого зависит государственность нашего королевства. И жизни наших людей.
– А также, – добавляет герцог, – репутация королевы. Пока мы не искореним афразианскую угрозу, наши люди будут считать, что Реновия замешана в этом деле. Пока афразианцы и тот, кто ими руководит, имеют свободу рук, клевета на ее величество будет продолжаться.
Сирень ничего не говорит. И, кажется, едва сдерживает слезы. Кэл не хочет ее покидать, но это новое задание определенно позволит ему найти своим навыкам лучшее применение, чем муштра солдат. Если афразианцы окопались в Реновии, то он тот, кто способен уничтожить их раз и навсегда.
– Вам необходимо выехать утром, – говорит Хансен, и тон его непреклонен. – Как только рассветет.
Даже герцог, похоже, удивлен тем, что Хансен так торопится.
– Ваше величество, возможно, мы можем дать Главному Ассасину время для того, чтоб подготовить тех, кого он возьмет с собой, – говорит он королю. Хансен кривится.
