– Могло быть и хуже, сам понимаешь, – сказала женщина хрипловатым, почти мальчишеским голосом.
– Не могло, – сказал Денис.
Он стоял в расстегнутом пальто, белый шарф свешивался до земли, как витая веревка.
– Это же начало семестра, – голос Дениса дрожал. – До зачета еще далеко… Это же самое начало семестра!
– Дальше будет труднее, – сказала женщина.
Денис шагнул вперед. Сашка обмерла: он схватил женщину за воротник и вздернул над землей, так что метнулись в воздухе тонкие каблуки; он был выше ее на голову и тяжелее раза в два, женщина в его руках казалась совсем беззащитной – но она и не пыталась сопротивляться.
Прошла секунда. Сашка не успела даже вскрикнуть. Денис, издав странный звук, поставил женщину на мостовую. Обретая равновесие, она все-таки угодила каблуком в щель между булыжниками.
– Простите, – глухо сказал Денис. – Я…
И он вдруг осел перед ней, упал на колени, и Сашке сделалось в десять раз страшнее, чем за миг перед этим.
– Тебя много щадили, Денис, – сказала женщина, пытаясь выдернуть каблук из глубокой щели.
– Не надо!
– Ты можешь им помочь. Ты знаешь как.
– Я не могу! Я не…
– Можешь, можешь. Твои однокурсники могут. И ты. Посмотри, как работает Павленко. Посмотри, как рвет жилы Самохина.
Сашка вздрогнула.
– Ты помнишь зачет на первом курсе? – женщина говорила легко и даже весело. – Помнишь, что мне тогда обещал?
– Я не могу это выучить!
– Детский сад, – с легким сожалением сказала женщина. – Денис, все в твоих руках. Иди работать.
И, легкомысленно цокая каблуками, она прошла мимо замершего на мостовой Дениса, мимо институтского крыльца, мимо входа в подворотню. Проходя мимо Сашки, повернула голову; у нее было маленькое белое лицо, перегороженное, будто щитом, темными очками.
Сашка никогда не видела ее прежде. Но в этот момент она ее узнала.
* * *
Она заварила чай, запарила кипятком бульонный кубик. Отнесла все это в комнату номер двадцать один и, усевшись за пыльный стол, задумчиво раскрыла желтую брошюрку – понятийный активатор. Страница три, схема номер один. Просидев над ней пять минут, Сашка уже не в состоянии была оторвать глаз.
Желтая книжонка, напечатанная на плохой бумаге, была ключом, соединяющим воедино обломки многих головоломок. Она сшивала – грубо, на живую нитку – нелегкий опыт, полученный Сашкой во время учебы, и ее собственные представления о мире – изрядно пошатнувшиеся за последние годы.
Есть вещи, которые невозможно представить, но можно назвать. Получив имя, они изменятся, перельются в другую сущность и перестанут соответствовать имени, и тогда их можно будет назвать снова, уже по-другому, и этот процесс – завораживающий процесс творения – не имеет конца; вот слово, которое называет, и слово, которое означает. Понятие как организм и текст как вселенная.
Четвертое измерение, «зашитое» в схему, напрочь отбивало чувство времени. Слово было результатом и оно же – первопричиной любого процесса; перед глазами у Сашки поплыли «ракетки» – медленные яркие искры, какие обычно являются, если резко наклониться или встать на голову. Сашкин чай остыл, бульон покрылся жирной пленочкой, но это не имело значения.
Схема на странице три лежала перед ней, как хрустальная модель термитника. Повинуясь каждый своей задаче, передвигались смыслы, обменивались импульсами, выстраивали иерархию и разрушали ее, чтобы выстроить новую. Сашка взяла себя за волосы; слово «гармония» разложилось на оттенки, как солнечный луч, и сложилось снова – в совершенстве.
– Ну ни фига себе!
Она провела большим пальцем по срезу страниц. Активатор не казался очень толстым, он был как журнал «Юность», который когда-то давно приносила Сашке мама. На каждой странице была новая схема – новая, связанная с предыдущими и последующими, еще одна ячейка в бесконечных сотах Сашкиного понимания. Тому колоссальному полю, что на секунду открылось ее глазам, не было предела и не было конца.
– Какая красота, – прошептала Сашка.
Слова резанули своей неточностью, затертостью, пошлостью. Она мигнула – с ресниц полетели случайные слезы – и попробовала сказать то же самое, не прибегая к привычным словам.
Ветром захлопнуло форточку. Разлетелись исписанные листы бумаги. Сашка тряхнула головой, будто вываливаясь из нирваны. Хотела закрыть книгу, но рука дрогнула. Схема номер три, совершенная до слез, притягивала взгляд, приковывала внимание; «оно само». Оно приходит, накатывает, и остановиться невозможно…
Колоссальным усилием воли она заставила себя захлопнуть активатор. Полетела библиотечная пыль; расслабляться было рано. Предстояло еще задание по текстовому модулю.
Она допила остывший чай. Подтянула к себе учебник, раскрыла первый параграф. Мельком глянула на страницу, заполненную бессмысленными знаками. Зажмурилась – от страха и предвкушения.
Щекотное чувство преддверия. Сейчас начнется. Сейчас.
И Сашка вгрызлась в текст.
Привычка концентрировать внимание, привычка к ежедневному напряженному труду делала свое дело. Сашка плыла, рассекая абракадабру, ясно чувствуя, что озарение на подходе. Еще чуть-чуть…
«Они молча миновали трехэтажный особняк, сложенный из розоватого кирпича, и поднялись на крыльцо между двумя каменными львами – морды их стерлись от частых прикосновений, но правый казался грустным, а левый насмешливым, даже веселым. Львы неподвижно глядели на Орион».
– Привет, – сказал Костя.
Сашка подняла глаза. Костя Коженников стоял на пороге, в руке у него был кусок пиццы.
– Извини, – сказала Сашка. – Мне надо доучить параграф.
Костя кивнул. Когда Сашка в следующий раз оторвала глаза от книги, он сидел за столом напротив, пицца его была съедена. Костя пальцем передвигал на столешнице засохшие крошки – выкладывал узоры.
– Извини, – сказала Сашка. – Заработалась.
– Ага… Наши все работают. Сидят, как мыши, носы в книжки спрятали… Портнов Мясковского сегодня дрючил за упражнения… Что с тобой случилось, а?
– Я расту как понятие.
– Как что?
– Я понятие. Не человек. Ты тоже, наверное, понятие. Мы все – структурированные фрагменты информации. И мне это нравится все больше, оказывается. Мне интересно быть понятием. Я расту.
Костя смахнул крошки на пол.
– О тебе Егор спрашивал.
– Кто это?
– Это парень с первого курса, с которым ты спала.
– И что же он спрашивал обо мне – у тебя?
– Не у меня. У Лизы.
– В другой раз будет спрашивать – пусть Лиза передаст ему, что я уже не человек. А потому ни с кем не могу спать. Кто видал, чтобы математическая статистика трахалась с первым законом Ньютона?
– Сашка, – сказал Костя. – Послушай… Ты держись. Тебе больше всех достается. Наверное.
– Вовсе нет, – Сашка улыбнулась и сразу же посуровела. – Вот Мясковскому… ему надо как-то помочь.
– У него все-таки Попова куратор. Это немного легче.
– Это не легче, Костя.
Он удивленно уставился на нее через стол:
– Ты так уверенно говоришь…
– Потому что знаю. Извини, мне в самом деле надо учиться. Мне очень-очень много задали.
Костя поднялся:
– Зачем я приходил-то. В деканате сказали: тебе дают повышенную стипендию. Как лучшей студентке.
– Павленко будет в восторге.
– Да, – Костя улыбнулся. – Сашка.
– Что?
Он смотрел на нее почти минуту. Хотел что-то сказать, но так и не смог. Покачал головой, будто прося прощения:
– Нет, ничего… Я пошел, пока.
Он распахнул дверь – и столкнулся, буквально нос к носу столкнулся с Фаритом Коженниковым.
Костя отступил – вернее, отлетел, будто его толкнули в грудь.
– Привет, – сказал Коженников-старший, внимательно разглядывая Костю на пороге – и Сашку в глубине комнаты. – Вы поругались, что ли?
Костя, не говоря ни слова, не глядя на отца, проскользнул мимо него в коридор. Фарит проводил его взглядом. Закрыл за собой дверь.
– Прости, если помешал.
Темные очки, на этот раз опалово-дымчатые, делали Сашкиного куратора похожим на лыжника-экстремала. Он подошел, проверил на прочность колченогий стул и уселся, подобрав полы темного плаща.
– У меня нет этих денег, – сказала Сашка. – Я их выбросила. В лес.
Этажом выше бухал магнитофон. За стенкой бормотал телевизор. Кто-то с топотом пробежал по коридору.
– Я спрыгнула с поезда, – сказала Сашка. – Хотела удрать. Но у меня ничего не вышло, и… Короче говоря, денег у меня нет.
– Я не за деньгами, – сказал Коженников. – Я на них не богатею, как ты можешь догадаться. Это всего лишь слова, которые никто не сказал и уже больше никогда не скажет.
В его очках отражался огонек настольной лампы.
Сашка вытерла слезы тыльной стороной ладони. Слезы злости и облегчения.
– Извините, – процедила сквозь зубы.
– Это ты меня извини. Я пришел и лишил тебя душевного равновесия.
– У меня нет душевного равновесия уже давным-давно… Сегодня я видела Лилию Попову, так вот: нет никакой Лилии Поповой. Это тоже вы.
Коженников покачнулся на стуле – взад-вперед. Скрипнуло рассохшееся дерево.
– Я права?
– Права, конечно, – Коженников улыбался. – Права. Только, пожалуйста, ни с кем больше своими наблюдениями не делись. Кто я такой… что я такое, давай поговорим потом. Когда ты станешь взрослее.
– Если вы хотите знать, – сказала Сашка очень тихо, – я о вас вообще ни с кем не хочу говорить. Я не хочу даже знать, кто вы… что вы такое.
– Хорошо, – Коженников кивнул, прикрыв глаза. – Согласен… Теперь собирайся, пойдем.
– Куда?!
– Институт предоставляет тебе квартиру. На время учебы, съемную. Тут же, на Сакко и Ванцетти, напротив учебного корпуса. Мансарда. Красивое место.
– Я не хочу, – сказала Сашка неуверенно.
– Да ну. Тебе еще не надоел этот сиротский уют?
Он обвел комнату рукой: три кровати, из них две пустые, под желтыми полосатыми матрасами, и одна, Сашкина, вкось укрытая линялым покрывалом. Облупившийся стул и еще один, трехногий. Раскрытый чемодан. Захламленные столы. Скомканные бумажки в пыльных углах. Сашке сделалось стыдно.
– Ну…
– Не будем тратить время. Хозяйка ждет нас в половине восьмого, сейчас семь. Есть у тебя время завтра после занятий таскаться с чемоданами? Нету? Вот и я так думаю. Поторопись.
* * *
– Вы были не правы насчет Кости.
Над городом Торпой высилось звездное небо. Поверх крыш восходил Орион. Тротуар и мостовая взялись ледком, даже ветки голых лип поблескивали под фонарями. Сашка шла бок о бок с Фаритом Коженниковым, несла в двух руках два полиэтиленовых пакета. Коженников катил чемодан, маленькие колеса то и дело увязали в щелях между булыжниками. Тогда он поднял чемодан за ручку и понес.
– Костя единственный сумел мне помочь. И вы напрасно… думаете, что он слабак. Он очень хороший, сильный, честный человек.
– Спасибо, что ты так говоришь, – Коженников быстро на нее взглянул.
