А я подпрыгиваю и бросаюсь к ней, на ходу натягивая на голову колготки. И никакие они не прозрачные, черта с два. Я почти ничего не вижу, поэтому быстро бежать не получается.
Кто-то громко вскрикивает. Ясное дело: от парня с колготками на голове добра не жди. Настоящий стереотип, вернее, даже архетип злодея.
Пробегаю мимо мамы и выдергиваю у нее сумочку.
Она тут же начинает кричать:
– Грабят! Помогите! Помоги-и-и-те!
Нелегкая задача: надо бежать, но бежать достаточно медленно. Пьяный пузатый коротышка, в животе у которого булькает мартини, должен суметь меня поймать.
– Пожалуйста! Помогите! Кто-нибудь! Он украл все мои деньги!
Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
Почти сталкиваюсь с Клайдом, подставляюсь ему. Надо отдать маме должное: она совершенно права – мужчинам нравится чувствовать себя рыцарями в сияющих доспехах. Остин хватает меня за руку.
Я поддаюсь и падаю.
Неудачно получилось. Может, колготки виноваты, а может, просто потерял равновесие: как бы то ни было, я со всей силы ударяюсь об асфальт. Одна перчатка порвалась. Руку разодрал, коленки наверняка тоже – они даже онемели.
Сумочка падает на землю.
Подняться я не успеваю – Клайд бьет меня прямо в затылок. Больно. Надеюсь, мамочка оценила мои старания. Вскочив, я бегу со всех ног. Стаскивая с головы мерзкие колготки, мчусь без оглядки прочь, в темноту.
А Клайд Остин с видом победителя возвращает прекрасной даме золотистую сумочку.
С видом победителя глядит в ее полные благодарности прекрасные глаза.
С видом победителя пялится на ее грудь.
Мама с ликующим видом достает из минибара бутылку «Просекко», а я поливаю руку пенящейся перекисью водорода. Щиплет ужасно.
– Он пригласил меня выпить завтра вечером. Я сказала, что угощаю, ведь это самое малое, чем я могу его отблагодарить. А Клайд отказался наотрез и заявил, что угощает он, ведь мне пришлось пережить такой ужас. Правда, многообещающее начало?
– Конечно.
– Он заберет меня отсюда в шесть. Как думаешь, ждать его полностью готовой или пригасить в номер пропустить стаканчик, пока я прихорашиваюсь? Встретить его в халате?
Я морщусь в ответ.
– Не знаю.
– Прекрати. Ты неправильно все воспринимаешь. Дело есть дело. Кто-то должен нас обеспечивать. Нужно платить за твою распрекрасную школу, Баррону нужно выплачивать заем. А Филип сейчас в любой момент может остаться без работы.
Мама укоризненно смотрит на меня, как будто хочет напомнить, из-за кого именно у Филипа неприятности с главой преступного клана. Будто меня совесть должна мучить. Нет уж – они поступили со мной гораздо хуже.
– Я спокоен, но только пока ты не работаешь над Клайдом, – тихо отвечаю я. – Тебе совершенно незачем над ним работать, ты очаровательна и так.
Мать смеется и наполняет свой стакан. Игристое вино пузырится не хуже перекиси водорода.
– Яблоко от яблоньки. Мы оба умеем быть очаровательными, если нам что-то нужно. Да, Кассель?
– Ну и что с того? Я просто не хочу, чтобы ты опять попала за решетку. Для тебя это новость?
Кто-то стучится в ее номер.
– Что ты заказала?
Мама выкрикивает предупреждение, но слишком поздно – я уже открываю дверь.
В коридоре с бутылкой виски «Джек Дэниэлс» в руке стоит Клайд Остин.
– Ой, – говорит он смущенно. – Это, наверное, не тот номер. Я думал…
А потом приглядывается ко мне, замечает окровавленные джинсы и ссадину на руке, сидящую на кровати маму. И до него доходит. Лицо коротышки перекашивается от гнева.
– Ты меня подставил. Она меня подставила.
Он произносит это «она» с такой интонацией – и мне предельно ясно, что именно Клайд о нас думает.
Я пытаюсь что-то объяснить, но Остин замахивается. Я двигаюсь слишком медленно и неуклюже, поэтому не успеваю увернуться. С жутким глухим звуком бутылка ударяет мне в висок.
Падаю на ковер. Голова кружится и гудит. Накатывает тошнота. Да уж, я его хорошо понимаю, и вот моя награда. Перекатываюсь на спину, Остин снова заносит руку для удара.
Взвизгнув, мама впивается ногтями ему в щеку.
Бывший поклонник в бешенстве разворачивается и толкает ее локтем. Мать отлетает и падает прямо на столик. Зеркало бьется, и осколки разлетаются в стороны, как сияющие конфетти.
Я протягиваю руку. На мне сейчас нет перчаток. Я могу остановить его одним прикосновением.
Превратить в таракана.
В грязную вонючую лужу.
Как же мне хочется это сделать.
Но Клайд почему-то замер и недоуменно оглядывается по сторонам, будто не понимает, где очутился.
– Шандра? – тихо говорит он. – Прости меня. Я тебя ударил?
– Ничего страшного, – произносит мама успокаивающе, потом медленно встает и морщится. На губах у нее кровь. – Ты просто хотел зайти и угостить меня виски, так? Увидел сына и, наверное, принял его за кого-то другого.
– Наверное. Мы же понравились друг другу, вот я и решил – зачем ждать до завтра? А потом… Но он правда похож на того грабителя, ты же сама видишь.
Мама – мастер эмоций. Она не может изменить его воспоминания, Баррон бы смог, но его здесь нет. Зато мама может дотронуться до Клайда Остина и вызвать такую симпатию к себе, что он ей поверит. Поверит каждому слову и усомнится в очевидных вещах. Даже настолько очевидных.
У меня начинает кружиться голова.
– Все верно, детка. Действительно, немного похож. Это была просто ошибка. Я тебя провожу.
Мать гладит Клайда по щеке. Тут кто угодно бы отшатнулся – на ней ведь нет перчаток, но он совершенно не обращает внимания на ее голые руки и покорно позволяет себя увести.
– Прости, мне так жаль. Даже не знаю, что на меня нашло.
– Разумеется. Я тебя прощаю, но мы вряд ли увидимся завтра вечером. Ты ведь все понимаешь?
Клайд краснеет от стыда.
– Конечно.
У меня перед глазами все плывет. Мать что-то воркует нежным успокаивающим голосом, вот только обращается она не ко мне.
Из гостиницы мы уезжаем на следующее утро. От солнечного света пульсирует в висках, по лбу стекает противный липкий пот – так всегда потеешь, когда болен. От малейшего движения перед глазами все кружится, словно я очутился на американских горках. Пока мы ждем, когда швейцар пригонит машину, я роюсь в рюкзаке в поисках темных очков и стараюсь лишний раз не смотреть на синяк на мамином плече.
Она сказала, что мы уезжаем, и с тех пор не произнесла больше ни слова. Мы молча собрали вещи и так же молча спустились на лифте в фойе. Ясное дело, мама в бешенстве.
Но мне не до того – слишком уж паршиво я себя чувствую.
Наконец к отелю подъезжает мой старенький ржавый «мерседес». Мать что-то отдает швейцару, берет у него ключи, а я забираюсь на пассажирское сиденье, которое так нагрелось, что обжигает ноги даже сквозь джинсы.
Как только мы отъезжаем, она принимается вопить:
– Зачем ты открыл дверь? Почему не посмотрел в глазок? Не спросил, кто это?
Так громко, что я вздрагиваю от боли.
– Кассель, ты что, совсем дурачок? Я разве тебя этому учила?
Правильно. Я поступил опрометчиво. Глупо. Чересчур расслабился в своей частной школе. Именно такие грубые ошибки и отличают любителей от приличных мошенников. К тому же мама находится под влиянием отдачи и поэтому эмоционально неуравновешенна. Она и в обычной-то ситуации не очень уравновешенна, а из-за колдовства получается еще хуже. Колдовство в сочетании с яростью – тут ничего нельзя поделать, надо просто переждать.
В детстве такое случалось частенько, но мать довольно долго пробыла в тюрьме, и я успел забыть, как сильно она может разойтись.
– Ты совсем дурачок? – она переходит на визг. – Отвечай!
– Прекрати, – закрыв глаза, я прислоняюсь лбом к оконному стеклу. – Пожалуйста, прекрати. И извини меня, я не хотел.
– Черта с два, – теперь в ее голосе злоба и уверенность. – Таких идиотов не бывает. Ты это специально! Хотел, чтобы у меня ничего не вышло.
– Да брось. Я просто не подумал. Мне, правда, жаль. Послушай, это же я в результате схлопотал шишку. Ну и что, ну пришлось нам уехать из Атлантик-Сити – через неделю уехали бы в любом случае, мне ведь надо в школу.
– Ты это специально, из-за Лилы, – мама смотрит на дорогу, а ее глаза метают молнии. – Все еще злишься.
Лила. Мой лучший друг. Я думал, что убил ее.
– Я не собираюсь ее обсуждать. Во всяком случае, не с тобой, – рявкаю я в ответ.
Вспоминаю выразительную улыбку Лилы, как ползли наверх уголки ее губ. Вспоминаю, как она лежала на кровати и тянулась ко мне.
Одним прикосновением мама заставила Лилу меня полюбить. И тем самым отняла ее у меня навсегда.
– Больная мозоль? – в материнском голосе злобная радость. – Удивительно, ты и правда думал, что приглянулся дочери Захарова.
– Замолчи.
– Дурачок, простофиля, она тебя использовала. Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего, что произошло. Ты бы напоминал ей о Барроне и о пережитом унижении, только и всего.
– А мне плевать, – руки у меня трясутся. – Лучше так, чем…
Чем старательно избегать Лилу и ждать, когда ослабнет проклятие. Ждать и бояться, как она потом на меня посмотрит.
Лила желает меня, но это не любовь, а пародия. Жестокая насмешка.
А я так ее хотел, что почти готов был забыть об этом.
– Я оказала тебе услугу. Тебе следовало бы меня поблагодарить. Преподнесла Лилу на блюдечке с голубой каемочкой, без меня ты бы ее в жизни не получил.
Я резко и отрывисто смеюсь.
– Поблагодарить? Держи карман шире.
– Не смей так со мной разговаривать, – кричит мать и отвешивает мне пощечину, изо всей силы.
Моя и без того несчастная голова бьется о стекло. В глазах все меркнет, под веками вспыхивают цветные пятна.
– Останови.
К горлу подступает тошнота.
– Прости меня, – теперь голос нежный и ласковый. – Я не хотела. Ты как?
Мир кренится.
– Ты должна остановить машину.
– Наверное, тебе сейчас кажется, что лучше идти пешком, чем ехать со мной в одной машине. Но если травма действительно серьезная, то…
– Останови! – кричу я таким голосом, что она все-таки слушается.
«Мерседес» резко сворачивает к обочине, и мама ударяет по тормозам. Я вываливаюсь из автомобиля прямо на ходу.
Как раз вовремя – меня тут же выворачивает на траву.
Надеюсь, в Веллингфорде нас не заставят писать сочинение на тему «Как я провел лето».
